Там было очень холодно и одиноко.

Игорь устал жить. Надоело всё, надоели все. Дура-жена у Игоря не вылезала из Церкви, часами бубнила свои дурацкие молитвы. Грязные дети вопили. Окружающие гады делали вид, что работают, а на самом деле шептались и бездельничали за его спиной. Собутыльники не соображали в политике и не могли правильно разделить поллитра. Если бы был Бог, которого нет (попробовал бы Он быть!), то получил бы наравне со всеми!

Себя Игорь ненавидел тоже... Ненависть жгла. Кулаки были сбиты в кровь о морды гадов. Иконы и книги жены были разбиты-разорваны. А сама жена, регулярно избиваемая, дрожала при его приближении. Один раз Игорь чуть не убил её. Но ей повезло, отлежалась.

Но всё было не то и не так... Наконец, выход был найден! Верёвка, крюк, пустая дача - и никого вокруг! Подготовка заняла не больше пяти минут, всё получилось - очень просто, хорошо и легко. Игорь судорожно задёргался в петле, ощутил вылезающие глаза, рвущуюся шею, пульсирующий живот, выдавливающий своё содержимое. По ногам потекло что-то тёплое. Но крюк не выдержал...

"Гады, не могли крюк хорошо приделать", - последние мысли Игоря задохнулись, одновременно с мочеиспусканием и семяизвержением. Падающий Игорь не полетел вниз, а медленно, как слезающая с лица гниющая кожа, поплыл неожиданно куда-то вбок, словно наматываясь на что-то внутри себя. А потом, с болью упал-обрушился, но почему-то вверх.

Он оказался в воде, мутной и вязкой от грязи, в рвотно-слизистом, гнилостно-липучем болотном киселе. Там было очень холодно. Игорь так не промерзал никогда раньше. Даже кровь мелко дрожала внутри, леденея. А ещё были ужас и смерть, не от врагов, не от других-чужих, а свои собственные. Ужас и смерть вылезали из глубин души и тела, из каждого гниющего и кричащего от боли кусочка того, что раньше было Игорем. От них не было спасения, Игорь сам и был ими. В этом, вылезающем через него, как непрерывная рвота, равнодушно-зловонном, ледяном небытии Игорь был абсолютно один, так, как он и хотел быть одним, когда был жив. Ему казалось, что находится в этом ужасном небытии уже вечность.

Вдруг, извне - прозвучали слова: "Такой ты Мне не нужен, иди обратно". Сознание вернулось к Игорю с запахом своих мочи и кала. Болело всё: голова, живот, вывихнутая шея, прокушенный язык. Было очень больно дышать, ведь падая с крюка Игорь сломал несколько ребер, ударившись о край табуретки.

А ещё, незнакомой тихой болью, болела душа, словно, говоря Игорю: "Я у тебя есть".
Игорь не знал, что ответить своей, неожиданно появившейся, душе. Игорь говорил потом: "Хорошо, что крюк не выдержал меня, и я пробыл в этой моей смерти только несколько минут. Не знаю, как я мог бы выдержать такое дольше. Может быть, кто-то вымолил меня? Может быть это была жена? Она, дура, почему-то не бросила меня, а могла бы. Как мне повезло, что я не убил её тогда"

Он не запомнил, как оказался в реанимации. Жена приходила к нему в палату. Это было хорошо: быть около неё и болеть в душе незнакомой тихой болью. А иногда вылезала знакомая боль, безумно-животная, тяжёлая и безвыходная, как если бы он должен был проглотить нечто огромное, такое, как шкаф, или диван, которое уже почти проглотилось, но застряло и остановилось внутри. Это было от воспоминаний о том, как он бил жену, как при этом дети кричали.

Игорь и сам покричал-порычал бы сейчас, если бы не сломанные рёбра; если бы не раздавленное горло. Игорь хорошо помнил всё. Точнее, помнило его тело: все разрушительные движения рук и ног; все ощущения от встреч рук и ног с мягким телом жены. Уши иногда вспоминали-слышали тихие хлопающие звуки, которые производили эти встречи. Иногда вспоминался более громкий звук, который происходил от падения жены на пол.

Когда Игорь смог вылезать из постели и ходить, согнувшись и держась за жену или за стену, то впервые в жизни пополз в Храм, на Исповедь. "Так в Церкви, Исповедью в больничном Храме началась моя жизнь № 2" - закончил свой рассказ Игорь.