The New Yorker: Выдуманный человек

Автор: Адам Гопник (Adam Gopnik)

Ромен Гари был великим мистификатором. Французский писатель, герой войны и дипломат, он выдумывал истории так, как другие люди заправляют постель: каждый день, добросовестно и без предварительной подготовки. Он врал постоянно и обо всём. Врал о своём происхождении: Гари (урождённый Роман Кацев) появился на свет в 1914 году в Литве, накануне Первой мировой войны, бедный еврей среди бедных евреев. Он врал о своей матери и своём отце, об образовании, своих романах и своих возлюбленных. Его блестящий, терпеливый и достойный восхищения биограф Дэвид Беллос David bellos не только назвал свой труд «Небылицами», но и для того, чтобы охарактеризовать истории, рассказанные субъектом его исследования, постоянно использовал в тексте слова вроде «несусветная чушь» и «очковтирательство».

Но Гари действительно был большим лжецом. Этот нищий восточно-европейский еврей, сражаясь за Францию и написав на французском языке замечательные романы, один из которых удостоился Гонкуровской премии — самой престижной литературной награды Франции, заслужил звания французского патриота и видного литературного деятеля. А затем, когда он уже приобрёл известность под одним псевдонимом, он придумал себе другой, и так хорошо писал в совершенно ином стиле, что получил Гонкуровскую премию во второй раз. (По правилам премия может быть присуждена одному человеку лишь однажды, так что Гари является единственным писателем, удостоенным такой чести.) Самой же большой его ложью было то, что Ромен Гари являлся Роменом Гари.

Несмотря ни на что, он был великим человеком, с выдающейся внешностью, великолепными историями, мистификацией, которую он сделал из своей жизни, и которую посвятил невероятно высокому и сложному, в чём-то даже средневековому нравственному идеалу. Это был человек непоколебимого мужества, в своих романах встававший на защиту тех, кого называли трусами, за вечных неудачников и хулиганов, которые, столкнувшись с невообразимым злом человеческого бытия, приспосабливались и изворачивались, а иногда и выживали. Он позволил противоречиям в своей жизни прийти в соответствие с абсурдностью современности.

В Америке Гари то набирал популярность, то выходил из моды. В 1950-х и 1960-х годах он часто жил там — в пятидесятые в должности генерального консула Франции в Лос-Анджелесе — и был популярен и как неординарный общественный деятель среди «сливок» Голливуда (он, бывало, обедал с Джоном Ф. Кеннеди (35 президентом США — прим. пер.)), и как автор бестселлеров. Гари женился на актрисе Джин Сиберг когда та была на вершине популярности, и, несмотря на трагическое завершение их брака — оба покончили с собой, и каждый, в некоторой степени, явился причиной самоубийства другого — это была подлинная любовная история того времени, nouvelle vague, альтернатива эпопее Элизабет Тейлор и Ричарда Бёртона. (nouvelle vague — французская новая волна — направление в кинематографе Франции конца 1950-х и 1960-х годов. Одним из его главных отличий от преобладавших тогда коммерческих фильмов был отказ от устоявшегося и уже исчерпавшего себя стиля съёмки и от предсказуемости повествования — прим. пер.)

Гари был скорее сказочником, нежели «литературным» писателем. Свободно владея шестью языками, он перескакивал с одного на другой, блестяще и почти интуитивно создавая каламбуры и подтексты. Роман Корни неба , получивший первую Гонкуровскую премию — «экологический» манифест против охоты на слонов — лёг в основу посредственного фильма Джона Хьюстона с Эрролом Флином в главной роли. Гари даже участвовал в написании сценария фильма «Самый длинный день» (The Longest Day, 1962г.), посвящённого высадке в Нормандии, однако остаётся неизвестным, какая часть его работы вошла в окончательную версию. Ещё два романа, вышедшие в 1960-х — Пляска Чингиз-Хаима о жертве Холокоста, вселившейся в нацистского офицера, и Белая собака — считающаяся правдивой история о собаке, натасканной нападать на чернокожих — стали настоящими бестселлерами.

