Логика абсурда

Копье мое, копье мое, копье,
имущество, могущество мое,
мы странствуем по-прежнему вдвоем,
когда-нибудь кого-нибудь убьем,
я странствую, я странствую с копьем.

Что города с бутылками вина,
к ним близится великая война,
безликая беда -- и чья вина,
что городам так славно повезло.
Как тень людей -- неуязвимо зло!

Так что же ты теперь, мое копье,
имущество мое, дитя мое.
Неужто я гляжу в последний раз,
кончается мой маленький рассказ,
греми на голове, мой медный таз!

И. Бродский «Романс Дон Кихота»


Дон Кихот, гремя старыми проржавевшими доспехами, шагает из века XVII в XXI, шагает по полям битв и ледяным набережным, сквозь бальные залы и залы парламентов, сквозь вонючие городские улицы и леса корабельных сосен. Шагает к нам через сотни, тысячи книг, потому что этот образ – вечен.
Пока есть на свете мельницы – им будет нужен свой Дон Кихот.
Пока есть на свете чудаки, способные поверить в иллюзию, в обман и сделать из этой иллюзии, обмана, абсурда идеал, достойный поклонения – они будут нацеплять на себя никому не нужное старье и отправляться в бой.
Впрочем, все это лирические отступления, но они неслучайны – потому что говорить я собираюсь о романе Дмитрия Шатилова «Двести Тридцать Два», где главный герой, Аарван Глефод – тот самый человек, что вооружившись бесполезной в его руках винтовкой, ведет кучку не-бойцов против восьмисоттысячной армии.

1. О сюжете.

Это история капитана Глефода, неудачника, наследника военной династии, который оказался не в том времени и не в том месте, где ему следовало бы быть. Это история писательницы – леди Томлейи, которая о неудачнике Аарване Глефоде сочиняет роман.
Леди Томлейя – мнемопат, она может, прикоснувшись к предмету, извлечь воспоминания даже давно умершего человека. Движимая идеей написать книгу, она уговаривает Наездницу Туамот дать прикоснуться к единственному, что от Аарвана Глефода уцелело – к части его руки, оставшейся в кибернетическом увеличителе силы.
И ей открывается жизнь человека, о котором не так уж и много сказано в энциклопедических справочниках.
…В недавнем прошлом в стране Гураб закончилась революция. К власти пришли демократы, свергнув правительство Гураба Двенадцатого. Все сторонники бывшей династии перешли на сторону Освободительной армии, что было логично и понятно: пал старый, отживший режим и воздвигся новый, прогрессивный, несущий стране процветание. И только Аарван Глефод восстал против соотечественников и исторической справедливости в попытке доказать свою верность идеалам и неспособность становиться предателем. Он собрал двести тридцать два таких же неудачника, как и он сам – Когорту Энтузаистов – и повел их воевать.
Исход был предрешен заранее.
И все же… Все же этот человек, зная, чем кончится его безумная затея, не отступился, не струсил, ведомый легендой и гимном– лживыми и неверно истолкованными, но тем не менее, давшими ему решимость бороться.

2. О композиции и динамике

Композиция повести – «книга в книге». Через призму восприятия леди Томлейи мы видим историю Глефода, которая словно бы идет по кругу – от конца в начало и от начала в конец. Это довольно запутанная композиция – с постоянными возвращениями к исходной точке, которые, наверное, могут и утомить читателя менее подготовленного. Здесь будет много рассуждений и отступлений философского характера, но такая композиция наиболее точно соответствует идее книги. Некоторые моменты кажутся зацикленными, например, не раз упоминается о предательстве всех вокруг династии Гураба или об абсурде происходящего. Возможно, таким образом автор хочет подчеркнуть значимость этих моментов, потому что они действительно важны для понимания того посыла, что в книгу заложен.
Если говорить о композиции внутренней, то можно очень четко выделить завязку: Глефод решает спасти знамя династии, которое толпа топчет в грязи. Но дальше события, хоть и условно укладываются в привычную трехчастную композицию, все же не равны ей, есть лакуны, пропуски тех или иных ключевых моментов (обусловленные тем, что роман дописывается). Но эти белые пятна очень легко додумать, потому что ситуация в романе рисуется настолько полно, что можно предугадать пропущенные эпизоды.
Само же повествование довольно неспешное. С самого начала мы уже знаем, что «убийца – садовник», никакой сюжетной интриги для любителей загадок тут не будет. За счет усложненной композиции экшена очень мало, и тот, кто рассчитывает в книге найти такие экшенные моменты, явно будет разочарован. Эта история написана для неторопливого чтения и размышлений о прочитанном, хотя, надо сказать, читается она очень легко, даже довольно длинные отступления не утяжеляют ее, но и не делают при том легковесной, не создают ощущения «галопом по Европам». Если можно так сказать, динамика и интрига полностью перенесены из плоскости сюжета в плоскость развития идеи. Хотя, разумеется, очень острые и захватывающие моменты в книге есть: это, например, сцена оплевания Когорты Энтузиастов или сцена, где Когорта проходит через отряд армии Освобождения.

