4

Река течет из века в век, и человеческие истории совершаются на берегу. Совершаются, чтобы назавтра же быть забытыми, а реке продолжать свое течение.

Жил себе, жил, особо не тужил. Прочитал «Невыносимую лёгкость бытия» и впал в прострацию. Чего это вдруг? Да потому что мысли плывут как парковые скамейки по Влтаве осенью. Вроде вот они, рядом, а ни на одну не усядешься… в смысле, ни за одну не ухватишься. Но выбора нет, поэтому будем хвататься за скамейки, как утопающий хватается за соломинку.

Скамейка первая, жёлто–красно-серая, октябрьская. Ни у кого при чтении книг никогда не возникало странных ассоциаций с цветом, запахом, звуками? У меня в этот раз возникло чёткое ощущение, что содержание книги, как и месяц, в который я её прочитал, имеет исключительно жёлтый и серые оттенки. Оттенки опадающей листвы. Оттенки цвета неба. А ещё книга прохладная. Как парковая скамейка в октябре, сев на которую, несколько минут чувствуешь себя не комфортно, пока скамейка под тобой не нагреется. А пока ты сидишь, греешь парковую скамейку своей попой, смотришь на жёлто-красно-серый холодный и сырой мир, с его редкими прохожими, куда-то торопящимися, всё вокруг кажется унылым и невыносимо печальным, а ты в этом мире – центр вселенского одиночества. Сильнее кутаешься в пальто, согреваешься, согревается и скамейка. И вот мир кажется уже не таким тоскливым. Ведь далеко не вся листва покинула свои насиженные за лето ветки, и оказывается, что осенний парк на самом деле прекрасен. Пусть печален, но красив. Пусть мокр, но красив. Пусть холоден, но красив. Да чёрт со всеми этими неприятностями, золотой октябрь мимолётен, как само бытие.

Так и книга. От доски до доски переполнена невыносимой грустью, одиночеством и какой-то странной безысходностью. С какой страницы ни открой – всё как-то грустно. Но бросать не хочешь. Потому что написано интересно и красиво, хотя эти два слова кажутся немного странными применительно именно к этому роману! И всё-таки невыносимо красиво. Сидишь, читаешь, наслаждаешься красотой Терезиного одиночества с её полулюбовью и полувлюблённостью, полупредательством и полупреданностью. Так и ждёшь, что когда её мнительность закончится, она так и скажет фразочку из «Покровских ворот»: «я вся такая из себя загадочная». Пожалуй, да. Загадочная, потому что невыносимо одинокая.

Дальше...

А Томаш – он разве не одинок? Читая, как легко и регулярно он менял женщин, словно хирургические резиновые перчатки, я не мог не вспомнить своего коллегу, который в молодости пользовался исключительным расположением женщин. Николай Анатольевич, спросил его как-то, а ты своей нынешней жене изменял? Не-а, отвечает. Ага, говорю, так я тебе и поверил! Он хмыкнул в бороду, и говорит – ну в душе-то точно ни разу. Вот так и Томаш – баб хоть расстреливай и в бассейн бросай, а душевного равновесия как не было, так и нет.

С семейно-психологической точки зрения Томашу досталась идеальная жена, которая любит его, несмотря на то что иногда даже волосы его пахнут чужой женщиной. И хотя и Томаш любит её (впрочем, это очень странная форма любви, конечно), но мог бы быть к ней чуточку повнимательнее. Впрочем, это вечная проблема – проблема внимания одного супруга к другому. Другая живая иллюстрация этой проблемы – отношения Франца и Марии-Клод.

Скамейка вторая, красно-зелёная. Зелёные танки с красными флагами вошли в Прагу, и без того уже социалистическая Чехословакия оказалась окончательно сломленной великим и могучим Советским Союзом (для меня до сих пор остаётся загадкой, почему Чехословакия не была включена в СССР в качестве шестнадцатой советской социалистической республики? У Брежнева для этого, как мне кажется, после подавления пражской весны были все возможности). Это событие оказывает радикальное влияние на жизнь чехов и словаков, включая и персонажей книги, в том числе и собаку Каренина. Правда, Каренину живётся всё-таки легче, чем людям, и он не заморачивается ни над чем иным, кроме того, чтобы с утра его вывели погулять да купили рогалик, и перемены в его жизни – это лишь следствие вынужденных перемен в жизни хозяев.

