Рецензии на книги издательства «Alma littera»

Ведьма с горы Шатрия (Шатриёс Рáгана) - литературный псевдоним классика литовской литературы Марии Пячкаускайте, который потом пошёл гулять в народ и даже использовался на современной политической арене Литвы применительно к одной пророссийски настроенной даме. Мимо такого пройти я не могла.

Во включённых в книгу двух повестях - "В старом поместье" и "Иркина трагедия" показана жизнь сельской Литвы времён поздней Российской империи. А ещё точнее, это быт одного старинного имения в Жемайтии - культурно-историческом регионе на западе страны, известном в истории как Самогития или Жмудь, который мы видим глазами семилетней девочки Ируси и, эпизодически, её матери Марини.

Ируся упивается красотой и волшебством окружающей её природы, добротой простых людей, но мы-то, прожжённые циники, ощущаем духоту мира, в котором она живёт. В нём родной литовский считается языком мужичьим, хозяева имения говорят между собой только по-польски. Там опасаются евреев, не любят русских, презирают собственную национальную культуру и не приемлют перемен. Там браки заключаются по расчёту, детям нельзя чего-либо хотеть, кругом "всё чинно, благородно, по-старому", что не мешает мужьям тискать чужих жён в амбарах и попрекать супруг в отсутствии хозяйской жилки, а жёнам - заигрывать за музицированием с приезжими панами в редкие минуты отдыха между ублажением всех желаний отцов семейств.

Носителями светлого и доброго остаются простые люди (правда, читать про их народные способы "лечения" собственных детей - это похлеще Стивена Кинга), книгоноши и редкие среди дворян просветители, как мать Ируси. Именно они видят далее светских салонов и хозяйских плетней. Именно они, сами того не ведая, хранят языческие традиции, рассказывая детям, что в оврагах живёт чёрт, а совершаемые ими молебны у крестов в поле скорее напоминают взывание к древним богам. Да и сама старая усадьба одним описанием

За лесами, за реками, средь котловин и холмов стоит деревянный дворец старого поместья.

будто возвращает нас к архетипическому, древнему как мир образу двора бога Девса из индоевропейских мифов, нередко встречающийся в старинных литовских песнях. Именно таким, почти сказочным, видится мир Жемайтии маленькой Ирусе. Но сказка рано или поздно заканчивается. И грусть от утраты этого мира, как и незамутнённого взрослыми заботами детства, пронизывает всю книгу.

Роман "Одиль, или Одиночество аэропортов" пронизан светлой печалью и вечным поиском. Безымянный, безвозрастный и большую часть книги безработный лирический герой рассказывает нам историю последних лет жизни своей хозяйки - девяностолетней парижанки Одили. Каким-то образом он когда-то умудрился поселиться в мансарде её пятикомнатной квартиры в центре Парижа и живёт там бесплатно в обмен на постоянную доступность для виски-аперитивов и прогулок с хозяйкой в Люксембургский сад. Его положение даже в этом доме неопределённо - он вроде уже и не совсем domestique, куда входят служанка и сиделка, но и не родственник. Дети и подруги Одили относятся к нему тепло, но всё же держат дистанцию.

По сути, лирический герой отказывается от себя и полностью погружается в мир стареющей парижской аристократки, постепенно теряющей силы, но не интерес к жизни. Это-то героя и завораживает в Одили. Даже её подруги постепенно угасают, утрачивают былую живость желаний и мыслей. Кажется, что герой уже давно внутренне умер сам и черпает свои силы от общения именно с Одилью. Где-то иногда мелькают упоминания о том, что он разошёлся с некоей Эмой, и та посоветовала ему обратиться к пси. Однако сил на такой поступок у героя нет, да и, как начинаешь подозревать, и не будет никогда. У него есть какие-то друзья, с которыми он встречается по вечерам, ходит в кино, что-то обсуждает, но эта часть жизни оставлена за кадром, будто она героя вообще не волнует. Ему бы часами курить на балконе да толкать коляску Одили в парке или по дороге за покупками. Кажется, в такие моменты он счастлив. И иногда неторопливое чтение действительно начинает затягивать в этот мир приспущенных штор и приглушённых голосов, но потом ты спохватываешься: ну как же так? Здоровый мужик, все на месте, а он всё ищет и не находит отдохновения ни в чём.

Я дважды начинала читать эту книгу, но меня поначалу очень смущал стиль повествования. Постоянные флэшбэки, крохотные подглавки из одного абзаца или не особо занятного диалога не способствуют втягиванию в книгу. И постоянно спотыкаешься об авторскую манеру описывать действие в самом конце предложения: все эти "навалившись на ограду балкона, курю, изредка бокал виски с льдинками поворачиваю, льдинки звенят" очень утомляют. Потом, правда, привыкаешь и почти не обращаешь на этот стилистический приём внимания.

В целом, книга очень даже неплоха, здесь даже никто не кончает с собой от безысходности, но хотелось бы прочитать хоть одну оптимистичную литовскую книгу. А есть ли вообще такие?

