«Падшая женщина»: проституция в литературе

Автор: Michèle Roberts
Мария Магдалина. Фрагмент картины «Оплакивание Христа» Сандро Ботичелли. Фото: Alamy Stock Photo

Превращение секса в товар привлекало внимание писателей, драматургов и художников на протяжении многих столетий. Но сегодня, при всей кажущейся свободе взглядов, действительно ли изменилось отношение к этой проблеме?

В прошлом женщины, торговавшие своим телом, редко рассказывали о себе, но были яркими, порочными или вызывающими сочувствие героинями чужих историй. Один особенно притягательный образ появился в христианской истории греха, искупления и воскресения, запечатленной на средневековых западных фресках. Мария Магдалина, бывшая проститутка, узнаваемая благодаря ее струящимся золотистым волосам и красному плащу, стоит на коленях у подножия распятия, горько плача. Легендарный образ, в котором соединились три разных евангельских персонажа, появляется и в апокрифах.

Художники Возрождения любили ее. Созданные ими образы внешне поддерживали христианские представления о святости женского целомудрия, но вместе с тем воспевали соблазнительность красоты. Они изображали ее как искусительницу, облаченную в меха и драгоценности, с обнаженной грудью, а также как кающуюся грешницу, снявшую свои наряды, в наброшенной звериной шкуре, едва прикрывающей ее ослепительную наготу. Тридцать лет назад, вдохновленная подобным образом, я написала роман The Wild Girl , где утверждала, что Мария Магдалина, как пророчица, является автором пятого Евангелия.

В Мере за меру Шекспир подчеркнул дихотомию «девственница/блудница», поместив рядом монастырь и бордель, два учреждения, которые содержатся и контролируются женщинами. Послушница Изабелла дает обет полового воздержания; сводница Поскреба сексуально доступна. Они не могут общаться друг с другом: мораль того времени внушала им взаимное недоверие. Драматургия Шекспира, однако, наводит зрителя на мысль соединить их в своем воображении.

Эмили Вуф (Нэнси) и Энди Серкис (Билл Сайкс) в экранизации «Оливера Твиста» 1999 года. Фото: HTV

К XIX веку в буржуазной культуре произошло ужесточение правил. Личность была погребена под тяжестью образа «падшей женщины». Романы выполняли функции книг по этикету. В строго упорядоченном мире Джейн Остин девушка, которая носит под сердцем внебрачное дитя, например, Элиза в Чувстве и чувствительности , «еще более погружается в греховную жизнь» и «исчезает». Существовало огромное количество эвфемизмов. И как бы сильно Диккенс ни сочувствовал девушкам, вынужденным заниматься проституцией из-за нищеты, как бы сильно ни старался им помочь, он не мог назвать истинный род занятий Нэнси в Оливере Твисте .

Во французской культуре образ проститутки вплетен в ткань современности, сотканной поэтами. Бодлер, изображая фланёра (фр. flâneur «любитель праздных прогулок, праздношатающийся» – прим. пер.), говорил о «священной проституции души», имея в виду, что он может смешаться душами со случайно встреченными незнакомцами, однако сексуально доступные, заблудшие женщины являлись лишь олицетворением его собственной темной стороны. (В английском языке «street-walker» имеет двойное значение: человек, ищущий по улице, и уличная проститутка, но не «праздношатающийся».)

Для французских прозаиков проститутки, живущие в блеске и нищете , на которые указал Бальзак, служили величественным символом социальных потрясений и перемен. Героиня Золя, куртизанка Нана , ведет себя подобно вирусу, поднимаясь из родной рабочей среды и заражая высшие слои общества своей жаждой секса. Героиня Мопассана, проститутка по прозвищу Пышка , под давлением попутчиков «обслуживает» прусского офицера, тем самым олицетворяя подчинение Франции оккупационным силам. Ее самопожертвование бессмысленно: она остается изгоем.

В начале ХХ века Колетт нарушила общественные и литературные табу. Вращаясь в полусвете, она с искренней теплотой описывала его в своих воспоминаниях о жизни мюзик-холла. В новелле «Дождливая луна» она дарит девушке, торгующей собой на улице, историю и воспоминания. Аполлинер в Одиннадцати тысячах палок , порно-гимне сексуальным излишествам, представляет себе бордель как манящую комнату игр, где все разрешено. Проститутки подобны куклам, им придают нужную позу, их наряжают, как, например, в похожем на театр публичном доме из Фанни Хилл Клеланда. В 1930-е Арагон в Базельских колоколах использует образ «la grande horizontale» (элитной проститутки), чтобы показать испорченность капиталистической системы.

Для французских живописцев XIX века бордели с их закрытым пространством были идеальным местом для рисования женской обнаженной натуры. За пределами публичного дома удачливая содержанка, такая, как «Олимпия» Мане, могла с гордостью смотреть на посетителей. Ее менее удачливые сестры разгуливали по кафе, концертам и кафешантанам, и, случалось, попадали на полотна Тулуз-Лотрека, Дега и Пикассо – хотя эксплуатация, насилие, болезни, тюрьмы и принудительные медицинские осмотры чаще всего оставались за пределами холста.

Современная западная культура, «порнографизированная», ханжеская и подавляющая одновременно, проповедует проституцию как одну из сфер обслуживания, сознательный выбор. Рассказ служанки Маргарет Этвуд высмеивает эту тенденцию смягчать дистопическую действительность. Поскольку я родилась в католической семье, я унаследовала целую сокровищницу образов и историй, и в моем новом романе The Walworth Beauty я показываю, что мнение викторианского социолога Генри Мэйхью о проститутках как о ленивых преступницах по-прежнему оказывает воздействие на современных бунтарок, занимающихся вопросами свободы и любви. Нормально ли то, что даже сегодня мне приходится бросать вызов сексистским взглядам о разделении женщин на «хороших» и «плохих»?

Роман «The Walworth Beauty» Мишель Робертс вышел в издательстве «Bloomsbury Publishing» 20 апреля 2017 года.

Перевод: Sanvean
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