5

Никто уже не кричит «ура».

Скажу откровенно, что военную прозу я не люблю. Собственно, я её и не читала толком. Но именно потому, что — не понимаю. И даже не хочу делать вид, будто слова «передовая» или там «вторые рубежи» для меня что-то значат. Первая вещь, которая дала мне хоть какое-то представление о войне, — малышовый рассказ Гайдара «Четвёртый блиндаж» — вот это как раз мой уровень.
Но подбираясь уже где-то к середине книги Некрасова, я вдруг оказалась в окопе. Впереди — серая обглоданная земля, ожесточённо частит пулемёт, плечо немеет от толчков отдачи, тонкие противные струйки пота щекочут шею и подмышками, нас четверо, мы в кольце, свистят снаряды, от гильз некуда ступить, патроны кончаются, надо держаться.
Это было так неожиданно и непривычно, что я даже испугалась и оторвалась от книжки. И моментально поняла, что значит словосочетание «окопная правда». Это когда вспорото тело родной земли, а ты сидишь в самой ране, прижимаешься грудью к стылой земляной груди, и после каждого разрыва тебе за шиворот сыплются влажные комки земляной плоти.
В этот момент ты едва ли думаешь о родине или Сталине или скрытой теплоте патриотизма; мысль успевает охватить разве только этих троих, что с тобой плечом к плечу, такие разные и сложные, настоящие души, охваченные сейчас борьбой за одну на всех жизнь. А жизнь ускользает каждую минуту, как песок сквозь пальцы: несколько часов назад ты собирался хлопнуть рюмочку по случаю дня рождения, или поговорить по душам вон с тем хорошим застенчивым хлопцем, или просто снять сапоги уже наконец, но не прекращается кровавая пахота, и всё, всё снова и снова откладывается на потом. Даст бог, будем живы.
И после того, как эта самая окопная правда забивалась тебе в сапоги и хрустела на зубах, ты уже не можешь спокойно смотреть в пустые глаза тупого и самоуверенного капитана, который заседает в двухэтажном дворце-блиндаже с ампирным зеркалом на обшитой панелями стенке, и единственный солдат, которого он знает, — это сферический солдат в вакууме, пушечного мяса кусок, который обязан любой приказ брать под козырёк и не думая бросаться с голой грудью на вражеские пулемёты с криком «ура». А если он хотя бы не кричит «ура» — значит, трус и предатель.
Война не терпит полутонов, она жёстко делит людей на своих и чужих, но национальность не имеет к этому никакого отношения. Страшен разъярённый командир, потрясающий пистолетом, марш в атаку или я тебя сам пристрелю, и совсем не страшен худосочный пленный фашист, который вежливо подносит прикурить, битте камрад.
Мы говорим, что на войне так страшно. Мы ничего не знаем о войне.