Письма — интимная переписка двух душ.
Записные книжки — интимнейшая переписка человека со своей душой. Почти лермонтовское: и звезда, с звездою говорит..
Я иногда пишу письма людям, которых уже нет: Платонову, Цветаевой, Перси Шелли.
Сплю с письмами любимой моей, с которой расстался.
Часто, я пишу ей нежнейшие письма, больше похожие на записные книжки души, и не отправляю.
Тоже, сплю с ними, или принимаю с ними пенную ванну.
Письмо лежит на груди, намокает синевой: сердце плачет чернилами. Чернильное сердце. Чернильная тоска по любимой..

И всё же, записные книжки, это чуточку иное. Тут такая предельная интимность.
Словно запястье истекает кровью, тоской о самом главном, и нечем остановить кровь, нет бинта.
И тут появляется смуглый ангел, и кротко протягивает сияющее крыло, и ты им зажимаешь запястье..
Давно я искал полное собрание записных книжек Платонова.
Мечтая о них, я думал порой: вот настанет конец света.
Огромная планета приблизится к земле. Листва на деревьях и письма влюблённых, будут источать голубоватое сияние.
Люди станут полупрозрачны и можно будет в их груди увидеть сокровенные мысли, тайные грехи, муки любви, преступления перед любовью.
Всё это будет зримо в округлом сиянии, словно луны крыльев взошли над плечами людей.
Люди будут стыдиться себя, в ужасе скрываться в лесах. Улицы опустеют.
По ним будут ходить одинокие животные, дети и немногочисленные, печальные взрослые, влюблённые, поэты и сумасшедшие.
Словно мир кончился и заселился вновь, но уже ангелами: похоже на ненаписанный и прекрасный рассказ Платонова.
Мне часто снятся такие сны..

Так вот, я часто мечтаю. Подойду к вечернем окну: ребёнок идёт. За ним кротко идёт дворняжка. Никого нет.
Фонари богу молятся. Звёзды зажёг Маяковский. Красота..
Ну, думаю, началось.. конец света.
Иду на кухню и завариваю черничный чай.
Что ещё делать то в конце света? Друзей нет. Любимой нет..
И вот в такие моменты, я до мурашек на сердце представляю, как сяду у окошка, с черничным чаем, ласково улыбнусь сияющим деревьям и огромной планете, приблизившейся к земле и.. открою томик Платонова: Записные книжки.
Встретить конец света с лучшим другом, пусть и умершим давно, до твоего рождения, что может быть лучше?

Ну, возможно, конец света я буду праздновать.. точнее, встречать (как новый год, только лучше), не только с Платоновым, но и с милой подругой. Разумеется, тоже — умершей (других друзей у меня нет). С записными книжками Цветаевой.
Есть у неё таинственная строчка в записных книжках: мать, родившая ещё одного ребёнка, сына, прижимается к нему душой, судьбой и шепчет нежно: не ты ли — тот? Кто оправдает, искупит бессмысленность жизни моей и поведёт к свету?
Ребёнок, всегда чуточку Христос, для матери.
Удивительно, но у Платонова, есть совершенно такая же по смыслу, строчка.
Платонов и Цветаева, вообще, удивительно похожи.

Записные книжки Платонова начинаются со странной сказки, которую могла бы написать и Цветаева.
Что-то похожее было у Достоевского, в его гениальном рассказе «Сон смешного человека» (ах, вспомнил дивную «экранизацию» Александра Петрова — живопись по стеклу. Вот бы так экранизировать записные книжки Платонова..).
Платонов прелестно начинает сказку, с размахом своей звёздной души: миллионы лет назад..
Вычёркивает эту строчку: тысячи лет назад, жила на свете царица Вера, вечная невеста бога.
Пламенем любви своей она светила над людьми, и искры её огня, были душами людей (здесь примечательно то, что это писал Платонов в 21 год. В записной книжке через 10 лет, Вера уже будет названа — горбуньей.
Страшно подумать, что есть тогда — красота, любовь. Словно их что-то незримо уродует на земле, чем больше они живут, словно атмосфера земли, жизни, для них чужеродна и гибельна).

Далее в сказке следует космогония Платонова, которой он в той или иной мере, будет придерживаться всю жизнь.
В этом плане он удивительно близок к Перси Шелли и его инфернальному пониманию образа Прометея, распятому на скале.
Царица Вера, от избытка любви и видя томление людей, сошла на землю и совершенно отдала себя им, огонь души разлив в их душах и красоте природы.
Чувства людей, стали земными подобиями звёзд (моя интерпретация).
Веры как бы не стало в мире: она стала осиротевшей душой мира.

