5 Пятьдесят попугаев

Человеческая речь подобна разбитому котлу, и на нём мы выстукиваем мелодии, под которые впору плясать медведям, хотя нам-то хочется растрогать звёзды.

Немало времени прошло уже со времен появления бартовской концепции «смерти автора», однако нельзя сказать, что она до основания пошатнула современные каноны: фигура автора правит литературой, а взгляды на неё остаются почти теми же ещё с Нового времени – может, это компенсация за полное бесправие автора в Средневековье и более ранние времена?

Барнса явно интересует и вопрос о смерти автора, и круг смежных с ним вопросов, а частности, почему читатель питает такой интерес к автору (порой даже больший, чем к его произведениям)? И этот читатель (не самая приятная личность) спрашивает: была ли Джейн Остен замужем? девственницей? кем приходилась Флоберу Джулиет Герберт? – но могут ли ответы на эти вопросы перевернуть всё восприятие творчества этих авторов? Для одних ответом будет несомненное «да», для других – «едва ли». Но стремление узнать того, кто написал твои любимые книги, подглядеть в окно дома личной жизни автора, чисто по-человечески понятно, я думаю, каждому. Иногда мы разочаровываемся в авторе, иногда очаровываемся им ещё больше: второй случай, несомненно, и барнсовский, и мой.

Чтобы найти писателя, относящегося с такой любовью к автору, думаю, нужно немало постараться. Любовь Барнса к Флоберу мы видим с первой страницы, (полюбил ли бы Флобер Барнса, если бы прочитал «Попугая?) и это изрядно подкупает. Барнс не отказывает себе в удовольствии пройтись по Сартру (надо сказать, что «Идиота в семье» я не читала, но наслышана); видно, что у него с Флобером особые отношения – их личная история, в которую, с помощью «Попугая», можем заглянуть и мы.

Но вернёмся к попугаям. Сложно пройти мимо него, если он поджидает нас уже в названии. Всё сводится к попугаям – попугай тут и там, попугай-Флобер, дома, похожие на насест попугая, попугай Фелисите в «Простой душе», да, вот он, этой попугай. …однако тут появляется второй. Жалкий самозванец? Или всё же тот, что стоял на столе Флобера? Барнс следует за попугаем (не белым, увы), а мы за Барнсом: желание узнать правду влечёт через страницы (но не только оно одно, конечно).

И что нам дался этот попугай, бедная несчастная птица, не знающая покоя и после своей смерти? Но попугай – хороший символ: Барнс уже придал ему значение авторского голоса (а Сартр – другое) и, в охотничьем порыве, идёт, идёт по его следу. Припиши, читатель, любое значение, какое тебе нравится, и беги за этой колоритной парочкой, пока совсем не отстал.

А я пока покопаюсь в жанровом вопросе. Гугл скромно скажет нам, что это роман, аннотация – что это биография. И они правы, конечно, но в этой биографии можно найти и жанры помельче – письма (тонны, тонны писем; те, кто считает, что настоящее наследие Флобера в этих письмах – поднимите руку), бестиарий (и преувлекательнейший: мы везём с собой медведя, верблюда, овцу, кучу собак и попугая – вот компания какая!), хронологии: успешного человека, грустная, флоберовско-творческая; на второй можно и поплакать, если вы сентиментальны (я вот – да). А ещё: взгляд на Флобера Луизы Коле, обвинительное заключение и другие замечательные вещи. Мелко порубите прописных истин (где попугай на «П»?), пересыпьте иронией, добавьте капельку личного, перемешайте. После этого можно сказать: «Ах уж эти постмодернисты!» и закрыть вопрос «Попугая».

А что до попугаев… символ, многоплановый и многозначный, может в итоге и вовсе не иметь значения. Что это значит – узнайте сами. Я пока пойду куплю «Попугая» в бумажной версии, потому что оно того стоит.
(Забавно то, что в своей «Смерти автора» Барт ссылается не на кого иного, как на Флобера: «Писатель подобен Бувару и Пекюше, этим вечным переписчикам, великим и смешным одновременно, глубокая комичность которых как раз и знаменует собой истину письма; он может лишь вечно подражать тому, что написано прежде и само писалось не впервые; в его власти только смешивать разные виды письма, сталкивать их друг с другом, не опираясь всецело ни на один из них; если бы он захотел выразить себя, ему всё равно следовало бы знать, что внутренняя «сущность», которую он намерен «передать», есть не что иное, как уже готовый словарь, где слова объясняются лишь с помощью других слов, и так до бесконечности»).