Сергей Николаев (на стихи.ру его зовут Сергей Аствацатуров) пишет невероятные стихи.

Это человек с тяжёлой судьбой, но с потрясающей силой духа. Ту боль, что довелось пережить ему в жизни, он ярко выражает в своём творчестве. Не стесняется показать реальность такой, какая она есть.
А ещё Сергей Николаев путешествовал пешком по нашей большой стране с женой-инвалидом. И из этих путешествий, из его жизни рождается настоящая поэзия, над которой автор много, упорно, с большой любовью работает.
Его стихи о любви к своей жене Анне, которую поэт называет Шушарочкой или Шу-Шу, какие же они!...

Я так люблю, как здесь любить нельзя

Не все стихи поэта сразу понимаешь и  принимаешь. Ко многим я возвращаюсь и буду возвращаться не раз. Однако его стихотворения - глоток мудрости, силы, вдохновения. Иногда они укрывают пеленой скорби, потому что знаешь, что написанное - правда. Неприглядная, шокирующая, даже отвратительная, но правда. Иногда они окутывают тебя тихой нежностью, и ты знаешь - всё в этой жизни можно преодолеть.

Одно могу сказать наверняка: читайте, вы не пожалеете.

И проходят обиды, и клёны шумят под окном,

И печатью морщин отмечает спокойная мудрость.

Через беды и смерть прорастает ячменным зерном

Всепрощающий разум, горячая нежная чуткость.

***

О, время летит в темноту по кривой -

То хлопает крыльями над головой,

То сердце сжимает когтями:

-Смотрите, вы были гостями,

А стали травой полевой.

***

Кто бы ты ни был: подлец, герой,

мудрец или дуралей,

всех нас укроет один сырой

суглинок родных полей.

Разница, может быть, только в том,

запомнит каким тебя

небо высокое над крестом,

далёкая та звезда.

Где-то в этой книге Александр Чак, а где-то тексты а-ля Чак. Что где, не раскрывается в этом сборнике. Я бы сформулировала для себя "чаковское настроение", как острое переживание монотонности жизни, маету в собственном существовании и желании отвлечься, думая однако только о своей жизни. И хочется пить, и хоть кого-нибудь целовать, и бесцельно бродить по улицам, думая о себе и сравнивая себя с другими.

Больше всего книга понравилась мне своей приверженностью одному настроению. Пара исторических стихотворений о латвийских героях-стрелках и одном минометчике только подчеркивали тоску основного лирического героя.

Наверное, странно читать сборник стихов подряд. Первые пара произведений удивляли меня своим своеобразием, но под конец все строки слились в одну поэму. Это и гимн "здесь и сейчас", и жалоба на бренный мир, куда занесло героя.

Вот пример характерной строфы из первого стихотворения

Улица Марияс –
бессовестная торговка –
при луне и при солнце
ты продаешь и скупаешь
все,
начиная с отбросов
и кончая божественной человеческой плотью.

Вот это неожиданное сравнение: что ценно, что высоко, а что низко - визитная карточка автора. Здесь и интеллектуальная игра, и этическая оценка, и зарисовка из жизни города.

Очень приятные ритмичные стихи и отличный перевод. Отличное предисловие с рассуждением об оригинальном тексте. Замечательны примечания в конце сборника с попытками составителей продатировать разные стихотворения, а также несколько дополнительных версий переводов.

Самое интересное, на мой взгляд, произведение ровно по середине сборника. Называется "Двухчасовой перевод из жизни А. Ч.", и там есть такие строки:

Зачему сидел сутулый в лысых креслах кожи смяв
замороженных амуров в стрелках брюк и шляпу сняв

Это стихотворение создано в соавторстве, Александром Чаком в 1933 и переводчиком Владимиром Глушенковым. Чей это текст? Он полон именно чаковское настроением и звучит потрясающе на русском.

Это было очень интересное погружение, и я рада знакомству с автором.

