5 «Когда что-нибудь к жизни возвращается, всегда больно» (с.)

Порой случаются книги, которые непроизвольно затрагивают такие глубинные личные струны, что, перевернув последнюю страницу, ты не можешь отмахнуться от ощущения вывырнутости наизнанку. Горечь, обида, боль вырываются наружу, и ты словно рыба, выброшенная волной на берег, хватаешь воздух ртом, словно вот эти лишние глотки спасут от эмоционального срыва.

Но разве может быть иначе? Я совершенно не представляю, как можно подойти к таким книгам-жизням с холодным сердцем. Пройтись по первым строкам, дойти до финала и забыть. Как?
И как можно беспристрастно говорить о сюжете, оперировать исторической сводкой, заезженными словами вроде «рабство», «дискриминация», «расовая сегрегация», вспоминая о том, что осталось позади, - страницу назад, под синей надрывной обложкой. Вы видели эту обложку? Убитая горем мать прижимает к груди ребенка. Малышку. Страшнее нет картины и лучше ее не видеть, не ведать.
Как можно разобрать по полочкам чью-то жизнь, сию минуту уже зная, что Сэти была? Была на самом деле в том страшном 1874 году. Служила, терзалась, спасала детей, ползла до далекого сарая, не имея права на смерть, а после всю жизнь мучилась чувством вины под натиском воспоминаний. Только хоть время и неумолимо и ни на мгновение не замедлит своего бега, разве научило оно мудрости племя белых людей? Выучив слово «толерантность», выпячивая его в любой подходящий и не очень момент, стали ли мы добрее? Порой мне кажется, мы и на йоту не приблизились к цели, хоть и привыкли кричать о человеколюбии на каждом углу. Да, мне легко говорить, я девочка с другого континента, но ведь дело не в цвете кожи, не в национальности. Дело в том, что мы по-прежнему день за днем теряем в себе человека, не ведаем сомнений и сострадания, презрительно посматриваем на тех, кто не вписывается по нашим меркам в привычную картину мира.
И мне решительно больно за каждого героя книги. За Сэти, решившуюся на страшный поступок, потому что не было больше сил жить прежней жизнью, потому что сердце разрывалось от мысли, что ее малышка, ее мальчики так же, как и она, потеряют право на нормальную жизнь. Мне больно за Бэби Сагз, которая уплатила за свободу слишком дорогой ценой, лишившись последнего своего ребенка… Боже мой, а ведь их было восемь! Берегла свое имя, веруя, что однажды вернется муж, что однажды вернутся любимые. Смирилась, черпала силы в собственном сердце, помогала, дарила надежду, а после…слегла. Слегла и уже не вставала, потому что просто перестала верить в людей, в доброту, в Бога. Почему он допускает подобное? И мне жаль Поля Ди, потерявшего уважение к себе, бегущего за цветущими деревьями, плотно прикрыв жестяную банку глубоко внутри. Человека, который хотел просто остановиться, просто найти ее, пустить свои корни.
А ведь Сэти, Бэби Сагз, Поль Ди – лишь крупицы. Скольких, подобных им, избивали до смерти, вешали, жгли, насиловали, держали в неволе, надевали железный ошейник, стреножили! Скольких продавали как скот, тщательно выписывая характеристики! Скольких лишали возлюбленных!

Страшная, страшная книга, ибо не выдуманная, ибо не выхоленная, горькая как быль. Потому что и есть быль. И дело-то, в общем, не в Возлюбленной, была ли она на самом деле или нет, а в шрамах, которые остаются на сердце. В шрамах, которые не дают дышать, которые болят всю жизнь. Индейцы, не ведающие покоя, пока священную землю над ними попирают ногами…. Цветные – вечные заложники оттенка кожи и человеческой жесткости… И не только они. Изменения приходят не с законами, не с лозунгами, они зарождаются внутри. Внутри тебя и меня. Внутри каждого.