Лайонел Шрайвер представляет крах Америки

Автор статьи: Alexandra Schwartz

Если вы думаете, что времена сейчас трудные, просто подождите до 2029 года. Хорошая новость: Соединенные Штаты продержались еще тринадцать лет. Плохая новость — все остальное. «Засуха» является обычным явлением, хотя не совсем ясно, кто виноват в нехватке воды и обветшалости инфраструктуры. Американцы все еще не оправились от каменного века 2024 года, когда электрическая сеть претерпевала крушение, сея технологический хаос: автокатастрофы на неосвещенных участках дороги, самолеты падают с неба, электрокардиостимуляторы откачивают за двойную плату, грабежи и бунты повсюду. Но эти бедствия незначительны по сравнению с последними событиями: экономический коллапс приведен в движение путем введения банкоры, новой глобальной резервной валюты, призванной заменить доллар на международном рынке при поддержке коалиции стран, возглавляемой российским борцом-за-жизнь Владимиром Путиным. Разъяренный президент Альварадо, первый американский президент мексиканского происхождения, объявляет о том, что США будет находиться в состоянии дефолта по своим кредитам. Федеральная резервная система переходит в ускоренный режим, печатая новые денежные средства, чтобы покрыть свои долги. Вышедший в столь короткие сроки американский доллар так же бесполезен, как Веймарская сигарета, выпущенная на 50 млрд. немецких марок. Трудом заработанные сбережения сгорают. Небольшой вилок капусты стоит тридцать долларов на одной неделе, сорок — на следующей, и это именно тогда, когда капуста имеется в избытке. Прощай, супердержава нации. Да здравствует гиперинфляция!

Это мир, взятый со страниц «Мандибулы: Семья, 2029-2047» (The Mandibles: A Family, 2029-2047), нового романа Лайонел Шрайвер, двенадцатого по счету. Большая часть работ Шрайвер работает в созерцательном ключе; она предпочитает позволять своей выдумке из зачатка «Что, если?», модели мысленных экспериментов, не ограниченной жанром, прорастать. «Что, если мой сын стал школьным стрелком?» – вопрос, который дал начало ее поразительному седьмому роману Цена нелюбви (We Need to Talk About Kevin), который сделал писательнице имя после выхода в свет в 2003 году. Шрайвер на тот момент было сорок восемь лет, писательские годы были проведены в безвестности. (Экранизация фильма с Тильдой Суинтон в главной роли вышла лишь к 2011 году.) «Что, если я поцеловала человека, который не был моим мужем?» приводит к книге The Post-Birthday World (2007), которая описывает чередование жизней, которые иллюстратор детских книг может вести в зависимости от ответа на вопрос. «Что, если бы я должен был заботиться о моём ожиревшем брате?» дали нам «Большого брата» (Big brother, 2012), вымышленный автобиографический роман, который, к несчастью, так и не пришел к завершению в реальной жизни (старший брат Шрайвер умер от осложнений, связанных с ожирением в 2009 году).

«Что, если Соединенные Штаты рухнули?» – это вопрос, которым задаются многие романисты, не говоря уже об остальных американцах, косящихся в сторону ноября с недобрым предчувствием. Это было на уме Шрайвер в течение некоторого времени. «Так же ты воспринимал свою страну: она не вечна», – пишет Ева, повествователь в книге «Цена нелюбви», своему мужу, Франклину. «И, конечно, империя, чего вовсе не надо стыдиться. История соткана из империй, а Соединенные Штаты — самая великая, самая богатая и самая справедливая из всех когда-либо господствовавших на земле империй. Ее падение неизбежно. Это логический конец всех империй». Тон Евы – мечтательно-грустный, словно тост, написанный для некоторых будущих пробужденных, чтобы удержаться в чести славного, приближающегося прошлого: «Однако ты сказал, что если бы Соединенные Штаты были основаны или распались в течение твоей жизни, пережили экономический коллапс, были завоеваны агрессором или разложились изнутри, ты рыдал бы».

