От металла к горчице и обратно

Еще позавчера шел снег, лобовое стекло приходилось чесать скребком, а сегодня снова потеплело, посветлело – и все выдохнули: март все-таки; не февраль, не январь, не декабрь даже, не конец там ноября, а м-март.
И я по весенней традиции совместил обед с прогулкой – вооружился стаканом кофе, зажал под мышкой сборник Льюисовских эссе и пошел к реке.
На полпути меня встретило нечто удивительное – один из пучков сухой выцветшей травы, оставшейся еще с осени и жмущейся к ограде стадиона рядом с пляжем, в буквальном смысле светился – на границе бежевого и белого. Остальные понуро темнели и гнули кривые стебли к песку.
Я уже видел подобное однажды – летом, в поле за Путевкой. Тогда широкий солнечный луч прорывался сквозь листву стоящего на обочине дерева и выхватывал из тени квадрат полметра на полметра – превращая обычную зеленую траву во что-то стеклянно-изумрудное, прозрачное и сияющее, обо что, вероятно, можно порезаться, если протянуть руку.
О траву, встретившую меня сегодня, кажется, можно было обжечься.
Секрет, как и в множестве других фокусов, строился на принципе зеркал – солнце отражалось в окне дома за моей спиной, блик падал в траву, и получалась такая красота.
Само солнце висело над рекой – огромное, белое, в широком сияющем ореоле.
Попивая кофе, я спустился по пологому пляжному склону.
У самой воды сидел на маленьком стульчике рыбак. Он сидел как раз напротив солнца, и река перед ним горела ослепительной рябью – словно на ее поверхности вспыхивали и гасли тысячи искр.
Какую рыбу он мог ловить в такой реке? Огненную? Электрическую?
По мере удаления от берега искр становилось больше – он ложились сплошным пятном, переливались и моргали под самым солнцем, точно ссыпались с него.
Можно было ожидать, что вода вот-вот закипит.
На том берегу, вдалеке, за деревьями и домами, ползли по улице Бежицкой автомобили – крыши их сверкали, и казалось, что это тянется неспешно бесконечная нитка, на которую нанизаны белые бусины.
Я допил кофе и стал подниматься.
Пока я пил кофе, пока смотрел на рыбака и тот берег, пока щурил глаза на ослепительную рябь, которая с готовностью превращалась в тысячу сияющих поплавков-гвоздиков, – пока я всем этим был занят, волшебный блик, падавший на траву от окна, отплыл в сторону на целый метр – и теперь плавил рыхлый песок – и стало понятно, что и огромное белое солнце понемногу а движется, хоть и выглядит застывшим.
Я шел к машине и слушал, как свистит в опустевшем стакане ветер – стакан превращался в ракушку, к которой так здорово иной раз прислушаться, и только в его картонной глубине вместо морского шепота глухо гудела вьюжная даль.
А через каких-нибудь двадцать минут я уже был одной из белых бусин и полз по улице Бежицкой. И рыбак мой меня, наверное, видел, сидя на своем маленьком стульчике.
Солнце же понемногу продолжало свое путешествие – и очень скоро свет его утратил металлический оттенок, от которого глазам больно. Оно теплело, желтело – и когда я, например, ехал мимо той же самой Путевки, в половину пятого, лучи, застилающие округу, были плотные, зернистые, по цвету – совсем горчичные.
А вот ни одного Льюисовского эссе я так за день, увы, и не прочел.
2020