Тем не менее, небрежность стиля и безнадёжная торопливость (он долго мучился с началом, но затем мчался к концу романа так, словно опаздывал на обед) повредила репутации Гари, по крайней мере его книгам на английском языке. Во Франции его помнят как фантастического персонажа, прогуливающегося по улицам квартала Сен-Жермен и окружённого почитателями в брассери Липп (французское кафе, расположенное в VI округе Парижа на бульваре Сен-Жермен. Ежегодно здесь вручается литературная Премия Каза, названная так в честь одного из бывших директоров брассери — прем. пер.).
(Однажды Гари сказал молодому писателю никогда не беспокоиться о сюжете, но всегда помнить о поэтичном названии, потому что названия предлагают больше сюжета, чем его целенаправленный поиск когда-либо мог.) Бернар-Анри Леви написал ему пространное и лиричное посвящение, где называл Гари паяцем среди выдающихся деятелей литературной жизни Франции. Тем не менее, возникает ощущение, что его больше ценили даже не за его прозу, а за необычайную жизненную силу, которая не покидала его до самого дня самоубийства в 1980 году, когда он, с удовольствием пообедав с издателем, вернулся в свои апартаменты на Рю дю Бак и застрелился, предварительно написав язвительную и остроумную предсмертную записку.

Сейчас интерес к автору среди американских читателей возвращается. Издательство «New Directions» выпустило впервые переведённый последний роман Гари Воздушные змеи , который вышел во Франции почти четыре десятилетия назад, а также переиздало его знаменитые мемуары Обещание на рассвете . Читая романы Гари в 21 веке понимаешь, почему, несмотря на всё их раздражающее несовершенство (ещё ни один хороший писатель не писал хуже), к ним стоит возвращаться. Гораздо больше, чем юморист или сказочник, он был моралист, независимый борец за то, чтобы отличать хорошее от плохого, правильное от неправильного. Борьба стала частью его жизни, которая, как часто говорят, сама представляла собой историю, не хуже любого из его романов. По правде, это и был роман, который Гари непрерывно писал.

Лучше всего начинать знакомство с творчеством Гари с «Воздушных змеев» — наиболее цельного его романа. Деликатно и остроумно переведённый на английский Мирандой Ричмонд Муйо (Miranda Richmond Mouillot), он начинается в бесстрастном, слегка ироничном тоне, который напоминает французские комедии 30-х и 40-х гг. Действо разворачивается в маленьком городке в Нормандии, который почти полностью находится под немецкой оккупацией. Два главных героя — Людо, от лица которого ведётся рассказ, и дядя Людо Амбруаз Флёри — известный мастер, создающий невероятных воздушных змеев в знак уважения к великим деятелям французского Просвещения. Там же живёт их ближайший сосед и полная противоположность дяди Марселен Дюпра, который (что совершенно невероятно в таком маленьком городке) управляет легендарным трёхзвёздочным рестораном. Людо влюбляется в приехавшую из Польши девочку-аристократку Лилу, так же неправдоподобно проводящую лето в этом маленьком городке со своим братом и кузеном-немцем. Людо обнаруживает у себя совершенно невероятный дар абсолютной памяти и становится своего рода математически гением, а также финансовым консультантом семьи Лилы, и отправляется навестить их в Польше. Роман наполняют многие подобные наполовину фантастические персонажи, например Жули Эспиноза, мадам, чей бордель в Париже — штаб-квартира Сопротивления.

Этой женщине было присуще полное отсутствие иллюзий, порождённое, без сомнения, долгой практикой её ремесла. Мне случалось воображать, как бесчестье входит к той, кто так хорошо его знает, и делает ей признания. Оно должно было шептать ей на ухо: Скоро наступит мой час, моя добрая Жюли. Готовься

(пер. Е. Штофф )

И всё же, сумма всех этих невероятностей очень нравоучительна: когда начинается война, Людо и Амбруаз присоединяются к сопротивлению. Людо едва выживает среди массовых смертей и казней, а Амбруаза отправляют в Бухенвальд, откуда он возвращается неправдоподобно целым и невредимым. Дюпра же продолжает работу своего ресторана «Прекрасный уголок» и обслуживает немцев в течение всей войны, весомо и с достоинством оправдывая это тем, что только сохранение и непрерывная практика французской культуры поможет Франции выжить:

...мы сделаем так, что вся Франция станет одним большим „Прелестным уголком“!» И он добавил: «Знаете, что сделала немецкая армия, когда дошла до линии Мажино? Она двинулась дальше! А знаете, что она сделала, дойдя до „Прелестного уголка“? Она остановилась. Ха-ха-ха!