Книга по содержанию напоминает "Похороните меня за плинтусом". Слушал  аудио, чтец бесподобный, вытянул весь текст! Событий в книге нет, в основном ностальгическое перечисление/описание  детских шалостей и игр. Всех жалко в книжке, что прожили какую-то странную полузадушенную жизнь. Нельзя не отметить необычный стиль автора. Посмотреть бы как текст выглядит на бумаге). С одной стороны, роман для того, что там происходит/не происходит длинноват. С другой, в рассказ бы не уместиться, не передать атмосферу произведения.

Книга на февраль
С этой книгой я угадала,как раз вовремя прочитала.
Именно героев этой книги мне не хватало в жизни.
Это книга о любви,доброте,воспоминаниях о детстве.
Это первая книга где всех я полюбила.Блаженного Шишина,его мать(которая очень мне напоминала бабку из "похороните меня за плинтусом")добрую Таню которую заел быт,ненависного Бобрыкина который...нет прочитайте сами..Особенно в феврале...особеннов пасмурные дни.

Разрешите представить вам повесть, из-за которой у меня начался читательский кризис и вообще какой-то страшный нечитун (мне не свойственный) длиной аж в целую неделю.

Спасибо от души, как говорится. Неделю читать 200 страниц — это новый мировой рекорд, я уверена.

И дело вовсе не в том, будто Убить Бобрыкина - великое и могучее произведение, такое великолепное, что оторвало мне башку в прямом смысле. Совсем наоборот. Обычно, когда я натыкаюсь на неинтересную книгу, то просто сажусь и прочитываю её взахлёб. И всё, никаких проблем. Ясен пень, можно было бы и бросить, однако ж я из тех поехавших, кто считает необходимым оценивать книгу от начала и до конца. Но в этот раз что-то явно пошло не так. Не помогала даже аудио-начитка.

Проблема исключительно в моём личном восприятии.
Текст невероятно душный, завёрнутый в бесконечные слои самоповторов, бестолковый по содержанию и вызывает некоторое отвращение своими странненькими метафорами.
И рифмы. Боже мой, эти рифмы! Не нужно быть любителем поэзии, рифмы в прозе попросту сбивают твой темп чтения. Ты спотыкаешься, падаешь, не можешь найти вновь опору, ползёшь по словам со скоростью улитки. Не вижу здесь ничего "гениального". Всё вышеописанное меня дико раздражало.

Каков сюжет? Ну, давайте и о нём немного поговорим (если мы его здесь найдём).

Саня Шишин, будучи школьником, застаёт убийство дворником школьной училки, которую тот успешно сжигает в куче листьев. Вероятно, с этого момента и так доселе не особо устойчивая психика Сашеньки (он у нас аутист) рушится окончательно.

Негативное влияние на кукуху в период взросления главного героя оказывает его мать, повёрнутая на мистико-религиозной теме. Склоняюсь к тому, что мать — шизофреничка. Можете, конечно, со мной не согласиться. Но эти её причитания, истерические вопли и термоядерный коктейль из суеверий и крайней религиозности, чуть не свели с ума меня. Не могу представить, каково взрослеть и жить в таких условиях. И ведь живут, такое вовсе не редкость. Впрочем, мать не так плоха (как персонаж) и даже исключительно реалистична.

У Санька однажды появляется подружка-одноклассница Танюша. С виду норм деваха, пусть даже мамашка без конца тюкает нас заевшей мыслью о том, что Таня — стерва и шалава. Шишин по уши влюбляется в Танюшу, но последнюю заполучает "Бобрыкин ненавистный", с которым они, нарожав детей, живут этажом выше от ГГ.
Ну ладно, бывает, что такого? — подумаете вы. Не всё так просто. Таня, будучи уже взрослой тёткой, подсовывает Шишину в почтовый ящик письма. Бесконечные любовные письма, одно на другое похожие, подбивая Шишина на убийство его матери и её мужа и последующий побег в Австралию.
Великолепный план. Надёжный, как швейцарские часы.