В записных книжках 40-годов, Платонов напишет в духе Цветаевой, словно бы продолжая эту сказку: «бог есть в мире, и одновременно — его нет. В этом трагедия мира.»
Бог как бы распят в нас, в любви светит в нас, и мы томимся по целостности этого света, и каждая былинка томится, и звёздочка дальняя и стих..
Чтобы прояснить мысль Платонова, попробую использовать приём пуантилизма мысли, но Платонов бы сказал — квантовая механика чувств (для меня было открытием, что Платонов не только интересовался квантовой физикой, но даже изобретал различные приборчики, вводил квантовые истины, в своё творчество. В этом плане любопытно и по своему забавно, что писатель из народа, с некой юродинкой, по своей глубине и иррациональной изысканности чувств, является как бы элитарным писателем «не для всех», в той же мере что и Пруст, поздние поэмы Цветаевой, поздние романы Набокова.

Так в старину верующие шли в дремучий лес, где живёт некий старец в своём скиту, кормящий с рук зверей: в шикарном вечернем платье в такие места не доберёшься. Верно? В таких платьях хорошо читать Чехова, Толстого, Бальзака).
В мире, на одной плоскости пространства, или времени, не важно, в 21 веке или в 16-м, бывает свечение сродных и ка бы разлучённых истин, как бывают разлучены влюблённые в разных городах.
Люди могут видеть их, но не осознавать, что они — чудо божье. Для них это будет что-то вроде пыльной былинки, или грустной улыбки одинокого человека, смотрящего на звёздное небо, но если поместить две таких истины рядом, то просияет рай. Островок рая на земле.

Так и тут. Платонов, в 21 год, и в 40, написал две строчки: словно две звёздочки они горят в бездне вселенной.
Они — часть одного таинственного созвездия (как и многие наши чувства, незримо слитые с чувствами друзей, прохожих, и даже с грустью бездомной собачки на улице), но не все могут их сблизить. Быть может даже Платонов этого не видел.
Так вот, если рядом с мыслью 21-летнего Платонова о боге и вере, поставить мысль 40-летнего Платонова: бог — это умерший человек (на первый взгляд, совершенно безумная, кощунственная мысль), то всё встанет на свои места.
В этом плане, Платонов близок к Набокову, кстати. Т.е., человек на земле, носит в своей груди — небо, томится по чему-то большему, так кокон бабочки, словно бы беременен крыльями, и лишь умерев, человек становится — всем: звездой, цветком, стихом, улыбкой любимого человека: т.е.он становится частью бога.
Именно в этом смысле, в творчестве Платонова, осуществлён словно бы квантовый мостик соприкосновения с богом: размытые границы между жизнью и смертью, сингулярные фиксации чувств человека, на смерти, словно душа проходит по горизонту событий чёрной дыры, где рвутся все законы времени, смерти и жизни, и сияет что-то неведомое: любовь.

Первые 30 страниц записных книжек, меня несколько разочаровали.
Рядом с чудными мыслями, растёт бурьян быта, закрывая бытие: Платонов работает мелиоратором в богом забытых городках и сёлах (кстати, даже в местах, где было имение Набокова — в Вырах); то тут, то там, словно шрамы на теле ангела, мелькают совершенно пустые строчки о мелиорации, красных губах, жрущих мясо, изнасилованной женщине (так её «раскулачили» — девственность, тоже — богатство).
Какой-то апокалипсис..
Сорная трава, выжженная белая пустыня листа, и вдруг, как дивный мираж, нежная строка, как бы парящая в невесомости: смуглое тепло.. (Платонов задумался о своём смуглом ангеле, ждущем его дома? Я и Платонов, оба, задумались об одном и том же ангеле, и не важно, что мой смуглый  ангел родился много позже его смерти: тут тайна).
И снова тишина метёт на страницах, пустота почти безвоздушного пространства.
(через 20 лет, строчка — смуглый свет. Словно память сердца о чём-то. Завечеревшее качество света, уставший свет, как смуглые колени любимой у твоего лица. Смуглый свет.. из этого же можно вывести целую философию нежной печали мира).
Господи, зарыться бы в смуглое тепло колен моего смуглого ангела. С Платоновым вместе. Разумеется, не с ним самим, а с томиком: зарыться губами, сердцем, стихами.
Когда мы были вместе, я любил читать смуглым коленочкам любимой, свои стихи..

Забавная топография ада у Платонова.
Запись: станция Хр..новая.
И тишина.. Сразу представляется заикающийся светом, одинокий фонарь на вокзале, с рыжей, как осень, собакой, в глазах которой — вся печаль мира.
Мимо этого ада мчится поезд Платонова.
Тишина..
Запись Платонова в пустоте: несколько раз сходил с ума..

И снова на странице, заросли тишины, синевы, бреда быта, насилующего бытие, раскулачивая его.
Мелькает на миг грустный пейзаж строки, словно бы кусочек пространства, выхваченный светом из окна несущегося поезда:

Баю баю, Машенька
Тихое сердечко,
Проживёшь ты страшненько
И сгоришь, как свечка..

Это размышление 21-летнего Платонова о своей невесте.
Словно колыбельная… которую поёт своей Тамаре — Демон, предчувствующий свою чудовищную судьбу и тление в крыльях.
Есть в Платонове что-то инфернальное. В хорошем смысле. Он бесспорно — ангел. Опалённый и опальный. Иногда, по вечерам, он выпивал с писателем Василием Гроссманом (Жизнь и судьба), который с грустной улыбкой однажды сказал Платонову: Андрей.. да ведь ты — Христос.
Платонов ощущал как никто, инфернальность своей судьбы, что его крылья — в огне, и тот кто приблизится к его судьбе — обожжётся. В этом смысле безумно жалко и его Марию и его самого.

