3 Аполлон на пластмассовом стуле

—...они там все бессмертные, живут в гигантских небоскребах, а заводить детей у них считается преступлением. Тебе это ничего не напоминает?
— Да. Фильм про Супермена.

На сухой и соленой почве антиутопии, утоптанной еще отцами-основателями Оруэллом и Хаксли, прополотой Филипом Диком и посыпанной цедрой заводного апельсина, Глуховский выращивает свой шикарный дивный мир, от которого иногда по-настоящему приходится отводить глаза и убеждать себя, что будущее еще не наступило.

В XXV-м веке все крутится вокруг прививки от смерти. Человечество обрело бессмертие, вздохнуло счастливой полной грудью и бесконтрольным размножением загнало себя в небоскребы, бесконечные лифты, в каморки 2х2х2. Поэтому государства установили контроль над бессмертием, контроль над рождаемостью. Каждое — по-своему негуманно, конечно же. В пан-Америке за бессмертие нужно очень дорого платить. В России оно вообще простым людям не досталось, у нас вся неприкосновенность — депутатам, вся вечная молодость — олигархам, все лучшее — властям. Китайцы стерилизованы и осваивают ресурсы радиоактивных джунглей. Европа опять создала компромиссное общество, где бессмертие раздается всем и за небольшую плату, — но вот если так хочешь размножиться, что не можется — вперед, получай прививку от прививки, старей и умирай, освобождая жизненное пространство своему ребенку.

И только в Барселоне все не так. Потому что Barcelona - La musica vibró, Barcelona - Y ella nos unió And if God willing we will meet again, someday.

Глуховский рассказывает одновременно и о мире, где не хватает ресурсов на каждого, и об аморальном социуме, до которого нашему — всего один шаг; и одновременно о том, что будет, если променять бессмертие души на бессмертие тела. Пугающе, прагматично, логически стройно. "Будущее" было бы прекрасной и ужасной картиной, если бы не сюжет.

Если бы не главный герой.

Мир Европы "Будушего" требует, чтобы один из родителей ребенка добровольно отказался от бессмертия и стремительно умер от старости, подарив ребенку возможность жить в очень тесном мире. Естественно, многим захочется обойти систему, сохранить семью и вечную жизнь себе. За такими людьми приходят специально обученные каратели, принудительно вкалывающие родителям акселератор старения и забирающие детей, из которых взращивают новую смену карателей. Главный герой, Ян — один из них. Сирота, "Бессмертный". Спецназовец с гинекологическим уклоном. Аполлон на пластмассовом стуле. Глубоко травмированный расставанием с родителями, подверженный фобиям после обучения в Интернате, слабый желудком и слабый на передок. С чудовищным Эдиповым комплексом. Который при виде гомосексуалиста или транссексуала бежит скорее трахнуть какую-нибудь бабу, да пожестче, но чтобы она как бы сама просила. Баба, конечно, должна быть хрупкой, с тонкими щиколотками, детской шейкой и грустными глазами, в которые так бы и плюнул.

Про баб в книге, или какой-нибудь там тест Бехдель, я не буду ничего говорить, потому что они либо все при мужике, либо с разных сторон обдумывают-обсуждают роды. Бабы, они непонятные.

Еще главный герой часто рыдает, думает об испражнениях, бьет кого-нибудь руками в зубы или тыкает в шею шокером, ищет компромисс между образом распятого Иисуса из своего детства, оппозиционера Хесуса, на которого ведет охоту, и собой в качестве мессии нового мира.

Может быть, Глуховский и хотел слепить эдакого нестареющего Декарта, охотника на репликантов, с примесью Алекса-апельсина, заточенного на ультранасилие; но получилось у него унылое быдло с рефлекторной улыбкой и дерьмовыми познаниями женской физиологии.

Да и репликанты не очень-то получились.

И выходит так, что в этом страшном новом мире, который стоит на пороге мирового переворота — потому что нельзя так жить, совсем, — происходит не "Побег Логана", а какая-то унылая Санта-Барбара, а в ее эпицентре главный герой, этот пластиковый полубог с легким пристрастием к большим количествам текилы, весь в подсохшей блевотине, но все равно весь в кубиках пресса. Он вышагивает по деревянным русским и сдобным панамериканцам, по отбеленным неграм и загнивающим европеоидам, покрытый белым пером и младенческим пухом, полу-Иисус, полу-Прометей; он срывает со стены часы Судного дня, и на этой великолепной ноте книга заканчивается, оставляя после себя луч света между небоскребов и тоскливый перегарный душок.

"Будущее" похоже на порно-рогалик; сюжет у Глуховского целее и прямолинейнее, кулаком по столу, громко; но Горалик заигрывает с недалеким будущим гораздо интереснее, намного смелее. В "Нет" больше городов и намного больше красок.

Похожа книга и на рассказ Геймана "Перемены" (с примешанным в него рассказом "Младенчики" из того же сборника ), в котором поиск лекарства от рака зашел немного не туда. Но и Гейман дает своему человечеству больше свободы для экспериментов, больше раскрепощенности. Глуховский же все лечит таблетками счастья. И его сказка о великолепном и страшном будущем внутри Вавилонских башен то и дело превращается в анекдот про прапорщика и его большую индийскую семью.