Прогулка перед сном как проявление инакомыслия

Автор: Мэтт Бомон
Перевела: Анастасия Крючкова

Пешеход Рэя Брэдбери (1951) – это короткий научно-фантастический рассказ о том, как каждый вечер, вскоре после наступления темноты, некий человек выходит из дома и бесцельно бродит по безмолвным улицам неназванного мегаполиса.

Действие рассказа происходит в тоталитарном обществе середины XIX века, то есть примерно спустя сто лет с момента его написания. Аллегорическая антиутопия о том, как господство автомобилей практически лишило людей возможности ходить пешком. Более того, в конечном итоге полицейское государство и вовсе наложило запрет на пешие прогулки. Этот рассказ – безрадостная карикатура на Лос-Анджелес – поднимает проблему тотальной разобщенности жителей городов, вот почему он до сих пор находит отклик в сердцах читателей. Итак, в далеком будущем никто не ходит пешком. Кроме Пешехода, разумеется.

«Больше всего на свете Леонард Мид любил выйти в тишину, что туманным ноябрьским вечером, часам к восьми, окутывает город, и – руки в карманы – шагать сквозь тишину по неровному асфальту тротуаров, стараясь не наступить на проросшую из трещин траву.»

Перевод отрывков здесь и далее: Нора Галь

Так начинается рассказ. Обычно Леонард Мид (mead – от англ. «луг» – прим. пер.), чье имя вызывает символические ассоциации с травой, «проросшей из трещин», расчертивших асфальт тротуаров, останавливается на каком-нибудь перекрестке и всматривается «в длинные улицы, озаренные луной, решая, в какую сторону пойти». Но весь фокус в том, что «в 2053 году от Рождества Христова он один в этом мире, или все равно, что один», поэтому невелика разница, в какую сторону он пойдет. Ему нравится выбирать улицу наугад, называя ее про себя «дорогой», а не проспектом или шоссе.

Почти интуитивно он прокладывает нечто вроде «народных троп», как назвали их Пол Фарли и Майкл Робертс в своей книге Edgelands , рассуждая об условных «пограничных землях» – участках земли между городом и прилежащей сельской местностью. Эти «протоптанные дорожки» образуют потайные карманы в упорядоченном, едином пространстве города, оказывая тем самым «скрытое сопротивление косности мышления проектировщика».

Определившись с направлением, Мид отправляется в путь, целеустремленно вышагивая туда, куда глаза глядят.

«Иногда он шел так часами, отмеряя милю за милей, и возвращался только в полночь».

Во время этих вечерних прогулок Миду не встречается ни единой живой души. Да и в дневное время на его пути не попадаются пешеходы, потому что люди передвигаются по городу исключительно на машинах.

«Десять лет он бродит вот так, то среди дня, то ночами, отшагал тысячи миль, но еще ни разу ему не повстречался ни один пешеход, ни разу».

Царящая в вечернем городе мертвая тишина имеет простое объяснение: все его жители по собственной воле заперлись в четырех стенах только лишь для того, чтобы тупо и покорно уставиться в экраны своих телевизоров. Безмолвие города, по словам Теодора Адорно , – результат «жесточайшей духовной разобщенности унитарного государства». В антиутопическом обществе Брэдбери нет официального комендантского часа, потому что в этом просто нет необходимости: некий культурный или морально-нравственный самозапрет делает излишним введение подобной меры.

Пешеход, изо дня в день упрямо наматывающий круги по улицам вечернего города, тщетно пытающийся отвоевать у машин право ходить по улицам, отождествляется с типичным представителем движения городского сопротивления, или же с продолжателем диссидентского наследия «гуляющих-по-ночам».

История появления термина «гуляющий-по-ночам» или «ночной бродяга» уходит своими корнями в эпоху средневековья. В конце XIII века английский король Эдуард I ввел так называемый Статут Винчестера с целью обеспечения соблюдения комендантского часа, который в то время действовал во всех городах страны. Позднее этот закон «о бродяжничестве» занял центральное место в своде колониальных законов, принятых в конце XVII века в Северной Америке.