Читая ранние записные книжки Платонова, я.. признаюсь к стыду, чуточку скучал, и вспоминал, как в раннем детстве, в каком-то сумасшедшем одиночестве скитался летом за гаражами, вдали от людей, скитался по пустырям и жарким зарослям лебеды.
Прищурюсь, глядя на небо, заросшее листвой: свет становится смуглым. Свет прищурился.
Словно свечерело внезапно. Прищуриваюсь сильней: ночь! А я, ребёнок, на улице, в зарослях лебеды!
Ах, как сладко на сердце от этой тайной свободы!
Под ногами лежит разбитая зелёная бутылка. Раненый солнечный зайчик дрожит рядом.
Наклоняюсь и глажу его. Режусь..
Мы оба раненые, чуточку сумасшедшие, одинокие.
Рыжая собака пробегает с грацией призрака, забывшая в печали, что она — собака.
Мама! Где я? Что со мной?
- Это жизнь, сынок..

А хорошо было в детстве упасть спиной в зелёное, почти космическое безмолвие лебеды, и замереть, словно тебя и не было никогда.
Голоса людей и ангелов, спешат куда-то, как тени, точнее, люди — тени голосов.
Солнце жжёт нещадно над миром, и потому тел не видно, одни утомлённые голоса. Люди-голоса, как в конце света.
Подношу руку к лицу, а на ней паучок, карий, робкий, как душа моя и судьба.
Шепчу ему: тебе тоже одиноко, милый? Давай дружить?
Ты сюда убежал от людей? Может ты.. ангел? Или даже — бог? У тебя крестик на спине. Ты христианин? Люблю тебя..
Хочешь, я отнесу тебя в церковь? Мы с мамой завтра пойдём в церковь. У меня папа умер недавно.
Я тебя положу за иконку, и тебе будут молиться. Тебе будет там не так скучно, там хорошо и тепло, и свечи горят, словно звёздочки — днём, как в раю.
Знаешь.. я тоже хочу стать паучком. Я тоже боюсь людей, как и ты..
Обними меня. паучок.. или убей.

Похожие мысли были у меня при чтении первой записной книжки Платонова.
Я так же поднял руку к лицу, но вместо паучка, на ней была тёмная строчка: месяц, как рыцарь над миром..
Ах, как хорошо. Платонов и правда похож на одинокого рыцаря.
Или вот ещё: Наедине с собой, как вдвоём..

Или таинственная строчка к ненаписанному рассказу: мужчина любит прошедшую 12 лет назад мимо него в парке — женщину.

Боже! Это же.. какое космическое одиночество должно быть, чтобы всем бесприютным сердцем помнить и любить женщину, которая просто прошла мимо!
Словно это жизнь прошла. Или ангел.
И снова мне хочется сблизить пространства, времена.
Запись уже зрелого Платонова, сон его веры, кошмар сердца, схожий с кошмаром Достоевского: Нет ни ада, ни рая. Есть ветхая банька на Том свете, и пауки.. всё.
У Платонова иначе, но не менее жутко:

На том свете все должны быть незнакомыми: вероятность встречи мала: миллиарды и миллиарды скончались!
Можно заблудиться, как.. в дешёвом поезде.

Боже! Какой образ! Да это же о нашей жизни уже сейчас!
Словно мы воскресли и не помним этого! Воскресли… а бога нет. Никто нас не встречает.
Словно конец света заел, как пластинка, и мир стал зарастать тишиною и звёздами, разлукой с любимым человеком..
Мне иногда кажется, что мой смуглый ангел, не просто в другом городе. Это я — умер и нахожусь в аду без неё: вокруг меня, миллион человек, и всё, все — не она. На улицах, в кафе, в парке.. я ищу её милое лицо, но его нет. От этого можно сойти с ума.
Или вот ещё, если дорисовать эту мысль Платонова:
Кто эта прекрасная девушка едет в трамвае? Чудесные каштановые волосы. Дивные глаза, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки. Сидит, читает Цветаеву.
Может.. до того как я умер, или она, мы были мужем и женой? Сейчас откроются двери, она выйдет, грустно мне улыбнувшись, и я потеряю её навсегда..
Может.. вон та собака на остановке, с печалью смотрящая на меня — наша собака? Она словно узнала меня..

Ах, как я люблю читать сны! Сон Платонова (36 лет)

Гроза по дороге из Воронежа в Задонск.
Она расширилась до того, что в молниях приняли участие звёзды и чёрные массы самого далёкого неба, — я помню, когда этот сон был?

Андрей, милый! Всегда! Всегда этот сон был!!
Это жизнь! Сама жизнь!! И.. любовь.
Боже, как хочется лечь в этот сон, как в лебеду, в детстве, свернуться калачиком и заснуть.
И проснуться лет через 300, сладостно потянувшись с улыбкой, прошептав милое имя любимой: ласточки летают в синеве, ангелы летают..
И снова заснуть. Навсегда..