В январе этого года в Литве прошла презентация книги Руты Ванагайте "Mūsiškiai" ("Наши"). Она состоялась в Вильнюсе, в доме № 37 по улице Вильняус. И адрес этот был выбран не случайно. Здесь, в этом доме, в период немецкой оккупации располагались штаб, оружейная комната, жилые помещения, склады и гараж «Особого отряда». За три с половиной года через него прошло около 500 литовцев. 40-50 из них осенью 1941-го практически ежедневно добровольно отправлялись на операции в Панеряй, Вильнюсский округ и Восточную Литву. Операции эти были непростые. В их ходе литовцы расстреливали евреев. Только за три неполных осенних месяца (с 01.09 по 25.11.1941 г.) в Панеряй было убито 18 898 человек, в Вильнюсском округе – ещё 13 501.

Да, эта книга о Холокосте. О том, что в Литве он был проведен руками литовцев. Предками тех, кто живет рядом с автором, и в чьих жилах течет та же самая кровь, что и в её жилах. Тех, кого она по полному праву считает «нашими».

Нельзя сказать, что это – прямое и непосредственное участие литовцев в Холокосте – является откровением для страны и нации. Нет. Ещё в 1995 г. тогдашний Президент Литвы – Альгирдас Бразаускас принес извинения еврейскому народу за всё, содеянное литовцами в период немецкой оккупации. Но это был исключительно политический шаг. Способ помириться с Израилем, чтобы он не поднимал эту больную, кровоточащую тему. А взамен – в ООН Литва встанет на сторону Израиля по всем важным и актуальным для него вопросам.

Но общество не поддержало своего Президента.

В 2012 г., во исполнение обещания Бразаускаса выявить и поименно назвать всех убийц, Литовским центром исследования геноцида и сопротивления был составлен список из 2055 фамилий людей, которые, по мнению составителей этого документа, могли участвовать в массовых расстрелах еврейского населения на территории страны. Этот список был направлен в правительство, где благополучно, без какого движения, лежит до сих пор. А ведь людям, которые были живыми свидетелями того, что происходило в Литве в 1941-45 гг. сегодня уже по 85-90 лет. Так сколько же ещё можно ждать? Ванагайте и решила, что ждать больше нельзя.

Три недели она ездила по всей Литве с израильским историком, руководителем иерусалимского отделения Центра Симона Визенталя - Эфраимом Зурофф, известным далеко за пределами своей страны как активными поисками бывших нацистских преступников, так и регулярной критикой стран Балтии за их пропаганду равнозначности нацистских и коммунистических преступлений. Ездили, встречались с людьми, которые помнили. Большинство из них рассказывали о том, что видели и знали. Но просили не называть их имен. И не разрешали фотографировать. Но часть – откровенно боялась. Боялась, что придут и убьют. Ведь когда-то конвоировали, охраняли или убивали отцы и деды их соседей. Вообще, за всё время работы над книгой, тех, кто не боялся, как говорит Рута, можно пересчитать по пальцам. Даже с известными литовскими историками, в той или иной мере сведущими по этой теме, иногда приходилось встречаться в парке, на лавочке. И они просили не называть их имен. Запрещали цитировать…

По всей Литве 227 мест, в которых совершались массовые убийства евреев. Во время своих поездок Ванагайте и Зурофф видели указатели к некоторым из них. Сворачивали и потом долго блуждали по лесам не находя ничего. В своё и обще-литовское оправдание Рута как-то попробовала пояснить Эфраиму, что они не настолько богаты, чтобы присматривать за всеми этими местами, на что он резонно возразил: мол, смотреть надо было не сейчас, а тогда… Когда расстреливали. В каждом из этих мест они останавливались. Зурофф плакал и читал заупокойную молитву.

А потом Рута полгода работала в спецархивах. Читала протоколы, исповеди палачей. Настоящих палачей, убийц, а не следователей НКВД, которых принято считать палачами нынче. Нет, оказывается, они не были таковыми. Литовцев не били и не пытали. Все разговоры о том, что расстреливавшие евреев оговаривали себя под пытками, по мнению Ванагайте, самые настоящие глупости. Более того, ей встречались документы, которые говорили о прямо противоположном. Например, один из убийц жаловался на боли в плече – видимо, много стрелял в своё время. Ему сделали рентген, чтобы выяснить – в чем их причина, после чего прописали массаж и парафиновые ванночки.

Нет, убийцы сознавались не под пытками. Под тяжестью неоспоримых фактов свидетельских показаний, в т. ч. и подельников. Жертв и очевидцев ведь, как правило, не оставляли в живых. И таких свидетельских показаний по каждому из эпизодов было не менее 15. Все они совпадали в деталях до мелочей.

Изначально мало кто помнил, что участвовал в расстрелах. Потом вспоминал один – два эпизода. А под конец следствия оказывалось, что массовых расстрелов было не два. И даже не три. От двадцати до пятидесяти. Бывало и так, что изначально осуждали за конвоирование. А лет через 20 выяснялось, что только конвоированием дело не ограничивалось. Этих людей снова арестовывали. И судили уже как убийц.

