Людям бывает не так сложно солгать. Людям бывает не так трудно убить. Сложнее бывает признать, что убивал ты из-за лжи. (с)
Книга Артура Кёстлера отправляет нас в сталинские времена и предлагает проследить за судьбой товарища Рубашова - идейного большевика и представителя старой гвардии. Протагонист не имеет конкретного прототипа, но он, вероятно, вобрал в себя черты видных фигур, прошедших через громкие московские процессы.
Кёстлер был одним из тех иностранцев, которые с симпатией относились к Советскому Союзу и не понимали, что происходит и почему ещё недавно уважаемые деятели, убеждённые марксисты-ленинцы, признаются в гнусных замыслах и преступлениях. Моральное воздействие? Пытки? Шантаж? Желание искупить грехи? Но некоторые обвиняемые кажутся искренними в своих признаниях… Неужели эти делавшие революции люди и правда планировали покушение на Первого и продались «мировому капитализму»?
Кёстлер, антифашист, бывавший в СССР и одно время разделявший коммунистические идеи, недоумевал, почему люди оговаривают себя.
Книга стала попыткой автора предложить свою версию событий. Для этого создан собирательный образ Николая Рубашова. Мы проникаем в его голову для, так сказать, вивисекции сознания. Мне мотивы героя, рационализации, к которым он прибегает, показались логичными. История выглядит вполне правдоподобной. Обвинённый в преступлениях, которых он не совершал, и в злонамеренных намерениях, которых он не вынашивал, герой стоит перед дилеммой - молчать или помочь партии, то есть в последний раз выполнить свой «партийный долг»?
Сразу после ареста герой помещён в одиночную камеру. Там он размышляет, ведёт записи, общается с обитателями соседних камер при помощи перестукиваний.
Подсознание, страхи и воспоминания старой жизни прорываются в снах.
Арест не удивил старого партийца, он может без труда представить, что его ждёт в скором будущем. Процессы над так называемыми уклонистами и вредителями идут полным ходом. От него, казалось, мало что зависит. И всё же герою предстоит принять тяжёлое и важное решение.
Рубашов - человек умный, немного философ. Он в состоянии отыскать аргументы в пользу «добровольного» признания в своих «прегрешениях».
Если в самом начале хочется сочувствовать старому большевику, попавшему под каток репрессий, то вскоре понимание психологии персонажа и его жизненного опыта практически нейтрализуют сопереживание. Рубашов не позволял ни себе, ни другим «прикрывать слабость гуманизмом и совестью».
Рубашову важно до конца чувствовать себя нужным. Принести свою честь и совесть на алтарь делу революции кажется по-своему благородным завершением его многолетней карьеры. На такое способен только очень идейный человек. Поступить так, как он считает правильным, даже если это сделает его чудовищем в глазах многочисленных наблюдателей.
Рубашов может сделать публичное признание или не сделать его, но он, очевидно, не способен принять одну мысль - что он мог ошибаться, служить не тем идеалам, увидеть в темноте химерические образы будущего. Предположить, что на самом деле там только тьма, - означает перечеркнуть всю свою жизнь, признать, что все те подлости и предательства, которые герой совершал (а он их достаточно совершал), есть всего лишь подлости и предательства, а не элементы служения «правому делу». Не только цель далеко не всегда оправдывает средства, но и цель может быть совсем не тем, за что ты её принимаешь. Смерть, пытки не так страшны, как это осознание.
Похожая логика, вероятно, подпитывает ложно понятый патриотизм, когда люди упорно держаться за вымыслы, даже самые нелепые, только бы избавить себя от осознания.
Рубашов по-иезуитски ловок в своих мыслительных экзерсисах. Он развивает целую теорию об «относительной зрелости масс» и её связи с политическим режимом, фаталистически убеждает себя в неизбежности исторического процесса. Верит, что маятник истории предопределил и его частную судьбу.
ЦитатаЧто касается Родины Революции, то сознание масс и здесь развивается по тем же законам. Мы вошли в очередной шлюз, но находимся на его самом низком уровне. Новая экономическая структура совершенно непонятна массам. Наш корабль только начинает подниматься в шлюз, и подъем этот будет мучительно трудным. Весьма вероятно, что лишь третье или четвертое поколение поймет внутреннюю сущность тех невиданных изменений экономической структуры, которые произошли у нас в результате Революции, совершенной самими массами.
А пока что в нашей стране абсолютно невозможна демократическая форма правления — из-за крайней политической незрелости масс — и степень личной свободы индивида должна быть урезана до предела. Пока что наши руководители вынуждены править как самые жесткие диктаторы. Подобное правление, если судить его по классическим либеральным меркам, представляется чудовищным. И тем не менее все его ужасы являются лишь объективным отражением вышеописанных законов исторического развития. Эстеты и глупцы, которые видят только следствия, не желая разбираться в причинах, обречены на гибель. Но обречена на гибель и оппозиция, выступающая против диктатуры вождей в период политической незрелости масс.
Когда сознание масс достигает зрелости, оппозиция не только может — она должна апеллировать к народу. В другие периоды манипулирование так называемым «гласом народным» является чистейшей демагогией. Сейчас у оппозиционеров есть два пути: государственный переворот, который не будет поддержан массами, и уход во тьму небытия по инерции своего внеисторического сознания; это и значит «умереть молча».