Заснуть, и видеть сны..
Или как там у Шекспира?
Кстати, Платонов гениально написал о нём, что он по сути был лунным человеком, идеальным критиком: он просто довершал то, что задумал другой писатель и что ещё хотел сказать его текст, он говорил с текстом, как ангел будет говорить с нами в конце времён.
Ах, как нам порой хочется вот такой лунной любви! Взять в душе, банальные обиды, гордости, страхи, сомнения.. они мерцают в душах многих, и потому — -прелестно-банальны, как пьесы дошекспировские, и просто дописать их, дав им крылья, переработать, отразить как луна, их смуглый свет, всей своей бессмертной душой — отразить.
В этом по сути и задача идеальной рецензии: полёт вместе с душой текста.
Иной раз хочется раскрыть свою кровоточащую грудь и воскликнуть: любимая! Посмотри какой неземной свет любви я выстрадал для нас двоих! Мы там счастливы навсегда, как в раю! Этот рай нас двоих, больше меня, моего тела и судьбы изувеченной, и потому крылья разрывают мне грудь. Я быть может скоро умру..

Читая дневники гениев, ощущаешь рудиментарные пульсации света в груди, словно ты — ангел, и можешь видеть человека насквозь, его сны и мысли.
Пару раз при чтении Платонова, мне хотелось убить себя.
Просто чтобы проверить: человек ли я, или ангел уже?
Но ангела жутко убивать..
В записных книжках, мерцают миражи ненаписанных рассказов Платонова.
Словно иная реальность пробивается сквозь белый кокон страниц.
Платонов, как к ребёнку своему, словно бы обращается к герою так и ненаписанного романа: мой милый.. я тебя люблю!
Уже мелькают блаженно силуэты его жизни, души.. и вдруг — тишина, почти космическая.

Платонов словно совершает экзистенциальное самоубийство: убивает свой ненаписанный роман, и мысли героя, его мечты, робкие сны, рассеиваются в другие рассказы или в жизни Платонова: что-то вроде реинкарнации.. жуткой, и прекрасной.
К слову, если знать письма Платонова к жене, то подобная «реинкарнация» выглядит довольно пугающе.
В письмах он рассуждает о самоубийстве (сложные отношения с женой и жизнью: не понятно с кем сложнее).
И вот, убивает часть себя: роман. Маленькую жизнь.

Примерно в это время Платонов делает зарисовку для ненаписанного рассказа: старый дом в лесу. На столе лежит рукопись.
Человек умер в этом доме. Умер писатель. Он написал что-то гениальное, доказал бытие бога, открыл тайну души и далёких звёзд… но этого никто не увидит.
Домик зарастает тишиной, сумерками. Лес шумит, светят звёзды..
Фактически, Платонов описывает Второе Пришествие, с точки зрения Слова, творчества.. распинаемого тишиной (как второе пришествие в Карамазовых).
Т.е. ненужность бога и любви в этом безумном мире.
Боже.. читая об этом, хочется плакать: почему? Почему не был написал этот гениальный рассказ? Быть может главный рассказ  20-го века?
Хочется… подобно Маргарите из романа Булгакова (кстати, сам Булгаков однажды назвал Платонова — мастером, и в Москве, уже после публикации МиМ, были слухи, что Булкаков, в том числе писал о Платонове), летать по городу. пусть не голым и не на метле (хотя очень хочется именно так: подлететь бы к окошку моего смуглого ангела и улыбнуться ей, милой.. на метле, голым: просто хочу, чтобы она улыбнулась. А ещё лучше.. на метле, голым, пригласить бы её на романтический вечер, — тоже, голую: побить стёкла у критиков Платонова и Цветаевой, полетать над вечерней Москвой), а эдак, как влюблённые на картине Шагала, и к чертям побить окна тем мерзавцам-критикам, которые глумились над Платоновым, не давали ему печататься, уродуя его жизнь.

Что есть любовь по Платонову?
Мужчина стоит на балконе (зарисовка маленькая из записных книжек).
Этажом выше, как ангел в синеве, стоит женщина (почти знаменитые декорации того самого эпизода из Войны и мира, с Болконским и Наташей.. или фильма Завтрак у Тиффани).
Но у Платонова — всё ещё нежнее, небесней и.. безумней, как и положено в любви.
Мужчина молит девушку, вытягивая руку, как на паперти, нищий: плюнь на ладошку..
Девушка улыбается и плюёт на протянутую ладошку. Мужчина с благоговением слизывает слюнку с ладошки.
Они никогда не будут вместе. Этот момент — высший рай их любви. Рай мужчины.
В этом — всё безумие и нежность любви на земле, её неразделённость и милосердие: так цветы молят небеса о дожде, умирая от жажды: спиритуалистичность поцелуя.