Помимо этих троих, поехавших, заклёвывающих друг другу мозги, есть в повести последний, четвёртый персонаж. Бобрыкин, конечно же. Цепляющийся к однокласснику-аутисту в детстве, вырос во взрослого мужика, но ни моральных принципов, ни поведения своего не изменил. Наверняка догадался о письмах жены, вот и ревнует. В любом случае, будучи молодым или взрослым, докапываться до человека, особенно до умственно отсталого, — это дело безобразное и чудовищное. Потому я считаю Бобрыкина большей мразью, чем остальные, которые просто психопаты. Он-то по-идее ментально здоровый.

Убьёт ли Шишин Бобрыкина? Без сомнения, это главный вопрос, преследующий нас на протяжении всего чтения.
Главный герой — порождение выпестовавшей его ненависти, деградации и мерзости. Среднестатистический россиянин из глубинки, к великому сожалению. Он копил-копил злость, и вот она в нём взорвалась-таки чернющим фонтаном отчаяния.

Вердикт: я люблю упоротые книжки, но эта хватила через край. Книга не то, что сложная или запутанная, она вычурная. Здесь сюжет вторичен, на первом плане форма и мистико-шизофреничный вайб с набившим оскомину амбре российской чернухи.
Не зашло.

Какая вещь... неожиданная, надрывная, тяжёлая, и - не оторваться. А если книгу закрыть, (на паузу поставить), вернуться к ней уже слишком сложно - в ритм встраиваться заново, а он давит, пробирает до костей. Застывшее, закоченевшее детство, дворово-школьное, откуда-то оттуда, из восьмидесятых, девяностых. И все давно выросли - и первая любовь, и первый недруг, обзавелись семьёй, бытом.
А мальчик Саша Шишин - нет, не вырос. Застыл в своей реальности, где Таня - лучший друг, светлая мечта, украденная задирой-Бобрыкиным Ненавистным. И живы в его памяти все детские игры, все книжки, все камушки и пёрышки, друг другу дарёные. И над всей его любовью, над горем утраты и всем миром возвышается Мать - богомольная, суеверная, недалёкая, нелюбящая и нелюбимая.
Живёт Саша своим детским умом, своими чудесными воспоминаниями, где Таня - свет несущая, делится знаниями, открытиями, мыслями, мечтами, зовёт за собой в большой мир, угощает вкусным, дарит радость, а мать - воплощение всего тёмного, неясного, безрадостного, и жизнь с ней состоит из одних постов, сглазов, тяжёлых вещих снов, какой-то маразматической экономии, несъедобной пищи, страхов и прочей хтони. И невыросший Саша существует телом здесь, в мире матери, а мыслями там, с Танюшей, прекрасно уже понимая, что в реальной жизни остался от Танюши только запах мыла земляничного.
И приходят ему от Тани письма... а от Тани ли приходят? А не сам ли Шишин их написывает, а потом на почту носит и сам себе отправляет? Вот и почтарка замечает, что очень уж активная у него переписка.
У кого-то голоса в голове, а у Саши - письма с просьбами об убийстве. Послушается Саша или свой выбор сделает? И кого убьёт? Его, её, себя, никого, всех сразу?
Чем дальше в книгу, тем ритмичнее становятся строки, тем больше в них рифмы, пронзительности, тяжести. Это может откликнуться или вызвать недоумение, неприятие, но забыть эту книгу сложно.
Можно увидеть в ней историю о мальчике с психическим инфантилизмом, если не шизофренией, чей диагноз никого не волновал, даже родную мать. Можно воспринять её как метафору поиска себя, стремления вырваться из тьмы к свету. Можно просто наслаждаться языком, его напевностью, глубоко забытыми воспоминаниями из собственного детства. Хорошо получилось, здорово, страшно.