(пер. Е. Штофф).

Роман, с его странным нагромождением совпадений, чем-то напоминает романы 18 века: Лила, главы назад потерявшаяся в Польше, внезапно появляется в Нормандии как любовница немецкого офицера, и Людо незамедлительно её прощает:

Она напряжённо смотрела на меня:
— Я часто хотела дать тебе знать, прийти сюда, но я чувствовала себя такой…
— Виноватой?
Она ничего не сказала.
— Лила, послушай. В наше время виновность ниже пояса — ничто, как, впрочем, и в любое время. Виновность ниже пояса — почти святость по сравнению со всем остальным.

(пер. Е. Штофф).

Что примечательно в «Воздушных змеях», так это сочетание нравственности и сострадания: нет сомнений в том, что Людо и его дядя делают единственно правильную вещь, каждый день рискуя своими жизнями как члены сопротивления (книга даже заканчивается неожиданным воздаянием пастору французской деревни, который спас еврейских детей), но и действия коллаборационистов рассматриваются как неотъемлемая часть человеческой комедии, в которой честь и бесчестье, трусость и мужество, плотская и романтическая любовь — понятия, над которыми нужно задумываться каждый день, а не относиться к ним как к неким непреложным истинам. Произведения Гари наполнены вожделением и распутством, но несмотря на это, а может даже благодаря этому, всё самое важное в них наполнено женственностью:

Отче наш на небесах, сделай мир женским! — проповедует Лила в решающий момент. — Сделай идеи женскими, страны женскими и глав государств женщинами! ... Иисус первый потребовал феминизации мира, и я тоже её требую. Я вторая после Христа её требую, вот!

(пер. Е. Штофф).

Стиль Гари имеет определенное сходство с стилем Бруно Шульца или даже Ежи Косински в том смысле, что только настолько гиперреалистичный стиль может осмыслить гиперреальность того времени. Но он более мягкий, укорененный в едкой, язвительной французской иронии, а не в черной комедии; в литературной вселенной Гари Кафка , вероятно, никогда не писал бы вообще. Возможно, это потому, что французский опыт войны, несмотря на все ее ужасы, был постижимым. Оккупация, Сопротивление, предательства, — всё это было раньше и случится снова, а то, что происходило на востоке — нет. У Гари было понятное нежелание с точностью описывать всё так, как было на самом деле. Очень показательно, что Амбруаз в «Воздушных змеях» возвращается из Бухенвальда невредимым.

Говоря о смерти своего реального отца, он пишет в мемуарах, что: «Человек, написавший мне это письмо, был часовым у двери, приемщиком» (пер. Е. Погожевой) в газовой камере и видел, как его отец упал замертво, сражённый сердечным приступом прежде, чем достиг её. Как указывает Беллос, настоящий отец Гари, вероятно, был расстрелян на окраине Вильно, и весь пассаж был выдуман только чтобы изгладить из памяти существование этого человека. Так же примечательно, что Гари, описывая сцену в лагере смерти, включил в неё часовых и приёмщиков. (в английском — doorman and receptionist — прим. пер.).

Чтобы разобраться, кем же был Гари и как он пришёл к замысловатому сочетанию комедии абсурда и гуманизма, нужно обратиться к его автобиографичному произведению «Обещание на рассвете» — несравненно забавной и психологически убедительной книге. Лучше всего читать её вместе с биографией Беллоса, в которой объясняется, почему практически всё, рассказанное Гари о своём детстве, является неправдой, хотя по-своему, в том что касается сути вещей, он был честен.