Семья Мандибулов не может позволить себе роскошь слез. Будущее, воображаемое Франклином и Евой, есть их настоящее, и они должны засучить рукава и разобраться с ним. Картер Мандибула, журналист по профессии, выставлен за дверь после банкротства «The Times». Его дочь, Флоренс, работает в приюте для бездомных «Fort Greene»; ее сестра, Эвери, практикующая в «PhysHead», смесь «тай-чи» и «talk-терапии». Благодаря богатству, накопленному праотцом-промышленником, каждый рассчитывает на значительное наследство – или рассчитывал, пока инвестиционный портфель под руководством Дугласа, девяностосемилетнего патриарха, не пал жертвой саботажа банкора. Некоторое время Дуглас тешит себя надеждой, что не все, может быть, потеряно. «Я держался подальше от индексных фондов, – говорит он, – но только потому, что у меня есть кусок каждой компании, записанной на Dow.... Этот аспект в балансовом отчете может быть мрачным. Но я держу золото, распродающееся на биржевом фонде, горнопромышленный запас в сейфе в центре Манхэттена. Я всегда держу 10 процентов наличными, на которые по-прежнему будет возможно купить буханку хлеба в стране, а вы не имеете планов поездок, не так ли?»

Нет зомби, взрывов или разумных роботов: это антиутопия, преподнесенная в совершенно новом стиле, и тонет ли ваше сердце или поет при взгляде на верхний пассаж, может зависеть как от вас, так и от меня, человека, который должен найти «золотые биржевые индексные фонды», прежде чем вы сможете полностью расшифровать их. (После того, как вы это сделаете, вы поймете, почему это так плохо для Дугласа и остальных членов его семьи, когда президент Альварадо, как и президент Рузвельт до него, назовет все частные запасы золота через несколько страниц.) Многие в «Мандиблах» говорят о «веселой» экономике: как эксперты, так и дилетанты-взрослые или дети, в зависимости от обстоятельств. Было бы затруднительно представить другой роман, в котором тринадцатилетний мальчик говорит что-то вроде: «Он полагает, что если он может даже американских союзников лишить доступа к американскому рынку, он может задушить валюту ребенка в его кроватке». И он даже не самый умный тринадцатилетний мальчик в книге.

Отчасти это потому, что у Шрайвер все продвигается по плану. Как она писала в феврале, в «Times», скорее защищаясь: «Я не чудачка», она является либералкой, в социально-прогрессивном, экономически-консервативном смысле этого слова. Это причина, по которой ее злодеи не банкиры, которые играют с закладными людей и их сбережениями, а, предпочтительнее, неумелое, раздутое правительство, которое выжимает остатки из своих перегруженных граждан, балуясь с их денежными средствами и растаптывая на своем пути их гражданские свободы. Но она также романист с наметанным социальным глазом и горячей комической жилкой, и ее акцент на закрепление экономической повседневности в своем сюжете — только маленькая часть великой, обескураживающей забавы, которой она посылает мир, что мы так хорошо знаем, в ад. Большая часть романа разворачивается в доме Флоренс в восточном Флэтбуше, который вскоре начинает служить в качестве лагеря стесненных беженцев для её противоборствующих родственников. В начале книги этот район так же хорошо облагорожен, как сегодняшняя Вильямсбургская набережная, ее карибские жители давно были выставлены «набором водяного кресса и васаби». Вскоре эти состоятельные люди были вытеснены. В приют, где работает Флоренс, приезжают люди, одетые в новинки «L.L. Bean», а их дети накрыты кашемировыми одеяльцами. Уволенные менеджеры хедж-фондов держат людей за пределами супермаркета с причудливыми германскими кухонными ножами, не говоря уже о ситуации в Манхэттене. Бездомные ночуют на открытом воздухе на меридиане, разделяющем движение транспорта на Бродвее, либо незаконно селятся в квартирах довоенного периода. «Zabar’s» была подвержена акту вандализма: «Кто-то оставил граффити над фанерой: "ешь своего лосося"».

Все это подлежит созданию, в сверхъестественном смысле, двойного зрения, особенно если вам случится, как я и сделала, столкнуться с «Мандибулами» лицом к лицу. Лежа на шезлонге на проспекте парка Лонг-луг, окруженная бегунами и маленькими играющими детьми, а также парой, обсуждающей достоинства приготовления пищи на утином жире, в то же время наблюдая сцену, в которой небольшой участок газона превращается в растущий на глазах палаточный городок для бездомных среднего класса, ощущаешь себя Кассандрой, сбитой с толку человеческим безразличием к твоей неминуемой гибели. Но, конечно же, наш мир уже действует в режиме двойного зрения. Тем утром врач по радио обсуждал оказание скорой помощи жертвам массовых расстрелов в Соединенных Штатах после Орландо. «Ваша жизнь зависит от места, в котором вы живете», — сказал он. Это предложение, которое Шрайвер могла бы написать.