По результатам встреч со свидетелями тех давних событий и архивных исследований и появилась книга Руты Ванагайте "Mūsiškiai" ("Наши"). Главный её вывод – всё, что тогда делали литовцы, они делали добровольно. Никакого принуждения со стороны немцев не было. Ляонас Стонкус, например, рассказал, что если офицеры (свои, литовские офицеры) видели, что у кого-то сдают нервы, то отбирали оружие. Боялись, что начнут стрелять по своим.

Или другой пример. В том же самом Особом отряде служили ученики ремесленного училища. Пацаны, по сути. 16-17 лет. Лето, каникулы. Делать нечего. А тут – можно пострелять, плюс им обещали вещи убитых ими евреев. Они и постреляли. В живых людей. А лето закончилось, начались занятия, они ушли из отряда. Какое тут принуждение?

Говорят, что за отказ участвовать в массовых убийствах полагался расстрел. Так вот, в архивах нашлось одно-единственное подтверждение этого. В Каунасе расстреляли солдата, отказавшегося убивать безоружных людей. Одного-единственного. За все время.

Опять же, говорят, что расстрельную команду перед массовыми убийствами поили. Нет, объясняет в книге Рута, не так. Наоборот, опасаясь, что пьяные могут перестрелять своих командиров, водку давали уже после, вечером, чтобы можно было снять стресс. А если непосредственно перед расстрелом, то так, совсем немного. Для «храбрости».

Римантас Зягряцкас как-то составил социальный портрет убийцы евреев. Оказалось, что половина из тех, кто убивал – молодые деревенские парни. Безграмотные или окончившие до двух классов. К таким же выводам приходит и Ванагайте. Евреев убивали молодые, малограмотные и трезвые литовцы. Поэтому Рута считает: если бы Церковь не стояла в стороне, а громко сказала бы, что заповеди Божьи – надо исполнять, всё могло бы быть по-другому. Но она равнодушно наблюдала за Холокостом. Более того, убийцам даже отпускали грехи…

И случилось то, что случилось. «Ради чистоты расы и еврейских золотых зубов в Литве уничтожили двести тысяч евреев».

О книге Руты Ванагайте можно ещё долго. И, наверное, надо бы. Но мне хотелось бы немного о другом. Сейчас Руте очень тяжело. Даже многие из её родных считают, что она – предательница. Этакий литовский аналог Павлика Морозова. От неё отвернулись некоторые из друзей, посчитав, что Рута предала Родину. И за этой ей заплатили евреи. Это – родные и друзья. Что тогда говорить обо всей остальной Литве?!

Литовские журналисты как-то попросили Ванагайте показать свидетельство о её рождении. Не еврейка ли, мол, она. Нет. Не еврейка. С российскими журналистами, опасаясь, что её интервью может быть использовано в пропагандистских целях, Рута не общается.

Надеюсь, никто не заподозрит во мне «агента Кремля»? Я сел за этот материал и написал его для того, чтобы выразить свое интернациональное уважение автору «Наших». И сказать своё искреннее «спасибо» за её мужество и честность. За то, что она не в угоду политике, а от своей чистой души сказала «простите» за всю Литву. Даже если та, и не просила её об этом. Сейчас не просила. Но кто знает, может, лет через 10-20 и она, уже официально, скажет своё «спасибо». А пока вот такое. Неофициальное. Лично от меня.

Оригинальный, своеобразный и очень тяжелый роман.

Такие книги безжалостны. Автор описывает то, что стало для него реальностью.
Он не выбирает слов помягче. Чувствуй и знай: это не просто живой образ, это живой человек. Это - его боль и страх. И ты, читатель, послушно и неизбежно влезаешь в шкуру героя, Антанаса Гаршвы; в созание автора, Анатанаса Шкемы...

Это несложно. Пространство с лифтную кабинку. Пространство лифтной кабинки.
Тесновато для мыслящего человека. Для чувствующего тем более.

Жизнь-ритуал.
Up и Down в строго обрамленном пространстве.
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9...

Не красивая метафора, а до боли знакомое автору место действия.
Такая автобиография: эмиграция в Америку; в лифтную отеля.
Шикарного отеля.
- Добрый день. - Благодарю. - До свидания. - Добрый день.

Уместный отрывок из легенды о Сизифе, вновь и вновь возращающегося к своей ноше.

Неодижанно сменяющиеся языки повествования. Литовский, польский, английский, немецкий, лотинский. Нарушенная хронология описываемых событий, вклинивающиеся в текст переживания прошлых лет создают печально правдоподобный образ страдающего от неврастении героя.

И ирония, конечно, ее в романе предостаточно. Мрачная, безнадежная, смиренная.
А любовь! В нем - и любовь. Но она не спасительная. Поздно?

В конце романа мы вновь остаемся одни. Оставляем позади смиренно сидящего на цветастом линолеуме героя.
Покидаем остающееся в своем раю, на фоне голубоватых стен, счастливо смотрящее вникуда лицо шиншиллы...