4

Эта книга — один сплошной нерв, надрыв, отчаяние.
В ней есть, конечно, излишняя мелодраматичность, «осуждательность», пафос, присущий почти всей поздне- и постсоветской литературе. Но все это тонет, стирается за этим стремительным движением — рассказом отчаяния.
Если задуматься, это же невероятно: рассказать о целой жизни, да не одной, ни разу не дав умолкнуть этому звенящему нерву. Собственно, весь рассказ — это те самые прикидки «заднего ума». С чего все началось? Чья вина больше? Моя? – но это же невыносимо! Чья-то еще?

Мы все крепки задним умом. И тот же механизм срабатывает, когда читаем о чьей-то истории, разбираемся, кто прав, кого можно осудить и как надо было делать. Но если случается несчастье — точно так же перебираем в уме все события по порядку (или в полном беспорядке), ищем причину, отправную точку, — даже если это трагическая случайность (вот если бы Аннушка не пролила масло!..).
И я, такой же читатель, могу сейчас расставить все по местам, развесить таблички. В конце концов я такая же невестка, живущая со свекровью. Но и, скорее всего, будущая теща – и еще неизвестно какая! Я готова пожалеть и осудить, брезгливо отвернуться и оправдать. Единственное — цену, заплаченную Ириной за простое «благополучие» — нет, понять не могу!

Вот только все это — «задний ум». А пока читаешь, это один, растянутый на целую книгу, вскрик, — и ладонь, прижатая ко рту.