В окружающей действительности ничего было невозможно понять, она являлась как бы в образе решённого кроссворда и к дальнейшему чтению предназначена не была.

Она мертвая девочка. Она человек-рыба. Она жирная морская сирена. Она вампирша-лесбиянка. Она угрюмый похмельный мужик. Она мумифицированная женщина из санкт-петербургского Музея гигиены. Пыльный ангел на чердаке. Дефектная русалка в промасленной бумаге. Полупрозрачная переводная картинка, навсегда забытая в воде.

Печаль ее легка, не тяжелей спичечного коробка, несущего насекомое тело жужелицы на похороны.

Она называет вещи чужими именами. Он встает и говорит: вещи, не называйтесь впредь своими именами, вот вам другие имена.

Она не верит в Бога, но точно знает, что он был. Она, ожившая марионетка, путает свои нитки, пытаясь вырваться из непобедимой Божьей щекотки, но, уже не помня чей, выполняет первый райский завет - дает имена вещам.

Аслан ушел, но природно-техногенный процесс непрерывного порождения продолжается. Она идет через еще не сгустившийся мир и сгущает его в стихи без рифмы, бессмысленные притчи, прозу, сочащуюся поэзией.

Тотально анимированые вещи щупают опредмеченных людей зрячими поверхностями, по которым размазано зрение. Капли пота от усилий познания концентрируются на поверхностях - и конденсируются в глаза: глаза святой Лючии на подносе, глаза кобылы, испитые до дна осами, вытаращенные глаза пекинеса, висящие на нитках-жилках.

Ее кожа - это глазная поверхность, болезненная слизистая оболочка, уязвленная тысячей пылинок.

Она ранится людьми, но лезвия, входящие в плоть, лишь оживляют новые поверхности, которые раскрываются страницами книги, разворачиваются, выпрастываются, словно лепестки, так тело, охваченное цветением.

Она сочится словами.

Слова - скользкие, склизкие, бьются в ее ладонях, бьют ее по лицу, но тщетны их трепыхания.

Слова шершавые, как камень, сгруппированный перед броском, из камня получится сыр.

Слова открываются с внезапным бесшумным хлопком, распахиваются многоглазыми бабочками - окнами в другой мир, и схлопываются, будто другое пространство заглянуло в нас и будто пространство моргает, оттого что в глаз ему попало мохнатое, с шерстистыми щекочущими усами тельце бабочки.

Она апофатически проповедует - вся ветвящийся язык: тот, кто не человек, и не зверь, и не время - ее герой. Трется словесный тетрис, оставляя дыры в смысле: библейский Авель Тиберий Свифт пеликан забытый христианский парафраз медуза спрут-как-мы экое слово родина родимое пятно меланома родимая сорочка красный послед несводимый акцент.

Причинно-следственные связи замкнуты в ленту Мебиуса - она ​​любит парадоксы. Парадоксально похожая на своих соотечественниц (каждая с собственной планеты) оригинальностью.

Она отрицает себя: просыпается от жажды или не просыпается вовсе. Я влюблена в нее, или просто немного заинтересована, или уныло скачу по страницам, или даже не обращаю внимания. Страсть отшелушивается скукой. В конце концов, она использует всё те же слова, без слов-то она никак не обойдется. Она говорит-говорит слова-слова, и слова-слова-слова сглаживаются под давлением целой горы слов-слов-слов-слов.

Она старше посленового и моложе междусети. Она пророчит о прошлом. Она бормочет о современном. Она воет о будущем.

Однажды вещи люди слова заразились плесенью герпесом лишаем. Метафоры - тератомы - уродливые опухоли, в которые вросли зубы слова волосы значения кости образы кожа. Под кожей прозы перекатываются желваки поэзии, под кожей прозы набухают лимфатические узлы и бубоны поэзии. Она сгущает мир в горькую гущу сгущенку.

Две карлицы, две крали на исходе дня прокрались в ее дом и изрыгают неожиданные созвучия, стелют пижму: хороша пижма - жеманно поджатые губы и жёлтый цвет.