3. О героях

Аарван Глефод.
«Глефод рос в семье военного, происходил из рода военных, однако не обладал и толикой воинского духа, обращающего казарму в дом родной, командира — в отца, а солдата — в сына. В сущности, он годился для службы не больше, чем поломойка, приходившая к ним убираться два раза в неделю. Глефод не умел стрелять, маршировать, убивать и отдавать честь. Взамен он любил историю, неплохо пел и посещал библиотеки чаще, чем офицерские клубы. Во многом, это и определило тот разлад в семье, который для отца Глефода, маршала Аргоста, был жалкой, постыдной тайной, а самого Аарвана мучил всю жизнь и в конце концов привел его к преждевременной гибели».
Он Дон Кихот, но быть Дон Кихотом по-настоящему Аарван не может, ему для этого не хватает безуминки и неистребимого оптимизма и отваги. Он скорее наблюдатель за жизнью вокруг, созерцательное существование устраивает его более чем. Он не амбициозен, хотя и умен; это тихий и неприметный человек. Он слаб и признает это, но понимая свою слабость, все же встает на борьбу, а для меня это признак той силы, что как гибкий стержень – глубоко внутри, но все же есть. Это сила духа.
Вообще, Глефод может вызывать очень противоречивые чувства. Он явным образом безумен, идя в заведомо обреченный бой, но при этом он – романтик, мечтатель, человек не своего времени. И вот он, безнадежно вмерзший в лед истории, пытается все же неповоротливую эту глыбу сдвинуть с места. У него не получается, да, но он вызывает сочувствие и уважение тем только, что противопоставляет войне, переменам свою искренность, свое увлечение, свою любовь.

Аргост Глефод.
Отец Аарвана, его любовь и боль. Всемогущий маршал Гураба, сильный лидер, жесткий, непреклонный, не знающий слабостей и поражений. И – предатель. Человек без страхов и сомнений, считающий сына ничтожеством, позорящем славную династию Глефодов. Тем не менее Аарван одевает отца в ослепительно-чистые одежды собственных иллюзий, делает из жестокого деспота великого воина.
«У бога, созданного воображением Глефода, не было слабостей. Он не совершал ошибок и был безупречен со всех точек зрения. Уже год отец Глефода сражался на стороне мятежников, стоял плечом к плечу с Наездницей Туамот, которую некогда порол плетьми, и Освободителем Джамедом, которому давным-давно чуть не отрезал уши. Хотя с точки зрения правящей династии, выдающей Глефоду паек, маршал Аргост был предателем, сам Глефод оставался верным династии именно потому, что верности его некогда научил предатель-отец».
В романе Аргосту уделяется много места в мыслях и чувствах сына, но эпизодов с ним (пока) очень мало. Самый запоминающийся – сцена на балконе с маленьким Аарваном, когда они вместе смотрят на парад, и уже тогда Аргост понимает, что сын его никуда не годится, а Аарван – что стоит рядом с величайшим человеком всех времен.
Отношения отца и сына – невообразимо сложные, даже в чем-то, наверное, нереальные. И при этом – очень человеческие. Слишком часто мы делаем из объекта любви идеал, символ, отказываясь верить очевидному. Так Аарван и Аргост – полная противоположность друг друга не только внутренне, но даже и внешне. Но Аарван жаждет сближения, Аргост же сына постоянно отталкивает. Замечательно, что в основе драмы героя не типичная месть-любовь к женщине и Бог знает что еще, а вопрос гораздо более сложный и понятный – горькая, неразделенная любовь к отцу. Эта любовь не делает героя инфантильным, нет. Эта любовь толкает Аарвана на смерть, в которой мало благородства и ума, да и смысла нет никакого, но… пожалуй, ответ на воппрос «почему?» все-таки каждый найдет для себя свой.

Томлейя.
Загадочная женщина, которая по мере чтения прекращается постепенно из окутанной тайной писательницы в живого, чувствующего, думающего человека. И чем больше читаешь – тем сильнее удивляешься ее сходству с самим Глефодом, ее героем. Наверное, все же не зря Томлейя выбрала его – ведь ее история и ее личная боль перекликается с историей и болью Глефода. Только с одним различием: все-таки проигравшей Томлейю назвать сложно. Но где-то глубоко в душе…
«Причаститься человечества, не кануть в забвение напрасно - вот что волнует леди Томлейю.
Ибо быть ей - значит быть женщиной, неспособной исполнить назначенное ей природой, проигравшей от рождения и без всякой борьбы. Что есть ее равнодушие ко времени, как не презрение к былой красоте, оставшейся невостребованной? Что есть ее расточительность, ненужные траты на кучера и ландо, как не презрение к деньгам, неспособным доставить радость?
И что есть для нее литература, как не средство навести мосты к людям, преодолеть стену, рожденную мнемопатией - проклятием знать ненужное и понимать невыносимое?»

Другие герои книги – Мирра, жена Глефода, Джамед Освободитель, полковник Конкидо – все они тоже выписаны очень ярко, психологично, кто-то гротескно, но они не похожи на марионеток, которыми играет автор ради своих целей. Мотивы их поступков понятны, их выбор по-своему справедлив. К ним испытываешь отвращение или жалость, уважение, сочувствие, приязнь.