От тех, кто считает коммунистические режимы в Центральной Европе исключительно делом рук преступников, ускользает основная истина: преступные режимы были созданы не преступниками, а энтузиастами, убежденными, что открыли единственную дорогу в рай. И эту дорогу они так доблестно защищали, что обрекли на смерть многих людей. Однако со временем выяснилось, что никакого рая нет и в помине, и так энтузиасты оказались убийцами.

Лучше ли кричать и тем ускорить свой конец? Или молчать и тем оплатить более медленное умирание?

А вот людям намного сложнее, ибо они оказались одновременно в двух омутах, или, если уж на то пошло, между омутом и смерчем. Не утянет в одно, так унесёт другим. Омут – это личная жизнь каждого, и каждого волнует любовь, секс, настоящее, прошлое, будущее, семья, любовники(цы), снова секс, снова любовь… Короче, жизнь каждого нормального человека, в большинстве случаев полная внутренними противоречиями, попытками разобраться в них, поисками выхода из проблем и так далее, и тому подобное. Ну а в нашем чехословацком случае всё это приукрашено смерчем – советской оккупацией, гонением интеллигенции и вообще инакомыслящих, всевозможной порчей качества их жизни и так далее. В общем, как ни крути, положение наших несчастных персонажей ухудшается, поскольку ломается их жизнь, вплоть до сексуальных отношений.

Однако хочу сказать, что те места, где говорится о преследовании Томаша за его свободное сравнение коммунистов с Эдипом, являются самыми интересными в книге.

Скамейка третья, тёмно-синяя, философская. Чего это вдруг тёмно-синяя? А это моё субъективное восприятие философии. Институтский учебник был такого цвета, и препод по философии, чтоб ему сейчас икнулось как следует, носил костюмчик точно такого же цвета, и каждый раз, срезая очередного студента на семинаре, лыбился как дебил (все студенты говорили, что доцент лыбится как собака, но после последней части «Невыносимой лёгкости…» мне кажется не очень этичным употреблять эту фразу вне скобок). С тех давних пор я философию очень не люблю. Философов тоже. Исходя из этого, не должен был полюбить Кундеру с его размышлизмами. Ан нет!

Мы никогда не можем знать, чего мы должны хотеть, ибо проживаем одну — единственную жизнь и не можем ни сравнить ее со своими предыдущими жизнями, ни исправить ее в жизнях последующих.

Единожды — все равно что никогда. Если нам суждено проживать одну-единственную жизнь — это значит, мы не жили вовсе.

Зацепил. Зацепил Кундера своими эльдорадово-фантасмогричными идеями о повторении жизни дважды, трижды и многажды раз. О цепи случайностей, которые определяют дальнейшее развитие событий. И так далее. О предательстве. О киче. Боже мой, всё смешать сумел, но оно не смешалось! Каждая из идей шикарна сама по себе, равно как и абсолютно бесперспективна в качестве темы философского диспута. К примеру, допустим, что жизнь можно было бы прожить несколько раз. Но что бы получилось, если бы Томаш вознамерился в своей второй жизни не идти в то самое кафе, где он познакомился с Терезой, а Тереза, как назло, ждала бы его, чтобы попробовать устроить с ним жизнь каким-нибудь другим образом. Это уже не попытка второй жизни, это какой-то вселенский облом получился бы.

Но не становится ли событие тем значительнее и исключительнее, чем большее число случайностей приводит к нему?

Можно предать родителей, мужа, любовь, родину, но когда уже нет ни родителей, ни мужа, ни любви, ни родины, что еще остается предать?

Скамейка четвёртая, белая. Ей богу, при том, что секса в книге предостаточно, складывается ощущение, что им персонажи занимались исключительно на матрасах, ибо простыню я встретил один единственный раз, и на этой простыне подыхал(а) Каренин. Так что было бы кощунственным красить четвёртую скамейку в лиловые цветочки. Будем считать, что во всех случая, когда любовь происходила в койках, матрасы были покрыты белыми простынями.

Однако про эту скамейку я вообще рассуждать не буду, хотя и мог бы поговорить о том, как у Кундеры любили друг другу поизменять. Но не буду ёрничать, приведу лишь цитату, и всё станет понятно.

… быть в близких отношениях с женщиной и спать с женщиной — две страсти не только различные, но едва ли не противоположные. Любовь проявляется не в желании совокупления (это желание распространяется на несчетное количество женщин), но в желании совместного сна (это желание ограничивается лишь одной женщиной).

Книга прочитана, скамейки закончились. Нет, конечно их ещё много плывёт по реке, но они уже не такие стоящие чтобы их ловить. Поэтому будем сидеть и наслаждаться невыносимой лёгкостью...