Помнится, как однажды, весной, я шёл с моим смуглым ангелом по парку.
Мы молчали: поссорились. Была жара, и в небе и в груди.
Я хотел сказать что-то важное, нежное.. но слов не было; от жары и от переживаний, во рту сильно пересохло, и говорить было совершенно невозможно, как в аду, словно словам завязали глаза и они ходят в пустоте, темноте, потеряв любимую.
Я остановился, взял в ладони лицо любимой и прошептал: поцелуй меня, дай мне.. свою слюнку.
Любимая от неожиданности и нежной абсурдности происходящего, улыбнулась.

- Что тебе дать? Слюнку мою?

Она робко и нежно прильнула ко мне, поцеловала и поделилась слюнкой своей, как дыханием бы поделилась если бы я тонул.
У нас была одна слюна на двоих, одно сердце на двоих: своё я не слышал.
Смочив рот её милой слюной, я словно ожил. На сердце и уста пришли нежные слова: мы помирились.

Сквозная тема записных книжек (как и творчества Платонова), что своей души у человека — нет.
Он ищет её и бога, в мире: новый вид любви — через души других.
В этом плане Платонов близок поэту Джону Китсу: своей души у поэта нет. Его душа — целый мир. Где красота и страдание, там его душа.
В этом смысле любопытна интерпретация Платоновым легенды об Эдеме: сказка от Платонова.
В Эдеме жил бог, женщина и собака.
Ах, и-де-аль-но!
Если бы на этом начался и закончился Ветхий завет! Идеальный рай.. каким он снился Пришвину.

Был в раю и мужчина. Как-то сам завёлся. Эту таинственную и жутковатую способность мужчин, знают женщины, особенно одинокие. Или выпившие..
Мужчине было одиноко и он попросил сделать женщину и ему (до этого он стал ухлёстывать за невестой бога).
Как думаете, из чего бог создал женщину?
Точнее, не совсем, бог: невеста бога, предложила это Адаму: их нежный заговор.
Мне чуточку неудобно об этом писать..
Если не знать космогонию Платонова, и его трепетное отношение к женщинам, то женщины могут обидеться.
Первая женщина (Лилит?), предложила поймать собаку, отрезать ей хвост, ощипать его, сказав, что это — ребро.
В поэтике Платонова, животные — эти одичавшие ангелы, заросшие грустью, а хвост — некий рудимент крыла.
Т.е. женщина была создана из крыла и томления грусти милой природы, по небесам и любви.

Однажды зимней ночью, в деревенской глуши, возле леса, похожего на сад Эдема в пушкинском снегу, к Платонову подошёл местный юродивый и спросил:
- не ты ли тот самый святой?
- Нет, — с улыбкой ответил Платонов.
- А похож..

Святой, в безумном мире, без бога. Апокалипсис, не менее жуткий, чем зарисовка Платонова к ненаписанному рассказу: женщина - никогда не любила. Её сердце сжимали, мертвили: трагедия мирового типа.
Это и правда, апокалипсис: прожить жизнь без любви..

Платонов, словно лермонтовский ангел, летящий по небу полуночи, нёс в своих объятиях свою музу, одну из самых удивительных муз 20-го века: он стремился вырвать её из ада жизни, дать людям, тоскующей траве, милым зверям, новую истину, красоту. Но надорвался. Никому это не было нужно. Лунный рыцарь..
Запись 40-годов, — до слёз. О себе и о жизни, о многих из нас: Апокалипсис от Платонова.

Если бы мой брат Митя или Надя - через 21 год после своей смерти вышли из могилы подростками, как они умерли, и посмотрели бы на меня: что со мной сталось? - Я стал уродом, изувеченным, и внешне, и внутренне.
- Андрюша, разве это ты?
- Это я: я прожил жизнь.

Впервые прочитала "Шел по городу волшебник", будучи в возрасте Толика, и потом неоднократно перечитывала ее уже взрослой - каждый раз с неизменным удовольствием. Особенно вторую часть «Чудеса поневоле», где Толик оказался в мире вчерашнего дня, созданном мальчиком-волшебником, и которая всегда нравилась мне больше первой.
Основной вывод, который можно сделать по второй части – помимо всяких очевидностей вроде безусловной ценности настоящей дружбы и свободы – точно выражен моей любимой цитатой из Аркадия Гайдара: «Что такое счастье – каждый понимал по-своему»; если вы создаете мир, где собираетесь жить в уединении и который лично вам идеально хорош и удобен, будьте готовы к тому, что другому человеку, даже более-менее близкому вам по интересам и складу характера, он не подойдет. Волшебный мир для личного пользования каждый должен творить строго под себя, индивидуально. Как было бы здорово иметь такой собственный уголок во Вчерашнем дне, идеально комфортабельный, куда в любой момент можно уйти отдохнуть от обычного мира и пожить в свое полное удовольствие!