Согласно колониальному закону 1660 года, после наступления десяти часов вечера ночная стража должна была «останавливать всех ночных прохожих (за исключением тех, кто был опознан как мирный житель), чтобы узнать, куда они направляются и по какому делу». Если те, к кому они обращались, не могли «предоставить разумного доказательства ночному сторожу или констеблю», задавшему вопрос, то их следовало взять под арест и доставить к магистрату, который испрашивал у них «сатисфакцию за пребывание на улице в столь поздний час». В колониальный период истории США жители городских поселений не имели права находиться ночью под открытым небом. Такой закон действовал на всей территории Северной Америки, особенно это касалось простолюдинов. По сути дела, бедняки даже не имели возможности «предоставить сатисфакцию за пребывание вне своего жилища после наступления темноты». Ночные бродяги представляли собой серьезную угрозу для общества. Сегодня, как и в 1950-е годы, ситуация почти не изменилась. Более того, термин common nightwalker вполне официально используется в действующем законодательстве некоторых городов и округов, и обозначает «лицо без определенного места жительства, уличную проститутку или работника (-цу) секс-индустрии».

Специалисты в области права, обобщив ряд соответствующих законодательных актов, принятых в 1960-е годы, предложили следующее определение так называемого типичного (очевидного) ночного бродяги: «праздношатающийся или распутник, разгуливающий по улицам в позднее либо неурочное время и не способный объяснить необходимость своего пребывания вне дома».

К примеру, муниципальный закон города Джексонвилл (штат Флорида) и сегодня содержит статью, запрещающую бродяжничество. Проявляя отеческую снисходительность, штат, тем не менее, не рассматривает единичные случаи ночного бесцельного хождения по улицам как заведомо преступное деяние. Авторы учебника по уголовному праву объясняют, что «уголовная ответственность устанавливается только в отношении «очевидных бездельников» или «типичных ночных бродяг». «Однако по опыту мы знаем, – довольно сухо добавляют они, – что по ночам часто гуляют и те, кого просто-напросто мучит бессонница». Вот и получается, что под действие этого устаревшего закона попадают все до единого полуночники, бездомные и пропащие души.

Принимая во внимание имеющиеся правовые нормы, а также глубоко укоренившееся в сознании людей подозрительное отношение к одиноким прохожим, слоняющимся без дела по ночным улицам (что имеет под собой историческую подоплеку), становится понятно, что персонаж Брэдбери, оказавшийся в западне безлюдного городского пейзажа, нуждается в некоторой интерпретации. И хотя с момента зарождения колониального права в Северной Америке прошло более трехсот лет, ночные прогулки по-прежнему считаются социально трансгрессивным занятием (трансгрессия – выход за предел, преодоление запрета или табу – прим. пер.).

Скорее всего, этот рассказ, написанный Брэдбери в 1951 году, имеет и политический подтекст. «Пешеход» – это своего рода доказательство существования неофициальных правил игры, действующих только в ночное время. По мнению Брайана Палмера , «во все времена ночь была единственной благоприятной порой для тех, кто подвергается гонениям при свете дня: для отщепенцев и для людей с различными отклонениями или странностями поведения». Шаги Пешехода, гулким эхом отдающиеся в тишине пустынных темных улиц, нарушают зловещую тишину ночного города-диктатора, требующего от своих жителей всегда быть на виду, но при этом не нарушать тишину.

Рассказ «Пешеход» был написан в эпоху фундаментальных изменений, происходивших в повседневной жизни американцев. Это было связано не только с увеличением количества автомобилей на душу населения, но и с распространением телевидения. Количество проданных в США телевизоров подскочило с семи тысяч в 1946 году до пяти миллионов в 1950 году. Думается, что Брэдбери был крайне обеспокоен таким развитием событий. Его антиутопическая фантазия о деспотичном обществе, использующем телевидение для обеспечения покорности и деполитизации населения, перекликается с критической оценкой его современника Теодора Адорно, который одним из первых заговорил о так называемой «индустрии культуры».

Немецкий философ считал индустрию культуры антиподом Просвещения и утверждал, что она «превращает просветительство в массовый обман, в оковы человеческого сознания». В 1940-е годы, которые Теодор Адорно провел в Лос-Анджелесе, он писал в одной из своих статей, что телевидение стало «средством психологического воздействия» на людей. Он настаивал на том, что «бесконечное повторение, устойчивые стереотипы и повсеместное распространение современной массовой культуры в большинстве случаев приводят к формированию автоматических реакций и снижают психологический ресурс сопротивляемости человека».

