Илья Ильич Обломов был одним из кумиров моей юности. А диван мне в годы учебы в СПбГУ казался предметом священным. Сколько на нем было передумано мыслей, записано стихов, прочитано книг, увидено снов, пережито надежд, тревог и разочарований!

И при этом писатель Иван Гончаров совсем не нравился и казался филистером. Я считал, что этому скучному чиновнику выпало счастье придумать гениальный литературный образ. Но трагедия писателя состояла в том, что его герой во всех отношениях превосходил своего создателя. Меня раздражала тенденция в романе – постоянная идеализация деловитого Штольца и принижение главного героя. Я был уверен, что Гончаров просто оказался не способен постичь ту пропасть мудрости и величия, которая отличала мировоззрение Обломова и его философию ничегонеделания.

И, конечно же, я задумал исправить эту досаднейшую несправедливость. Написать свою книгу о великом бездельнике. После долгих раздумий на диване во время прогуливаемых лекций я решил, что это должна быть драма. По сценарию, главный герой, разумеется, гениальный молодой человек и студент, должен был все время валяться на диване и ничего не делать. И при этом сюжет должен был строиться так, что все кульминационные моменты, все мучившие других героев вопросы разрешались под мудрым руководством главного героя. Да мы и узнавать о них должны были только тогда, когда сам герой, с ходу попадая ногами в тапочки и надевая халат, выслушивал от друзей их истории, комментировал их и давал советы. И, конечно же, сими подвигами к концу пьесы наш великолепный бездельник должен был завоевать сердце самой умной и красивой героини.

Был у меня и другой замысел, над которым я не менее упорно работал. Разумеется, на том же самом диване, и иногда засыпая на фоне какой-нибудь особенно вдохновляющей мысли. Это критическая статья «Обломов, как последний русский романтик». Там я планировал путем решительных силлогизмов убедительно доказать, насколько поверхностным и примитивным было всеобщее восприятие образа Обломова.

Разумеется, ни пьеса, ни статья не были в итоге написаны. Но, с другой стороны то, как я над ними работал, глубоко соответствовало тому, о чем я писал. Наверное, драма лентяя о лентяе только такой и могла получиться. Несколько незавершенной, если ни сказать, едва начатой. Как, впрочем, и статья.

К тому же вскоре я познакомился с образами Алджернона у Уайльда и Вустера у Вудхауса, и душа моя несколько утешилась. Но это уже совсем другие истории.