Вообще воспитательный посыл этой книги, по-моему, изрядно подпорчен тем, что отрицательный персонаж – безымянный мальчик-волшебник – в итоге не наказан, а продолжает вести ту же жизнь, которую сам для себя устроил сообразно своим вкусам и которой совершенно доволен, как человек почти целиком самодостаточный. И если он опять решит завести себе друга (друга в его понимании – того, кто будет им восхищаться и во всем его слушаться), которого принудительно заберет в мир вчерашнего дня, то наверняка учтет ошибки, допущенные в случае с Толиком – и либо найдет кого-то более подходящего и совпадающего с ним по интересам и ценностям, либо попросту подчинит его волю и переделает его характер так, как захочет; пример с мамой Толика показывает, что спички это могут.

Любопытно, движущиеся дорожки в парке, которые так не понравились Толику – это отсылка к движущимся тротуарам, настолько модным в советской фантастике 1960-х гг. о счастливом будущем, что даже попали в «Понедельник…» Стругацких – когда Саша Привалов был в описываемом будущем? Причем в мире вчерашнего дня это только дорожки в парке – во всех остальных частях мира (в «городе», на пляже) такого нет.

А еще благодаря перечитыванию этой книги я задалась вопросом – что в обыденном сознании считается границей между двумя днями, началом нового дня? Бытовое восприятие тут совпадает со сказочным, спорит с астрономическим и, пожалуй, побеждает в споре – мальчики из четвертого-пятого класса, живущие в большом городе в 1960-е гг., должны знать, что новые сутки начинаются в полночь, но тем не менее граница между днями проходит по рассвету:
«Если подойти к Черте с рассветом, то можно уйти. Это единственный путь, потому что на рассвете кончается вчерашний день и начинается сегодняшний».
Интересно, что на закате тоже происходил контакт двух миров, но, так сказать, менее плотный – сегодняшний день можно было увидеть, если доплыть туда, где море кончалось и дважды в сутки появлялась Черта, отделяющая вчерашний мир от сегодняшнего. То есть заход солнца тоже в какой-то степени служит границей между днями.

Осталась незамеченной ещё одна важная книга – сборник текстов русских экспрессионистов.

Началось всё с Ипполита Соколова. Был такой «юноша бледный со взором горящим», который страстно желал прославиться. Сначала бегал за имажинистами. Хотел стать одним из них. Но, получив отказ, решил основать собственную школу поэзии – экспрессионизм[2].

Его брошюрки рубежа 1910-1920-х годов до сих пор можно встретить в букинистических магазинах. В очередном экземпляре «Бунта экспрессиониста» (1919) нам встретился такой автограф поэта: «Это – первый период русского экспрессионизма. Экспрессионизм – синтез трёх течений русского футуризма – “имажизма” Маяковского и Шершеневича, ритмизма С. Боброва и Б. Пастернака и обновления синтаксиса (с лета 1919 до лета 1920)». Подробно эта поэтика синтеза разбирается В.Н. Терёхиной в её монографии [3].

Мы же приведём одно небольшое доказательство – стихотворение из вышеобозначенной книги:

Мой мозг – публичный дом.
Моя фантазия – проститутка:
по вечерам шляется по Тверской,
задрав высоко юбку.

Мой череп – удобная комната.
Она здесь принимает гостей.
Кровать вот скомкана…
Душа моя – заспанная постель

От каждого нового мига,
словно от каждого нового гостя,
по сотне она берёт: ведь портниха –
наука – тоже с неё запросит.

Помимо самих экспрессионистов во главе с Ипполитом Соколовым были ещё экспрессионистские группы – фуисты, «Московский Парнас» и эмоционалисты во главе с Михаилом Кузминым. Все они тоже подробно представлены и частично разобраны.

Представлены в книге статьи о кино, музыке, литературе и изобразительном искусстве, а также переводы европейских экспрессионистов (Якоб ван Годдис, Георг Гейм, Эрнст Толлер и т.д.).

Обращают на себя внимание названия сборников, которые выбирали молодые поэты этого странного литературного течения: «А» (Борис Перелешин, Александр Ракитников, Ипполит Соколов), «Мозговой ражжиж» (Николай Лепок, Борис Перелешин), «Стеарин с проседью» (Борис Земенков), «Ведро огня» (Гурий Сидоров), «Родить мужчинам» (Борис Несмелов).

Приведём небольшой отрывок из последней книги:

Стремительней свинцового
ружейного плевка –
в лабораторию Кольцова
тысячелетняя тоска

Профессор, я хочу ребенка!
Профессор, помогите мне! –
по барабанной перепонке
в учёной тишине.

Солидность удивлённо встанет,
наморщась пробормочет: – Но!.. –
А я – как тонущий «Титаник»:
– Хочу родить, хочу давно! –

С накрененного аппарата
Полтонны ужаса метнуть –
такой испуганный вибратор
профессорская нудь.

Пустых протестов неизбежность:
Но вы – мужчина, как же так?
А я – отважно и мятежно:
– Тем пламенней мечта! –

Быть может, пышно, на коленях:
Профессор, гордостью Москвы
кумиром новых поколений
навеки сделаетесь вы! –
<…>
Монополисткам станет скверно,
сломают пальцы тонких рук.
А развлекать меня наверно
приедет выдумщик Бурлюк.