Несколько дней спустя я отправился в Windsor Terrace, чтобы посетить Шрайвер в кирпичном таунхаусе, что она разделяет со своим мужем, джазовым барабанщиком Джеффом Уильямсом. Тот июньский день был ветреным, ясным, с голубым небосводом, развернулась картина хорошей американской жизни: друзья общаются на террасе, дети пинают мяч во дворе. 154 американских флага развеваются от каждого дверного проема. Входная дверь Шрайвер была открыта, жест, который поразил меня своей необычайной доверчивостью. Мы сели в солнечной передней комнате, обставленной в стиле небольшой столовой пятидесятых годов, с камаро-красным пластмассовым столом и полосатыми бело-красными виниловыми стульями.

Шрайвер проводит все свои летние каникулы в Бруклине; она только что приехала из Лондона, где она живет в течение остального времени года, где на уме у нее был лишь Брексит. Референдум прошел шесть дней назад. Хотя Шрайвер провела большую часть последних трех десятилетий в Соединенном Королевстве и Северной Ирландии, она не является гражданином Великобритании, поэтому пришлось довольствоваться определением себя как Brexiteer (человек, выступающий в поддержку выхода Великобритании из ЕС) лишь по названию. «Я – весьма антиавторитарный человек по своей природе, а Евросоюз – это душа авторитаризма», – говорит она. В качестве примера она приводит гель для отбеливания зубов. Некоторое время назад марке, которую предпочитала Шрайвер, не удалось пройти проверки правил безопасности Европейского союза, и она была снята с английского рынка, немного уставшего от бюрократического нянченья, что оскорбило как чувство автономии, так как потребитель вправе выбирать, толкать или нет в свой рот смертельные химические вещества, и ее чувство самолюбия пятидесятидевятилетней женщины борется с неизбежностью старения. Шрайвер имеет два выпавших передних зуба, сувениры со времен детских происшествий. Для того, чтобы сохранить зубы в первоначальном состоянии, ей пришлось стать мелкомасштабным контрабандистом, так как она купила гель в США и перевезла его через Атлантический океан в чемодане.

«Достаточно трудно в демократическом обществе чувствовать, что у вас есть какой-то реальный контроль в любой ситуации, – сказала она. – Но в ЕС это как гомеопатия. Это разбавлено, словно капля йода на Тихой океан».

Несмотря на проблему с зубом, Шрайвер в исключительно хорошей форме. Она была одета в черный топ в сеточку поверх черного спортивного бюстгальтера, обтягивающие шорты цвета хаки и клиновидные сандалии марки Crocs. У нее светло-голубые глаза, волосы цвета клеверного меда; ее длинное лицо словно звериное, несмотря на то, что она очень веселая. Она делала постоянные и меланхоличные затяжки из электронной сигареты такого же красного цвета, как и ее стол.

Шрайвер выросла в Северной Каролине и гордится тем, что сохранила свой американский акцент, в основном свободный от вторжения британской интонации. Когда разговор коснулся того, что особенно возмутило ее – отрицательных процентных ставок, размера национального долга, подлости своего собственного поколения «бумеров», готовых напрягать молодых налогоплательщиков ради долгой жизни, – она повысила голос и заострила произношение. Она любит слово «воровство» в качестве характеристики рискованного заимствования. Когда она описывала греческий дефолт по кредитам МВФ (Международный Валютный Фонд) как случай «сознательного воровства», она поставила дополнительный акцент на двойную «В». «Глубоко внутри эта книга имеет протестантский менталитет, то есть, когда вы занимаете деньги, вы возвращаете их обратно», – говорит Шрайвер. Она чувствует, что страна ненадлежащим образом рассчиталась с катаклизмом 2008 года; она в ярости от того, что «вся финансовая система прямо сейчас построена на том, чтобы угодить должникам». Она нашла много историй, начиная с разрушительного ипотечного кризиса (2007 г.). Людей обманывали и воздействовали на них для того, чтобы те брали займы на огромные суммы. Но другие воспользовались очевидным преимуществом порочной системы. Они сознательно воровали. До кризиса Шрайвер была именно таким вором, как ее сосед. Он охотно готовился объявить о своем банкротстве, умышленно подгоняя фантастический долг на кредитной карте, был занят подготовкой к получению машины, записанной на его сестру для того, чтобы он мог оставить его. «Благоразумие еще не достаточно стимулируется, – думает Шрайвер. – Я симпатизирую людям, которые прикрывают свою собственную задницу. И тем, кто накопил достаточно, чтобы уйти в отставку. И рассчитывают заботиться о себе и своих родных, а не зависеть от других людей, проявляя слабину. И это те самые люди, которых наказывают прямо сейчас».