У нее лицо, выставленное вперёд себя заграждающим жестом, как ладонь. У нее лицо, сжатое в кулак от гнева или бессилия. У нее лицо, протянутое за подаянием: и кто-то положил в него пуговицу.

Она идет - и улицы, очумев, замирают, как кролики, и только шевелят воспалёнными слезящимися носами, а море превращается в студень рыбное заливное люди едят море ест людей.

Она идет - и дети прибывают, как молоко или вода во время потопа, десятки живых существ в процессе непрерывного превращения, химических и физических процессов, направленных на то, чтобы стать максимально скучным - взрослым.

Она идет - и небо шевелится гигантский брюхоногий моллюск и нет бы Богу как-нибудь стушеваться и исчезнуть, а он как будто нарочно тут как тут.

Она сочится словами.

Она дает имена вещам.
____________________________________________________________________

Па-беларуску...

Тутака...

Яна мёртвая дзяўчынка. Яна чалавек-рыба. Яна тлустая сірэна. Яна вампірка-лесбіянка. Яна пахмуры пахмельны мужык. Яна муміфікаваная жанчына з санкт-пецярбугскага Музея Гігіены. Пыльны анёл на падстрэшшы. Бракаваная русалка ў прамасленай паперы. Паўпразрыстая пераводная карцінка, забытая ў вадзе назаўсёды.

Туга яе лёгкая, не цяжэйшая за скрыначку ад запалак, што нясе насякомае цельца жужаліцы на пахаванне.

Яна называе рэчы чужымі імёнамі. Устае і кажа: рэчы, не называйцеся цяпер сваімі імёнамі, вось вам іншыя імёны.

Яна не верыць у Бога, але дакладна ведае, што Ён быў. Яна, ажылая марыянетка, блытае свае ніткі, спрабуючы вырвацца з неадольнай Божай казыткі, але, ужо не памятаючы чый, выконвае першы райскі запавет - дае імёны рэчам.

Аслан сышоў, але неперарыўны прыродна-тэхнагенны працэс спараджэння рэчаў доўжыцца. Яна праходзіць праз яшчэ не загусцелы свет і згушчае яго ў нерыфмаваныя вершы, бессэнсоўныя прыпавесці.

Татальна анімаваныя рэчы мацаюць апрадмечаных людзей сваімі відушчымі паверхнямі, па якіх размазаны зрок. Ад высілкаў спазнання на паверхнях канцэнтруюцца кроплі поту - і згушчаюцца ў вочы: вочы святой Лючыі на падносе, вочы кабылы, спітыя да донца восамі, вырачаныя вочы старога пекінеса, павіслыя на нітачках-жылках.

Яе скура - вочная паверхня, датклівая слізістая абалонка, развярэджаная тысячай парушынак.

Яна раніцца аб людзей, але лёзы, уваходзячы ў яе, толькі выклікаюць да жыцця новыя паверхні, што раскрываюцца старонкамі кнігі, распасціраюцца, развінаюцца, нібы пялёсткі, як цела, ахопленае цвіценнем.

Яна сочыцца словамі.

Словы склізкія і слізкія, б'юцца ў яе далонях, пляскаюць па твары, ды марныя іх трапятанні.

Словы шурпатыя, нібы камень, згрупаваны перад кідком, камень спародзіць сыр.

Словы расчыняюцца шматвокімі матылькамі - вокнамі ў іншы свет, расчыняюцца і схлопваюцца, нібы іншая прастора ўгледзелася ў нас, нібы прастора міргае, бо ў вока ёй трапіла пухнатае, з казытлівымі вусамі цельца мятлушкі.

Трэцца слоўны тэтрыс, пакідаючы зазоры ў сэнсе: біблійны Авель антычны герой сярэднявечны пелікан забыты хрысціянскі перафраз медуза спрут-як-мы экое слово родина родимое пятно меланома родимая сорочка красный-послед-несводимый-акцент.