Гари рассказывает о своей матери, выросшей в России актрисе по имени Нина, которая добывала средства к существованию различными, всё более и более абсурдными аферами в литовском, а затем польском городе Вильна (или Вильно), мечтая о том, чтобы её маленький еврейский сын, как бы невероятно это ни казалось, стал известным писателем и светским человеком во Франции, стране, где сама она ни разу не была.

«За всю свою жизнь я встречал только двух людей с подобным отношением к Франции: свою мать и генерала де Голля» — пишет Гари. Он также утверждает, что никогда не знал своего «предполагаемого» отца Лейба Кацева: «Мои родители расстались почти сразу же после моего рождения», поэтому амбициозная, помешанная на всём французском мать и одарённый, чувствительный сын остались вдвоём. Их отношения чем-то напоминали отношения Чарли Чаплина с его обречённой матерью. Наконец, в 1928 году Ромен и Нина, рискнув всем, бежали во Францию, и её мечта сделать Гари значимой фигурой теперь могла стать реальностью.

Мало что из этого, разоблачает Беллос, произошло на само деле. Лейб Кацев жил с ними и помогал растить Ромэна до 1925 года, но Гари хотел поддержать миф, что его настоящим отцом был известный русский актёр немого кино Иван Мозжухин, у которого, предположительно, в Москве случился роман с юной Ниной, хотя та никогда не была особо популярна, и, скорее всего, вообще не появлялась на столичной сцене. Её настоящее имя было даже не Нина, а еврейское Мина. Также не был он и наполовину татарином, как любил утверждать. Тропизм евреев к Франции был далеко не только очаровательной особенностью его матери, но общей тенденцией того периода: Париж слыл источником свободного существования, и было совсем не так уж эксцентрично, как хотел показать Гари, что Нина мечтала о жизни там. Едва ли был хоть один образованный и не религиозный восточно-европейский еврей, который не мечтал бы об этом. Окончательная эмиграция, конечно же, не была доступна абсолютно всем, приходилось сильно рисковать, участвовать в различных махинациях, требующих больших затрат, но ни его мать и близко не была так бедна, как он показывал, ни Франция не была такой недостижимой целью, как ему хотелось бы чтобы это выглядело.

И всё же истории Гари не являются абсолютной ложью, они представляют собой драматически приукрашенные версии правды. Одержимый, как указывает Беллос, моментом, когда в 14 лет он потерял девственность (многие его романы, например «Воздушные змеи», начинаются с четырнадцатилетних мальчиков, которые, как и автор, «рождаются» в этот эротический момент), Гари приводит в своих воспоминаниях эпизод, который отражает суть вещей. Он рассказывает о своей связи с юной продавщицей по имени Адель, которую он соблазнил книгами: «Он заставил меня прочитать Пруста, Толстого и Достоевского, – жаловалась она его матери. – Что теперь со мной будет?». Гари огорчён : «Я и сам довольно неловко себя чувствовал, так как действительно заставил Адель проглотить всего Пруста, а для нее это было равносильно тому, как если бы она уже сшила себе подвенечное платье» (пер. Е .Погожевой). Очевидно, что этого никак не могло случиться в реальности, прочесть всего Пруста , том за томом, займёт целый год даже у искушённого читателя, имей он всё свободное время в мире, но Гари передавал суть правды: он соблазнил женщину литературой, и осознание этого заставило его испытывать вину. Простой пересказ фактов был бы антидраматичным, менее верным эмоциональной составляющей событий, даже будучи более соответствующим действительности.

Гари был одержим сексом и, нужно сказать, больше всего он был одержим женским задом, и практически игнорировал другие части. Мариетта, служанка, которая была его первым сексуальным опытом, характеризуется только так: «Обладала сенсационным задом, который я постоянно видел в классе вместо лица учителя математики». Фрейдистские метафоры сейчас не в моде, но всё же странно, что хотя многие знают, что такое анально-удерживающий тип личности и легкомысленно используют причудливую идиому, такая фрейдистская категория, как анально-выталкивающий тип личности, куда менее известна. Описание второго типа как раз во многом совпадает с характером Гари: эмоционально дезорганизованный, самоуверенный, артистичный, щедрый и небрежный. Плохой рассказчик о фактах, он замечательно рассказывал о своей собственной эротической жизни.