О, я вспомнила, что я что-то такое читала в детстве - мне было где-то 10-12 лет. И тогда я не могла оторвать руку от лица - да-да, из-за фейспалмов. "Тупой и ещё тупее" - именно так можно назвать эту книгу. Я не скажу, что была очень умным ребенком - обычным. Но я читала сказки и знала, что с волшебными вещами так не обращаются. Что первым делом надо желать, чтобы спички были бесконечными, чтобы коробок нельзя было потерять или уничтожить, и чтобы его никто не мог украсть. А потом улучшать не других, а себя типа "я хочу знать ответы на любые вопросы", "я хочу нравиться людям" и т.д. и т.п. Ну и не забыть волшебные свойства типа умения летать, становиться невидимым и так далее. ГГ мне казался крайне тупым и ограниченным человеком. Ну, в общем-то, не зря казался.
Очень хорошая идея, но крайне убогое воплощение. Разумеется, "плохой" мальчик перевоспитывается, понимает, что лучше без чудес, начинает ценить дружбу и бла-бла-бла. Это крайне уныло и не интересно. Где битва умов, когда "волшебника" побеждают при помощи его же оружия? Ну или хотя где доброта и благородство, из-за которых "волшебник" проникается и начинает помогать остальным и творить настоящие чудеса? Это избито, но хотя бы не так убого. Нет. Мальчик спасается, по сути, тем же враньем и только потому, что "волшебник" оказался ещё тупее.
Апофеоз глупости.
Ставю оценку только за идею. Она неплоха, и её можно было бы развернуть в что-то стоящее. Но - увы.

Многие дети мечтают о том, чтобы у них появилась волшебная палочка, которая может исполнять любые желания. Тогда они могли бы не ходить в школу, есть мороженое на завтрак, обед и ужин, получить любую игрушку, стать самыми-сами, да и много чего еще. Вот и у главного героя этой повести появилась такая вещь, исполняющая желания - волшебный коробок со спичками. Стоит только сломать спичку и пожелать что-то, как оно тут же исполняется. Так жизнь Толика начинает меняться, вот только желания у него большей частью получаются бестолковыми, а ведь запас волшебных спичек совсем не безграничен. Да и к тому же главный герой постепенно обнаруживает, что когда тебе все дается без усилий, это не приносит никакого удовольствия. Быть же самым-самым приятно только первые пять минут, а потом ты остаешься совсем один. Вот тут-то и оказывается, что друзья гораздо важнее вещей, а собственные достижения никогда не сравнятся в волшебными. В результате получилась хорошая и поучительная повесть.

Книга была издана больше 20 лет назад, но за прошедшее время не потеряла актуальности. Ощущение, что агрессии в окружающем мире за это время только прибавилось. И человечество всё также не преодолело развилку, связанную с тем, что средства уничтожения превосходят механизмы сдерживания. Да, технологий в нашей жизни стало больше. Да, они помогают в бытовых вещах и глобальных вызовах. Границы действительно стерлись, особенно для новых поколений. Вот только разобщению и агрессии технологии способствуют ничуть не меньше. Убивать теперь можно не вставая с кресла управления беспилотником . Дистанция между убийцей и жертвой еще больше увеличилась. "Фэйсбучно-твитерные" баталии можно, конечно, считать замещением реальной агрессии. Хотя и здесь все не так однозначно. Виртуальные баталии легко переносятся реальную жизнь. Алгоритмы, подбирающие контент по предпочтениям пользователей, способствуют поляризации мнений. Войны и убийства можно транслировать в прямом эфире, создавая достоверную картинку, выгодную любой из сторон конфликта.

В любом случае, книга дает развернутую версию того, как мы дошли до такого состояния за несколько десятков тысяч лет развития современного человека.

Немного смущает яркая антирелигиозная позиция автора. По его мнению, религия себя изжила и должна быть заменена другими механизмами общественного контроля. Мнение есть мнение, смущает только то, как часто и настойчиво автор повторяет этот тезис.

Ну и это лекции. Приятно освежить это чувство пребывания в аудитории. Особенно, когда ты последний раз учился больше десяти лет назад.