Яна прапаведуе апафатычна, уся разгалінаваны язык: той, хто не чалавек, і не звер, і не час - яе герой.

Прычынна-выніковыя сувязі замкнуліся ў стужку Мёбіуса - яна любіць парадоксы. Парадаксальна падобная на сваіх суайчынніц (кожная з уласнай планеты) сваёй адметнасцю.

Яна адмаўляе сябе: вы прачынаецеся ад смагі або не прачынаецеся зусім. Вы кахаеце яе, або проста крыху зацікаўленыя, або нудзіцеся над старонкамі, або нават не берацеся. Яна дазваляе быць адначасова ўсім варыянтам.

Яна працінае з першых слоў, я закаханая, збіваецца дыханне, але жарсць мая злушчваецца нудой. Урэшце яна карыстаецца тымі самымі словамі-словамі. Яна гаворыць-гаворыць, і словы-словы-словы сплюшчваюцца пад ціскам усёй гары слоў-слоў-слоў-слоў.

Яна старэйшая за пасляновае, ды маладзейшая за міжсеціва. Яна кажа пра мінулае. Яна мармыча пра сучаснае. Яна лямантуе пра будучыню. А можа, яна маўчыць пра тое, што аднойчы рэчы людзі заразіліся цвіллю, герпесам, лішаём, лушчацца, пачвары. Метафары - тэратомы - пачварныя пухліны, у якія ўраслі зубы словы валасы сэнсы косткі скура вобразы.

Дзве карліцы, дзве кралі крадуцца ў яе дом на зыходзе дня і падкідваюць нечаканыя сугуччы: хороша пижма... жеманно поджатые губы и жёлтый цвет. Пад скурай прозы перакатваюцца жалвакі, надзьмуваюцца лімфатычныя вузлы і бубоны паэзіі.

Яна ідзе - і дзеці прыбываюць, як малако ці вада ў час патопу, дзясяткі жывых істотаў у працэсе няспыннага пераўтварэння, хімічныя і фізічныя працэсы, мэта якіх атрымаць самае нуднае - дарослага чалавека.

Яна ідзе - і вуліцы, ачумеўшы, замёрлі, як трусікі, і толькі варушаць запаленымі слёзнымі насамі, а мора - рыбны студзень - людзі ядуць мора - мора есць людзей.

Яна ідзе - і неба - гіганцкае бруханогае - і не каб Богу як-небудзь знікчэмніцца і знікнуць, а ён як быцца наўмысна тут як тут.

У яе твар, які выстаўляе сябе наперад заграджальным жэстам, як далонь, у яе твар, сціснуты ў кулак ад злосці і бяссілля, у яе твар, працягнуты па міласціну, нехта паклаў у яго гузік.

Яна сочыцца словамі. Яна дае імёны рэчам.

Как много откровенной никчемности выдается в новом, пресыщенном патриархальной обыденностью мире за предзаборье гениальности. Очередная когнитивная фантасмагория до глубин таинственной русской души+ума поразила читателей. Нет слов, хотя и было время подготовиться. Мне вот интересно, сколько лет ещё продержится русская классика в школах, кажется, что лет, эдак через двадцать, Мамлеев под руки с Николаенко гордо прошествуют на страницы учебников и христоматий русской словесности. Под бурные аплодисменты провидцев гениальности с их пятибальными отметками.

Только начав читать я почувствовал странный слог автора, как будто поэма какая-то или неудачная попытка рифмовать так, что получалась проза. А потом я вспомнил, что это и есть поэма в прозе. Очень необычно. Возможно это попытка отличиться в массе других писателей. Это сейчас происходит среди современных художников, у которых уже не требуется хорошо рисовать или иметь какой-то особенный взгляд на мир. У них особым шиком является разного рода изобретательность и необычность. Сейчас кистью уже писать совсем не модно. А модно смачно извергнуть из своей прямой кишки краску на холст. Полный абсурд. И это покупают, вероятно с каким-то изощрённым чувством прекрасного.