Не так давно американский культуролог Джонатан Крэри , явно разделяющий взгляды Франкфуртской школы, выступил с резкой критикой массового распространения телевидения в 1950-х годах, «оказавшего успокаивающее и парализующее воздействие на население». В своем трактате 24/7: Late Capitalism and the Ends of Sleep («24/7: Поздний капитализм и закат эпохи сна») он утверждает, что в те непростые времена, когда люди были охвачены нервной лихорадкой после ужасов Второй мировой войны, телевидение стало для них «панацеей от всех зол», неким целительным бальзамом. Миллионы американцев надолго погружались в «состояние условного паралича». «Причем, это произошло буквально в одночасье: сотни миллионов людей вдруг стали проводить дни и ночи напролет, замерев перед мерцающими светящимися объектами».

Ретроспективное исследование, проведенное Крэри в отношении социально-психологического воздействия телевидения, звучит как научная фантастика. Но это путь к пониманию сути проблемы. «В послевоенное время очень многие люди скитались по свету, испытывая внутреннюю потребность к перемене мест. Телевидение же, наоборот, способствовало оседлости, разобщенности граждан и снижению их политической активности». Это и есть непосредственный контекст рассказа «Пешеход». Прогулка по ночным улицам становится своеобразным способом обрести утраченную независимость и хоть на миг почувствовать себя свободным в этом управляемом мире.

В рассказе Брэдбери город кажется похожим на кладбище, а дома – на склепы.

«И лишь изредка, точно светлячки, мерцают за окнами слабые, дрожащие отблески. Иное окно еще не завешено на ночь, и в глубине комнаты вдруг мелькнут на стене серые призраки».

Зная, что по вечерам жители домов находятся во власти грез, Мид все же старается не производить шума.

«Давно уже он, отправляясь на вечернюю прогулку, предусмотрительно надевал туфли на мягкой подошве: начни он стучать каблуками, в каждом квартале все собаки станут встречать и провожать его яростным лаем, и повсюду защелкают выключатели, и замаячат в окнах лица – всю улицу спугнет он, одинокий путник, своей прогулкой в ранний ноябрьский вечер».

Ему приходится быть осторожным, о чем свидетельствуют туфли на мягкой подошве. Он прекрасно знает, что ночные прогулки считаются недопустимым занятием (отчасти противозаконным, как и у нас сейчас), которое может быть расценено как «побег из тюрьмы».

И если телевизионные шоу, к которым пристрастились жители города, это всего лишь отвлекающий маневр, то ночные прогулки Пешехода представляют собой не что иное как способ убежать от действительности. С одной стороны, это побег от самого себя, бессознательное бродяжничество. С другой стороны, это бегство от действительности. Кроме того, такое стремление к смене обстановки есть не что иное как скрытый протест против статичной, выхолощенной и деполитизированной культурной среды Соединенных Штатов в 1950-е годы. Это отказ от овеществления.

В один из осенних вечеров Мид направляется в сторону «невидимого моря». Стоит легкий морозец. Его переполняет чувство презрения ко всем этим людям, сидящим за закрытыми дверями и смотрящим комедии или вестерны. Проходя мимо их домов, он презрительно шепчет:

«А что теперь? Самое время для дюжины отборных убийств? Или викторина? Эстрадное обо¬зрение? Или вверх тормашками валится со сцены комик?»

Время от времени Мид подбирает с асфальта сухой лист и «при свете редких фонарей всматривается на ходу в узор тонких жилок, вдыхая горьковатый запах увядания». Он крайне восприимчив к тем слабым отголоскам немеханизированной жизни – редким проявлениям живой природы, – которые все еще можно встретить в обезличенном городе. Очевидно, это еще одна из причин, по которой Пешеход выходит на свои вечерние прогулки. Они помогают ему чувствовать себя живым. Они усиливают его мировосприятие – игру воображения, фантазии и чувств, – на которое, в отличие от мироощущения остальных жителей города, не смогли повлиять ни безжалостные автоматизированные технологии повседневной жизни, ни анестезирующее влияние телевидения.

