4.5

В тех обстоятельствах скепсис представлялся своего рода безумием, вера – единственным путем вперед. То же было с фон Брауном и с самой войной. Дед выбрал единственный путь вперед. Он решил верить, что кровь и разрушения были не напрасны. Важно, что на Луне установлен звездно-полосатый флаг, а не нацистское знамя.

Это очень личная и трогательная история одной семьи. Заранее не зная, начинаешь верить рассказчику, что так все и было на самом деле, что все эти невероятные, и в то же время обыкновенные события произошли с ним и его родственниками. В пользу этих мыслей работает очень бережное обращение с историей XX века, по крайней мере, на доступном для русскоязычного читателя уровне – Шейбон щедро вставляет отсылки на исторические события, документальные факты и реальные локации. А на самом деле, все или почти все (этого мы никогда не узнаем) это виртуозный вымысел, родившийся, как сообщает автор в благодарностях, из «безыскусных воспоминаний» его дяди о детстве еврейского мальчика в предвоенной Филадельфии. Написанная история, как виноградная лоза, бережно вырастает на шпалерах истории, оплетая их, переплетаясь, ветвясь и расцветая.

С некоторыми допущениями, главными антагонистами романа становятся дед рассказчика и Вернер фон Браун (а также Конь Без Кожи, питон, начальник). Это антагонизм идей и мечтаний: чистая и прекрасная мечта человечества о космосе теряет невинность пройдя через нацистские лагеря и подземные заводы по изготовлению Фау-2. Ракеты, которые должны были освободить человечество от оков земной гравитации становятся орудием убийства. Вот такое фундаментальное противоречие: грезить о космосе и полетах на Луну одно, а знать кем и какой ценой это достигается – совсем другое. Война меняет и ломает не только людей, но и идеалы и ценности, а как с этим дальше жить – вопрос, которым задается уже не первое поколение авторов.

По стилистике Шейбон оказывается где-то между Джозефом Хеллером и Джеромом Селинджером, и, где-то на ассоциативном уровне (возможно из-за «Радуги тяготения») проглядывает Томас Пинчон. И только об этом думаешь, как рассказчик сообщает тебе, что находит сходство своего деда с героем «For Esmé – with Love and Squalor», а затем, пытаясь найти информацию о Нордхаузене, первым делом берет в руки именно «Радугу тяготения». Бинго! Кроме явных, неявных и надуманных мною литературных отсылок текст плотно насыщен медийными образами соответствующих эпох – некоторые из них удается узнать, и тогда испытываешь детскую радость разговоров на секретном языке, а суть некоторых улавливаешь только из подробных комментариев в конце книги. Стиль или личная ностальгия Майкла – не суть важно, но получается здорово.

И что важно, при всей невероятной вовлеченности деда в реальные исторические события, при всей чудаковатости или мелодраматичности других, Шейбону удается не впасть в стилистику Форреста Гампа, сохранить трогательную, но честную и взрослую интонацию. В отличие от Форреста, история не носит деда героя как перышко на ветру – он идет по ней сам, принимая ответственность и осознавая последствия своих поступков, выбирая между скепсисом и верой, любовью и гневом…

Так что же такое лунный свет, вынесенный в заглавие? Это мечта и надежда, воздушный замок и убежище, которые дают возможность быть счастливым хотя бы в промежутках между безумием и хаосом, которыми наполнена жизнь.

– Она сошла с ума. Он потерял свою фирму. У них не было общих детей. Он попал в тюрьму. У нее из-за гормонотерапии начался рак. Я выбила его брату глаз, а потом вышла за человека, который стоил ему фирмы. Когда они были счастливы?
– В промежутках? – предположил я.