Открываем очередную детскую книжку с надеждой, что после прочтения останется светлое и теплое чувство, которое будет греть душу еще несколько дней. Знаете, есть такие детские светлые книжки, которые поднимают настроение, а не только тяжелые вопросы в своем содержании. Без смысла - ну зачем нам такая детская книжка? И вот сказка подошла к концу, а никакой радости в настроении не появилось. Ну не прибавилось, так точно. Итак, по-порядку.
Загадочное начало, в котором милиционеры любят детей и отдают им честь. Простите меня, но к этому обороту буду цепляться вечно. На первой же странице динамичная завязка - побег от милиции мальчика Анатолия Рыжкова, который не только нарушил правила дорожного движения, но и соврал стражу порядка. И вот он убегает, но почему-то на ходу размышляет о своих правах. Симпатичный такой мальчик, почти современный. Вваливается в заколдованный дом и вместо "здравствуйте, я тут мимо пробегал", начинает кричать и требовать, чтобы на него обратили внимания. В ходе дальнейших манипуляций, как то: ссора с мальчиком, воровство и побег, у него в руках оказывается коробок со спичками. Да не с простыми, а без головок. Да еще и волшебными. Переломишь спичку - исполняется желание. Вот таким в начале книги нам и предстает мальчик Толик - невежливый, грубый, мстительный, злой, врунишка, лентяй. А дальше - самый смак. Какие загадывает желания Толик и что из этого получается. Тут он и тешит свое самолюбие и исправляет физические недостатки: самый сильный, лучше всех во всем, спаситель детей, отличник, куча игрушек, лучшая мама на свете. Все делает смеясь, щелк-щелк, спичка за спичкой. Только щепки летят от желаний. На душе у него приятно, радостно, но местами начинает что-то назревать, что-то проклевываться. Неудобно иногда, неловко, непонятно самому-себе. Долго над этим он не думает. Надо ведь пользоваться случаем. И вот тут его лучший друг Мишка бьет тревогу - это не его друг, а подменили кем-то. Почти детектив начинается, но что-то пошло не так и обоих друзей вместе с собакой переносит во вчерашний день к давешнему волшебнику. Который волшебник то, волшебный, но ужасно одинокий и ему нужен друг. Очень нравится друг Мишка, который правда друг, настоящий. Друга не продаст ни за какие деньги, да еще и "сам пропадай, а друга выручай". И вот тут у Толика наступает прозрение. Вчерашний день прекрасен, все есть, что только хочется, но не хватает мамы и папы, а также друга. И вот тут он впервые начинает задумываться о том, что такое дружба и свобода. С помощью хитрых манипуляций над роботом(не промах Толик, смышленный парень) они вырываются назад. Происходит встреча с родителями, которые уже настрадались, потому что сынишка пропал, в ходе которой мы видим изменившегося Толю. А Изменившегося? Да, стал повзрослее, проявляет, вроде, заботу о родителях, более ответственным стал. Наверно. В-общем, ломает Толик последнюю спичку и загадывает, чтобы все стало как прежде. И сказочная жизнь закончилась. И все.
Книжка тоже закончилась, а я так и не поняла, а изменился ли мальчик? Как он стал себя вести, как жить? ну хоть пару строчек бы написали... Остались догадки и надежда, что изменился. Вот это ощущение непонятности и испортило мне все впечатление от книжки. А все остальное - спокойненько и ровненько. Без перегибов, без хулиганства и без драматизма. Много нотаций, много моралей, что плохо врать, курить, не слушаться маму и быть лентяем.
P.S. собака выжила. (в последнее время в книгах все время животных пускают в расход. По поводу и без повода, видать, для нагнетания эмоций.)

Мне сложно сказать, насколько данные Записки отражают жизнь Н.В. Гоголя полно. Впрочем с этой книгой я решила познакомиться больше по иным причинам. Мне было интересно узнать о Гоголе-человеке именно из его писем к друзьям и родным.
Был ли автор не предвзят к творчеству и жизни Николая Васильевича судить сложно. Да и не хочется.
Записки писателя и его друзей к нему, весьма трудное чтиво. Я читала и перечитывала многие места их писем по нескольку раз. В общей сложности, на чтение и перечитывание ушло полгода.
Довольно часто в письмах Н.В. Гоголя то и дело встречается мысль о том, что одно и тоже произведение стоит прочитать несколько раз и в разные настроения своей души, чтобы увидеть его с разных сторон и понять так, как только можно. При чтении писем и личных записей это неминуемо. Ведь мы читаем не просто историю жизни, а историю самой души человека, которая раскрывается перед нами невольно в своих письмах к другим людям. Еще более ценно то, что этот человек реальный.
Книга серьезная, как в части содержания, так и по своим габаритам. Это не то, что можно читать на бегу или во время обеденного перерыва. Она потребует от вас душевных сил.

Этот сборник лекций произвел на меня огромное впечатление, но не как антропологическое исследование, а скорее как артефакт, подлежащий исследованию - памятник 90-х годов. Самым интересным разделом для меня стали ответы автора на вопросы аудитории, в которых господин Назаретян раскрывал свое видение только что завершившейся советской эпохи и судьбы новой России. Этот здравый и светлый взгляд я могу сравнить с работами первых гуманистов и просветителей. Назаретян озвучивает тривиальные вещи, которые однако же небывало свежо звучат в России 21 века - например, что переход от тоталитаризма к свободе болезнен и сложен, но необходим.

Для меня 90-е в науке были малым российским ренессансом, когда внезапно стали открыты и огромные массивы зарубежной литературы, и "возвращенные" отечественные авторы. Надеюсь, что последовавшая за этим социально-политическая деградация, продолжающаяся уже 18 лет - явление временное, как и всякая реакция. Но печально, что сам Назаретян взятой в "Агрессии, морали и кризисах" высокой ноты не выдержал, и сейчас, занимая теплую должность при РАН, рассказывает о вреде "цветных революций", гибельном влиянии США и особой миссии России.