4. О мире

Тут тоже хотелось бы вставить цитату, гораздо более точную, чем любые мои слова, но цитата вышла бы объемной. Чтобы постичь мир истории – нужно ее прочесть. Этот мир похож на наш, у него, что характерно, есть тысячелетняя история, есть настоящее и есть будущее. Но при всем этом мир остается несколько недосказанным, он похож на хороший набросок – четкий, ясный, но раскрашивать этот набросок должно наше воображение. Провести линии, становящиеся картинами столицы: изображениями толпы на площади, очередей и замусоренных улиц, старого музея. Земли Гураб.
История этой вымышленной земли-страны-планеты встает очень ярко, очень подробно, в эпизодах, так, как мы привыкли воспринимать историю собственную. Но и эта история ставится под сомнение, еще раз подтверждая мысль, что история – как и литература – пишется людьми, а значит суть текст.
И хотя фактов о мире предостаточно, и временами они даже могут утомить, тем не менее они не обрушиваются бесконечным потоком, мир истории, абсурдный и странный, все же кажется реальным – настолько хорошо он продуман: общественные отношения, география, политика. Здесь нет почти никаких футуристических изобретений, а люди остаются такими же людьми – алчными и милосердными, безжалостными и страдающими, любящими и ненавидящими.

5. О стиле

Для меня язык – важная составляющая хорошей истории, и в «Двести Тридцать Два» язык грамотный со всех сторон. Не только с позиции грамматики (это как бы само собой разумеется), но и с позиции ритма, приемов, чередования разных типов речи: в меру описательных отрывков и рассуждений, которые сменяются диалогами и снова рассуждениями. И, что для меня еще важнее, язык, хоть и логичен, все равно остается образным и ярким, такие «вкусные» попадаются моменты, что хочется их перечитывать снова и снова. А символы? Лед музейных витрин, в которые вмерзли поддельные реликвии прошлого – за одну только эту метафору можно простить что угодно!
Или вот: «Это случилось в столице земли Гураб, перед самым концом старого мира. На смену увядшему утру влачился бледный, словно бы вываренный, день.
Когда-то здесь шли парады, гремела музыка, струился дождь из маковых лепестков. Когда-то здесь блестящим словам рукоплескали бессчетные толпы. Теперь все иначе, словно кто-то безжалостный пришел и вывернул пеструю столицу наизнанку. Куда девались все краски? Кто разорил витрины, сбил вывески, притушил неоновые огни? Казалось, среди серых спин, серых домов, серых земли и неба цветной остается только грязная тряпка, выброшенная на Главную мостовую, под ноги толпе, в слякоть и месиво очереди за пайкой».
Потрясающее владение языком и фантазия, умение заставить читателя «видеть» картинку. И пусть вас не смущает, что повествование ведется от лица всевидящего автора! Да, это довольно непривычно сейчас, но эмоциональное вовлечение достигается не погружением в героев, а другими, более тонкими средствами.


6. Об абсурде и любви. Вывод

В романе не раз повторяется фраза об абсурде происходящего. Но если задуматься – то разве не абсурдна наша жизнь? Не является ли она чередой нелепых совпадений и случайностей, не имеющих иногда причин? В рассказе Дмитрия Шатилова «Мы» есть образ пустоты, в которой ходят огромные поршни, работают механизмы, но их суть постичь невозможно, между ними нет связи, и механизмы работают сами по себе и для себя. Наверное, этот образ можно применить и к «Двести Тридцать Два», к миру за чертой человеческой глупой жизни.
Что можно противопоставить миру, который заведомо против тебя?.. Любовь, как бы банально это не звучало. И не обязательно любовь к человеку противоположного пола. Любовь к отцу или ребенку, к любимому делу, к своей стране. «Ведь если закон любви действует, и этот закон велик и всесилен, значит, сообразно своему величию и всесилию он мог создать только такой мир, что прекрасен, бесконечен, славен и величав. Творением этой силы не может быть железный ящик, в котором безмозглые механические куклы механически мучают друг друга».
Роман – размышление обо всем этом абсурде, который зовется человеческой жизнью, об истории и о роли человека в ней. Мне сложно назвать это в полной мере художественным произведением, по-моему, там гораздо больше философии. Об идеях я говорить не стану – каждый найдет здесь свое, но идеи – многогранны, многочисленны и не банальны.
Если вы любите подумать над книгой, а не глотать приключения как горячие пирожки, если вам нравится рассуждать и спорить, если нравится следить за ходом авторской мысли – вам сюда. Вооружайтесь копьем, примеряя на себя доспехи Дон Кихота – и вперед!..

Это от Ирины Кварталовой рецензия на другом ресурсе. Выношу в истории, так как спорили и обсуждали. И даже больше. Автор этой рецензии проникся книгой и сделал иллюстрацию. Издательство поместило ее на внутреннюю обложку книги! Вот такая история, начавшаяся с этой рецензии.