Шрайвер проявляет посредственную гордость в своих полностью противоположных убеждениях. «Я не одержима неравенством так же, как все. Отчасти я не очень послушна, и я не собираюсь страдать от того, что я думаю», – говорит она, повышая голос. Это не значит, что она не думает, что неравенство является проблемой, но она выступает решительно против повышения налоговых ставок в качестве решения проблемы. Плюс ко всему, там это не самая большая проблема: «На моральном уровне я очень обеспокоена недостаточностью», под которой она имела в виду бедность – людей, имеющих не только меньше, чем другие, но не имеющих ничего вовсе.

Тем не менее, недостаточность может иметь свои положительные моменты, по крайней мере, в «Мандибулах». Факт: кризис большого масштаба разрешает те, что поменьше. С основами элементарного выживания такие «суеты», как непереносимость лактозы, аллергии, и A.D.H.D. (синдром дефицита внимания и гиперактивности) просто перестанут существовать. «Очевидно, что это немного оптимистичнее, – сухо сообщает мне Шрайвер. – Но я думаю, что есть еще целый ряд западных бед, что вы просто не можете позволить себе жить в обществе, которое находится в более отчаянном положении». Как всегда, необходимость является матерью изобретений; когда туалетная бумага заканчивается, Мандибулы разрабатывают систему салфеток «ass-napkins». Несмотря на его темный, беспощадный пессимизм, роман дает надежду на то, что самые основные единицы социальной структуры как раз могут держаться вместе под давлением крайнего принуждения. Незнакомцам не всегда можно доверять, и правительство сделает все возможное, чтобы опустошить вас досуха, но семьи, даже вечно ругающиеся и глубоко неблагополучные, найдут способ объединиться, чтобы решить свои собственные проблемы. Другими словами, мораль этой истории: выращивать свой собственный сад, которым в конечном счёте начинают заниматься «Мандибулы», покинув Нью-Йорк. Правда, семейное убийство-самоубийство действительно происходит по пути, но этот акт рассчитанного альтруизма совершается на благо группы.

Шрайвер нравятся люди. Дважды наш разговор был прерван: сначала Уильямсом, высоким, улыбающимся человеком, который вошел в дом, чтобы принести электронную сигарету, которая соответствовала его жене, а затем соседкой Шрайвер, которая остановилась, чтобы поздравить с началом сезона. Шрайвер поприветствовала обоих теплой улыбкой. Вы бы и не догадались, что недавно она написала сцену, в которой как раз такой дружественный визит привел к хладнокровному ограблению дома.

Шрайвер не столько разочаровалась в демократии, сколько отказалась от нее вообще. Она считает голосование еще одной суетой, но этому делу одна она с удовольствием предается; несмотря на очевидные идеологические различия, она отдаст свой голос за Хиллари Клинтон в ноябре. «Каждый раз, когда я вижу, что он говорит, у меня снова и снова мурашки по коже бегут, – говорит она о "Сами знаете о ком". – Я действительно не могу держать в голове образ того человека, который такой потешный, карикатурный, невежественный, грубый, каким он и является на самом деле. Я не могла сделать его». Как ни странно, она, своего рода, сделала. Во второй части книги Шрайвер, описывающей 2047 год, электронный забор прошел вдоль границы с Мехико – «электрифицированой и компьютеризированой, на 100 процентов прослушиваемой, от Тихого океана до залива». Мексика в конечном итоге платила за это, хотя и не потому, что Дональд Трамп на это надеялся. Ограждение там не для того, чтобы держать их внутри. Это для того, чтобы держать американцев снаружи.

Считается, что из-за своего скептицизма Шрайвер на удивление патриотична. «Мне очень нравится идея этой страны, и я желаю, чтобы мы были более лояльны к ней, – говорит она. – Я считаю, что первоначальная идея о месте, где вы могли бы сделать почти все, что вы хотели бы до тех пор, пока вы никому не помешали – положительно блестящая. Также, большинство стран не имеет идеи. Большинство стран – это лишь территории и общая история. А у нас есть идеология. У нас есть ряд принципов. И это имеет решающее значение для самой концепции этой страны». Она была полна энтузиазма. «Страна имеет свою концепцию. Я думаю, что это круто». Даже если бы она отказалась от своего гражданства и работала над изменением своего акцента, факты ее жизни остались бы прежними. И она этому рада. «Нет ничего такого в том, что ты – американец, – говорит она. – Каждый человек должен быть кем-то особенным».

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