В каком-то смысле, этот рассказ – ода пешеходу. Это напоминание о тех привычных, "незначительных мелочах", от которых отказалось хиреющее, если не сказать доведенное до полного истощения, общество, и которые, подобно осенним листьям, обречены на увядание и гибель. Как гласит одно весьма загадочное, но наводящее на размышления высказывание Андре Бретона : «Будущее – это красивый узорчатый лист, который меняет свою окраску, обнажая очевидные изъяны».

В своих пугающих размышлениях о телевидении Теодор Адорно предупреждал, что «из-за постоянного ношения голубых и розовых очков люди могут не просто утратить трезвый взгляд на вещи, но в конечном итоге и вовсе лишиться способности мыслить и извлекать жизненные уроки». По словам Адорно, в 1950-е годы над Калифорнией нависла серьезная угроза: реальность того и гляди могла превратиться в некую трехмерную иллюзию. Эмоции и ощущения, которые испытывает Мид, гуляя по безмолвному ночному городу, какими бы примитивными и искаженными они нам не казались, в любую минуту могли перестать быть чисто теоретическими. Его ночная прогулка превращает мегаполис в нечто вроде биосферы.

По ночам город становится сам собой. Опосредованный телевидением (что буквально означает «видение на расстоянии»), он больше не виден издалека, а лишь с близкого расстояния. По сути дела, прогулка перед сном является для Пешехода частью того, что русские формалисты называли «поэтической функцией». В своей знаменитой статье, опубликованной в 1917 году, Виктор Шкловский писал о назначении искусства:

«… чтобы вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи, для того, чтобы делать камень каменным, существует то, что называется искусством».

Обнаруживая следы физического мира в ночном безлюдном городе, Мид будто видит их впервые. Он подбирает сухой лист и внимательно разглядывает узор тонких жилок, всматриваясь в ржавые пятна на его поверхности. Лист кажется ему чем-то диковинным.

Волшебным образом ночной мегаполис тоже начинает казаться Пешеходу чем-то другим. Настолько другим, что на мгновение даже перестает казаться враждебным. Но тем не менее, этот мрачный городской пейзаж – предвестник апокалиптического будущего.

В какой-то момент Пешеход останавливается на улице, которая «тянется вдаль, безмолвная и пустынная», и представляет, что город тоже затих и опустел:

«Если закрыть глаза и стоять не шевелясь, почудится, будто тебя занесло в Аризону, в самое сердце зимней безжизненной равнины, где не дохнет ветер и на тысячи миль не встретить человеческого жилья, и только русла пересохших рек – безлюдные улицы – окружают тебя в твоем одиночестве».

Похожее пророчество можно найти еще в Книге пророка Исаии : не просто безлюдный город, но город, который после предполагаемого краха цивилизации превратился в пустыню, чем, собственно, и был изначально:

«Пусты Твои святые города, они с пустынею сравнимы, даже Сион в пустыню превратился, Иерусалим дотла опустошён».

(Исаия 64:10) Перевод: Международная Библейская лига.

Это катастрофическое зрелище обусловило появление целого ряда произведений, давших дополнительный импульс развитию жанра антиутопии: начиная с Дневника Чумного Года Даниеля Дефо (1722) и «Последнего человека» (1826) Мэри Шелли , и заканчивая романом После Лондона Ричарда Джеффериса (1885). Например, похожий сценарий конца света описан в книге Оливера Голдсмита «Гражданин мира» (1760-1761) – сборнике писем о современной Англии, якобы отправленных «китайским философом» своим «друзьям с Востока». В одном из этих писем знаменитый автор «Покинутой деревни» (1770) – поэмы о жестокой экспроприации земель у английского крестьянства в конце XVIII века – рассказывает о том, как в два часа ночи бродил по опустевшим улицам Лондона.

И снова покинутый город...

«Настанут времена, – пишет Голдсмит, – когда «временное безмолвие» ночного города «может стать постоянным, а сам город, как и его обитатели, безвозвратно исчезнет, оставив вместо себя пустыню». Для Пешехода, как и для китайского философа из книги Голдсмита, обезлюдевший ночной мегаполис становится предвестником постапокалиптического будущего – «города посреди пустыни» – где безнадежно развращенное человечество практически полностью стерто с лица земли.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