Есть, однако, и третий, не менее последовательный, путь, который стал в нашей стране общепринятым: отказ от своих убеждений, если их нельзя реализовать. Поскольку мы руководствуемся единственным мерилом — общественной пользой, — публичное отречение от собственных убеждений ради того, чтобы остаться в рядах Партии, гораздо честней идеалистического донкихотства.
Положение Рубашова можно сравнить со своеобразным цугцвангом, который в результате играет на руку диктаторским режимам.
Человек, (полу)интуитивно понимая, что творится что-то страшное, не может открыть на это глаза. В результате он вынужден закрывать глаза на новые преступления, что в итоге делает прозрение ещё более проблематичным.
В герое сочетаются сильное рассудочное начало, готовность пойти на предательство, если так надо, и некоторая наивность. При этом привычка жертвовать другими ради «общей пользы» полностью не приглушила в нём угрызений совести. Прошлое мучает его, несмотря на все рациональные объяснения.
Последние размышления героя заставляют допустить, что у принятого им решения мог быть ещё один глубинный мотив. Желание расплатиться за свои поступки.
«Опасным оппозиционером» занимаются два следователя.
Глеткин - молодой карьерист, напористый сторонник грубой силы. Иванов - образованный человек, старый большевик, знакомый лично со многими подследственными.
Между ними завяжется соперничество по поводу того, как следует поступить с Рубашовым.
Нетрудно догадаться, кто одержит верх в этом раунде. Впрочем, в следующем победитель может быстро отправиться вслед за побеждённым. В тоталитарной системе есть своя логика - неприкасаемых нет.
В стране победившей революции не делают разницы между искусственными конструкциями и фактами бытия.
«Дело в том, что уже на втором или третьем допросе они заключили между собой негласный договор, по которому Глеткин должен был обосновывать всякий пункт обвинения рубашовскими идеями — хотя бы исключительно теоретическими, — а сделав это, имел право домысливать недостающие подробности или, как сформулировал для себя Рубашов, перековывать несуразицы следствия в звенья логической цепи. 0ни бессознательно выработали четкие правила игры и считали, что поступки, которые Рубашов должен был совершить, следуя логике своих теоретических рассуждений, действительно совершены; они потеряли представление о границах вымысла и реальности, о разнице между логическими конструкциями и фактами бытия».
Рубашов обречён проиграть в дуэли со следователем не потому, что к нему применяют строгие меры, а потому что нельзя логически противостоять тому, кто не ограничен реальностью и свободно домысливает то, чего никогда не было.
Кёстлер демонстрирует, что он не только разбирается в природе тоталитаризма, но и достаточно осведомлён о событиях в описываемой им стране, этом «бастионе свободы».
— Настолько последовательны, — перебил его Рубашов, — что во имя справедливого раздела земли сознательно обрекли на голодную смерть около пяти миллионов крестьян, — и это только за один год, когда обобществлялись крестьянские хозяйства. Настолько последовательны, что, освобождая трудящихся от оков современного индустриального гнета, заслали в глухоманные восточные леса и на страшные рудники арктического севера около десяти миллионов человек, причем создали им такие условия, по сравнению с которыми жизнь галерников показалась бы самым настоящим раем.
Тоталитарная идеология обесценивает личность и стремится отменить индивидуальность. Личные интересы, личная гордыня, личные убеждения и ответственность должны отправиться на пресловутую свалку истории.
Честность и правда объявляются субъективными понятиями.
На смену «буржуазной морали» идёт всё то, что партия объявит правдой. Сегодняшняя правда противоречит вчерашней?.. Да вы, похоже, уклонист и контрреволюционер.
В этой подмене корневых понятий принимал активное участие сам Рубашов и многие его коллеги - такие же идейные борцы за мировую революцию, чьи грехи теперь выставляются напоказ на судебных процессах.
В своём дневнике Рубашов записал: «Для нас субъективная честность не имеет значения. Того, кто неправ, ожидает расплата; тот, кто прав, будет оправдан… Таковы наши законы».
Многие жертвы далеко не безвинны. Только судят их не за реальные преступления, а за фикции, тем самым легитимизируя эти и другие фикции, награждая вымысел статусом удобной «правды».
Обложка, созданная Фрэнсисом Бэконом
ЦитатаСогнувшись он лежал поперек коридора и прижимался щекой к прохладному полу. Над ним сомкнулась завеса тьмы, и черные волны ночного океана вздымали его невесомое тело. Полосами тумана плыли воспоминания.
Снаружи слышался стук в дверь, ему мнилось, что его пришли арестовывать, — но в какой он стране?
Он сделал последнее мучительное усилие, чтоб просунуть руку в рукав халата, — но чей это портрет?
Усача с насмешливо циничными глазами или Усатика со стеклянным взглядом?
Над ним склонилась бесформенная фигура, и он почувствовал запах кожи. Но что это за форма? И во имя чего поднят вороненый ствол пистолета?
Он дернулся от сокрушительного удара в ухо. На мгновение тьма сделалась безмолвной. Потом послышался плеск океана. Набежавшая волна — тихий вздох вечности — подняла его и неспешно покатилась дальше.
Пора резюмировать мои несколько хаотичные рассуждения. Если коротко, жизнь героя оказалась перемолота государственной системой, которую он помог выстроить и в которую до конца продолжал верить.
Роман наполнен сумеречными полутонами и написан довольно интересно. Читается быстро, задуматься заставляет.
Где-то три-четверти книги не была уверена, что поставлю ей высший балл. Однако обнаружилось много мудрых мыслей, так что для меня это «пятёрка».