Когда вторглись нацисты, Гари бежал в Англию, где в то время находился Шарль де Голь. Он пробовал вступить в ВВС Франции, но был отвергнут, возможно, из-за своего происхождения, зато ВВС «Свободной Франции» (войска Свободной Франции, или FFL, состояли из французов, решивших продолжить борьбу против сил стран «Оси» после капитуляции Франции. FFL возглавляло французское правительство в изгнании под руководством генерала Шарля де Голля — прим.пер.) были, по понятным причинам, менее дискриминирующими. Бедный русско-польский еврей стал лётчиком, совершал бомбардировочные вылеты и много раз оказывался на волосок от смерти. Гари закончил войну героем Франции, награждённый знаками отличия и готовый вступить, как всегда мечтала его мать, в дипломатический корпус. Она умерла в Ницце во время войны. В своих мемуарах Гари настаивает, что уже лёжа на смертном одре Нина устроила так, чтобы письма продолжали приходить к нему регулярно даже после её кончины, дабы на поле боя он не беспокоился мыслями о её здоровье. Ещё один красивый вымысел заботливого сына.

Его фантазии особенно очаровательны из-за нравственного влияния, которое способны оказывать его книги и его собственная жизнь. На примере Гари отлично видна разница между выдумщиком и обманщиком. Высшие формы художественного вымысла и нижайшие формы вранья были, без сомнения, рождены с разницей в минуту. Любой вдохновлённый выдумщик, каким был Гари, знает, что сущность хорошей истории не в груде фактов, но в наличии воображения, переносящего через свод непреложной истины и создающего хитросплетения вымысла. История — это созвездие с узнаваемой формой, состоящее из сияющих осколков событий, которые, на практике, могут существовать на разных уровнях и разных пространственных глубинах. Но даже если стремление к искусству и стремление обманывать других могут быть тесно связаны, мы легко отличаем лжеца от сочинителя. Сочинитель хочет передать драматичность событий, тогда как обманщик хочет исказить сами факты. Выдумщик хочет придать эффектности себе, лжец — обмануть других. В романах Гари практически всегда очевидна неправдоподобность происходящего, и именно этим достигается драматический эффект. Я когда-то знал великого фантазёра, который, никогда специально не сочиняя, преувеличивал всё только чтобы произвести впечатление. Если он говорил, что однажды его продали на благотворительном аукционе за десять тысяч долларов, предварительно раздев догола, то скоро выяснялось, что продали его за две тысячи, и сняли только рубашку. Секрет заключался в том, чтобы поделить на пять и добавить брюки.

У Гари же нужно поделить на семь и добавить литературу: один томик Золя становится собранием сочинений Пруста, да к тому же, многие истории Гари основаны на других литературных произведениях. В какой-то момент в своих мемуарах он рассказывает о том, как пообещал своему маленькому соседу еврею произносить его имя в присутствии любой важной персоны, которую он когда-либо встретит, а затем утверждает, что сдержал слово даже перед королевой Англии. Как говорит нам Беллос, этот эпизод он позаимствовал из известного произведения Гоголя . Сказал ли Гари что-то королеве? Это почти не важно. Мораль заимствования очевидна: нет незначительных жизней или маленьких людей. Если нет незначительных жизней, то нет никого слишком малого, чтобы помнить, а также никто не слишком мал, чтобы взять на себя ответственность за происходящее. В одной из самых сильных сцен Гари пишет, что вид маленького городка, сеющего и собирающего урожай под стенами Дахау, был столь же отвратительным, как и вид самого концлагеря.

Тем не менее, мы всегда хотим, так или иначе, отделить этот вид неправды от другого, дурного и тёмного, который вредит нашему обществу. Решение, которое предлагает Гари — внимательно смотреть на мотивы говорящего. Никто, читая «Обещание на рассвете», не думает, что именно так всё происходило на самом деле. Здоровый литературный обман не искажает реальный мир, а создаёт свой собственный, вымышленный, в котором сам автор зачастую выглядит более нелепым. Злая же ложь выставляет тех, кто её говорит, лучшими из людей, но мы понимаем, что они врут, ещё до того, как проверим факты.

