4 Последнее болеро

Приникая прищуринкой взора к улыбчивой бреши в глухой к стенаниям сердца стене безумной тюремной камеры, заточенной под немой надзор сурового страничного заключения, оставьте сомнения позади: во мглистых тенях, всполохами тлеющих чувств обжигающих глаза ослепших стен, беззвучно стонет последнее болеро - одноактная мелодия обнаженной души. И пусть драматические подмостки утопают в предрассудках, зрительный зал покрытый пылью заблудших мыслей, а публика жадно питается собственным ядовитым равнодушием, нагота исполнителя поразительно прекрасна: последнее болеро исполнено в болезненной тональности пронзительного ритма сердца.

Намеренное соглядатайство, застигнутое в силки… испуганной жертвой безнравственного наблюдения, законно наказуемо. Но... не в данном случае. Ведь сквозь зрачковую трещину в заплесневелом бетоне тюремного колпака Пуиг позволяет... зрением подслушать занимательный в своей безыскусности диалог. Словно пружинистый теннисный мячик с разной амплитудой колебания воздуха его неспешно ведут в никуда двое: Молина - 37-летний представитель гомосексуальной ориентации, осуждённый за растление несовершеннолетних, и Валентин - революционный политзаключённый 26-ти лет отроду. В густой тишине слышно только напевное повествование простодушного Молины в ритме болеро, чудом визуализиции посредством неутомимых голосовых связок позволяющее обоим смотреть таинственное домино чёрно-белого кино. Ироничный Валентин распутывает суть сюжетов... вонзая иголки ядовитого внимания в канву безразличия искушенного обывателя. Между ними - многочисленные мезальянсы контекстов существования: в возрасте, образовании, образе жизни, планах и мыслях... Но длительное томление под сладким гнетом параллельной вселенной кинокадра, побуждает Молину искусно увеличить чёрно-белую палитру рассказа мазками откровенного характера, очерчёнными тонкими оттенками гомосексуальной исповеди... Доля Валентина на интимном портрете воплощается в зарисовках контрастов искренних признаний о болезненном желании невозможного... Колебания на тонком крючке радужных фантазий и туманной реальности стирают границы восприятия глазами напротив. Диалог обретает черты исследования философского глобуса жизни... А запретный плод оказывается слишком сладким, чтобы не быть ядовитым... Но слишком ядовитым, чтобы не быть сладким… Слишком запретным, чтобы избежать соблазна… Но, увы, последнее болеро будет исполнено в невыносимо пронзительной тональности беззвучия сердечной боли...

Опуская печальный взгляд от заветного проёма в книжной стене Мануэля Пуига, пытаюсь сохранить внутри пронзительную звуковую киноленту впечатлений. Многогранность услышанного заставляет медленно сортировать запечатлённые кадры, дабы нащупать лейтмотив смысла, сбросив паутину эмоциональных ощущений... Ведь в загадочной конструкции диалога многоточия медленно проистекают в читательское сердце. В прерывистых волнах запятых отражается стесненное дыхание героев и читателя. А отсутствующие точки, размывающие грань сна и яви, вовлекают читателя в игру для… троих? О, это мгновенно увлекает… Но, несомненно, острие взора автора, под мастерством художественной линзы, направлено на вечную проблему свободы выбора личности: во внешних и внутренних плоскостях проявления. Оговорюсь, что в фокусе находится тема нетрадиционных сексуальных отношений. Откровенные сцены выполнены тонкими эскизными штрихами, что избавит благовоспитанных барышень от нежелательных психологических травм… А Мануэль Пуиг, невидимым соглядатаем, скользит сквозь текст рядом с затаившимся сознанием читателя в попытках объяснения драмы произведения. Внушительное теоретическое подспорье анализа природы человеческой гомосексуальности, очевидно собранное автором в потоке собственных размышлений, призвано сформировать объективный взгляд на внутренний мир человека, подданного обществом к остракизму за нонконформистское... сердце. А ведь точечный пример Молины воплощает лишь очередной узелок в коконе множественных нитей запутанных форм порабощения сердца безумием несовершенного мира... И роль героя тем более трогательна, ведь выполнена в беззащитном образе мелодии распахнутого сердца… Её можно принять или оттолкнуть. Понять или отвергнуть. Каждый ответит соразмерно собственной системе звучания чувства... Но от этого сердце героя не изменит свой печальный мотив, сквозь беззвучие которого так пронзительно прозвучит последнее испанское болеро…