После войны карьера Гари была очень успешной, но, в некотором роде, неполноценной. Хотя герой войны очень быстро стал популярным писателем, полное самомнения французское литературное сообщество никогда не воспринимало его всерьёз. Он пародировал это самомнение своим умением произвести эффект, игрой на публику, разгуливая по улицам Левого Берега (Левый Берег — rive gauche — половина Парижа, расположенная южнее Сены. В ней расположены шестой и пятый округа, ставшие, начиная с первой половины 20 века, кварталами парижской богемы, художников, писателей и интеллектуалов — прим. пер.) и собирая вокруг себя поклонников в различных бистро. Можно сравнить Гари с его хорошим другом и почитателем его таланта Альбером Камю . Оба были аутсайдерами: восточноевропейский еврей и алжирец, оба были членами Сопротивления (хотя на войне Камю и близко не проявил такого героизма, как Гари), и оба выступали за конкретику и против абстракции, следовали за надеждой, заключённой в самом французском языке, где слово humain может означать как человека, так и гуманность.

Фактически, во французской литературе есть схематическое разделение на две линии: Расина и Рабле ; на строгий, высоко поэтичный голос нравственных предписаний и вульгарный голос человеческой природы. Камю писал исключительно в философском и возвышенном стиле, в традиции Расина, в его произведениях можно найти лишь обрывки настоящего животного начала в людях. В повести «Посторонний» решение Мерсо убить араба воспринимается бескровно. И едва ли у Камю найдётся хоть один действительно смешной пассаж. У Гари же животное начало в человеке повсюду — обжорство, физиологические отправления, секс — всё это заставляет его казаться очаровательным и несовершенным. (В английском нам повезло с Шекспиром , сочетающим в себе обе линии: самый благородный поэт, певец людских страданий и человек, писавший страницу за страницей сортирного юмора и похабных шуток.) Романы Гари одновременно заключают в себе и ироничное признание человеческих слабостей, и строгое разграничение правильного и неправильного, а ханжество и мстительное благочестие писатель считал корнем всех зол. В «Воздушных змеях» он пишет:

Может быть. Немцы мне очень помогли. Говорят: самое ужасное в фашизме — его бесчеловечность. Да. Но надо признать очевидное: эта бесчеловечность — часть человеческого. Пока люди не признают, что бесчеловечность присуща человеку, они будут жертвами благонамеренной лжи.

(пер. Е. Штофф)

В 1956-м Гари приехал в Америку в качестве генерального консула Франции в Лос-Анджелесе, и этот город прекрасно подошёл столь артистичному французу: широкая известность и успех пришли к нему именно там. Он довёл своё мастерство до совершенства, и стал звездой в Южной Калифорнии. В 1959 году Гари влюбился в актрису Джин Сиберг и оставил ради неё свою жену-англичанку. Сиберг стала популярна, сыграв главную роль в «Святой Жанне» Отто Премингера в конце пятидесятых, но настоящая слава пришла к ней после участия в фильмах французской новой волны, самым запоминающимся из которых стал «На последнем издыхании» Жан-Люка Годара. Проблема заключалась в том, что Сиберг постоянно преследовали несчастья: она стала жертвой травли со стороны ФБР (утверждалось, что отцом её мертворождённого ребёнка на самом деле был активист «Чёрной пантеры»), а её наркотическая зависимость и безумие и вовсе не имели отношения к политике. («Чёрная пантера» — (Black Panther Party for Self-Defense) — американская леворадикальная организация чернокожих, ставившая своей целью продвижение гражданских прав чернокожего населения. Выступала за вооружённое сопротивление социальной агрессии — прим. пер.) Роман Гари «Белая собака» является, в какой-то степени, попыткой разобраться в безумном мире политики, борьбы за гражданские права и наркоторговли, в который он угодил, женившись.

Гари вернулся во Францию в 1961 году. Главным мотивом возвращения стало желание быть ближе к Сиберг, ведь здесь она была куда популярнее, чем в Америке.

Уже после возвращения (и после того, как их брак распался), он принял внезапное решение взять новый литературный псевдоним — Эмиль Ажар . Хотя Гари и пытался в посмертно опубликованном признании придать этому решению дух jeu d’esprit — остроумной игры, — на самом деле это был отчаянный шаг для возвращения его значимости как писателя, пошатнувшейся из-за чересчур торопливого стиля и отсутствия свежих идей. Затея оказалась удачной: первый роман, опубликованный под псевдонимом Ажара, Голубчик — история об одиноком парижанине, влюблённом в девушку из Французской Гвинеи, — был более жёстким, более минималистичным, чем ориентированные на Америку произведения Гари, и не иначе как злым роком можно считать то, что второй роман под этим псевдонимом Вся жизнь впереди снова получил Гонкуровскую премию. Писателю пришлось пойти на уловки и заручиться поддержкой одного из своих племянников, который должен был играть роль автора книги, но этот обман, в конечном итоге, стал началом конца.

Сиберг покончила с собой в 1979 году. Умерла она от передозировки, в машине, припаркованной на улице в 16 округе Парижа, и её тело оставалось ненайденным в течение многих дней. Хотя они расстались уже давно, и с тех пор у Гари было бесчисленное количество коротких интрижек, Джин была любовью всей его жизни, и её смерть послужила причиной тяжёлой депрессии, которая так никогда и не прошла. 2 декабря 1980 года, после обеда с издателем, он вернулся в свои апартаменты и написал предсмертную записку, которая начиналась словами: «Никакого отношения к Джин Сиберг. Ревнителям культа разбитых сердец обращаться по другому адресу. ...Тогда почему?.. Я наконец сказал всё, что хотел сказать».

Кульминация «Воздушных змеев», вышедших незадолго до смерти Гари, — один из самых трогательных эпизодов во всех французских романах о войне. Лила, ставшая проституткой (что само по себе, по мнению Гари, не является чем-то плохим), была ханжески обрита в наказание за то, что спала с немецкими офицерами. (Это было распространённой практикой унижения в тот период.) Вместо того, чтобы признать её позор, Людо проходит с ней по всему городу в этом «изуродованном» виде, а затем, в день их свадьбы, когда волосы уже отросли, он требует у того же лицемерного, ошеломлённого его поступком парикмахера, снова срезать их под корень. Это был жест беззастенчивости и неповиновения, и нового вида сострадания:

Шино взялся за работу. За несколько минут голова Лилы была обрита, как раньше. Она наклонилась и полюбовалась собой в зеркале.
— Это мне действительно идёт. Она встала. Я повернулся к Шино:
— Сколько я вам должен? Он молчал, раскрыв рот.
— Сколько? Не люблю делать долги.
— Три с половиной франка.
— Вот сто су, с чаевыми.

(пер. Е. Штофф)

Эта созданная евреем «христианская» сцена — пародия на католическое общество, использующее унижение как форму святости в мире давно падшем, пришлась бы по душе Камю. Но Гари здесь скорее веселится: этот эпизод отлично смотрелся бы в музыкальной комедии. (Отрывок также говорит о склонности Гари к утончённым литературным шуткам, понятным лишь узкому кругу. Лила, красивая девочка, которую деревенский мальчик встречает в лесу и больше не может забыть — отсылка к принцессе из книги Ален-Фурнье   Большой Мольн , в то время как остриженные волосы — к популярной причёске Джин Сиберг, впервые сделанной — ещё одна ирония в стиле Гари — для роли Жанны д'Арк).

Гари предпочитал нравственные поступки лицемерным намерениям. Он занимал позицию Рабле, утверждая, что приняв наше животное начало с пожиранием и испражнением, совокуплением и ложью, мы можем, наконец, перестать притворяться и признать, что все мы одинаково падшие существа. Сострадание оступившимся — главное, чему хочет научить нас Гари, тот единственный урок, который он может преподавать со всем авторитетом. Обманщик в мелочах, он владел одной большой истиной: верить в то, что человек по природе своей гуманен — худшая ложь из всех, что мы себе говорим, а надеяться, что когда-нибудь он сможет таковым стать — одна из лучших историй, что мы рассказываем друг другу.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