В этой книге стиль псевдо-стихотворения мне с начала просто мешал погрузиться в книгу. Возможно потому, что я не люблю стихи. Но немного позже я проникся и мне начал нравится этот необычный стиль.

Славный герой  - Александр Шишин. Он любит Таню и ненавидит Бобрыкина, которому его любовь отдала предпочтение. Шишин так сильно ненавидит Бобрыкина, что хочет его убить и очень красочно в разных способах представляет себе это. А Бобрыкин весельчак, даже не замечает, как к нему относится Шишин или ему всё равно.

Меня удивляла мама Шишина, вероятно она и были причиной неврозов сына, а может и ещё каких-нибудь психических заболеваний посерьёзнее этого. Она мне представлялась прямо тираном, очень строгой мамочкой, необычайно рьяно воспитывающей сына.

Нам расскажут много историй или воспоминаний из жизни Шишина и его матери. У них явно не все дома. Странные, неадекватные люди. Что называется, и смех и грех.

Мне была интересна не только история, но и время действия книги. Оно напомнило мне прошлое СССР. Кто бы как не относился к нашей распавшейся стране, плохо ли, иль хорошо, но мне было тепло на душе, пусть даже книга совсем не о том.

Поэма в прозе, не иначе: до того роман музыкален, а каждая фраза отточенно ритимична. Книга о наводящем ужас безвременье, когда прошлое - прошедшее, то, что уже вернуть никоим образом нельзя, - вторгается в настоящее и требует воздаянья. Настолько плотно они переплелись в ткани жизни, что сложно уже отличить одно от другого, а по тексту и вовсе практически невозможно. Месть за детские обиды на "ненавистного Бобрыкина" превращается в идефикс, отравляя существование. Наш герой (хотя какой он герой...) Шишин Александр (хотя все зовут его или Сашей, или по фамилии) словно растворяется в былом; воспоминания о минувшем подменяют ему реальность: так легко жить в каком-то призрачном, иллюзорном мире...

Там - красивая и свободная (пока еще) девочка Таня, Танюша, пахнущая земляничным мылом. Здесь строгая и суровая мать, безусловно, желающая добра своему сыну, но выражающая это часто странным образом...

Мечты о мести Бобрыкину и вечное противостояние набожной матери - вот, пожалуй, и все, что составляет костяк сюжета и основу шишинской жизни, его безрадостное, тягомотное настоящее.

"Опаздывают те, которых ждут, а ты себе не нужен, опоздать..."

Роман довольно мрачен, но мрачность эта какая-то ненастоящая, детская, что ли. Или же просто чувство юмора рассказчика, того, что незримо за кадром, не дает нам в полной мере прочувствовать всю тяжесть книги и трагизм описанной ситуации (у меня не получилось).

Сложно и даже невозможно в принципе воспринимать всерьез эти вечные жалобы, эти капризы от взрослого человека, который мыслями застрял где-то там, в далеком детстве (и я бы не сказала, что оно было бы настолько плохим) и упорно не хочет оттуда выбираться.

Но, к слову, в оправдание Шишину, скажу, что в туманном мире грез и сожалений о прошедшем живет не он один. Есть еще Таня, которая пишет ему письма, полные признаний в любви и воспоминаний об их счастливой юности, пишет она ему эти любовные послания, будучи замужней дамой, у которой есть не только муж, но и ребенок. И вот у нас уже двое помешанных, и странная донельзя история любви.

Витиеватый, изящный, легкий (несмотря на свое такое кровожадное заглавие) роман, чуть-чуть подкрашенный черным юмором (разумеется, на любителя), детектива здесь нет и в помине, хотя теги пытаются отчего-то убедить нас в обратном. Немного раздражают поначалу эти бесконечные скачки во времени, но учитывая странное мировосприятие нашего главного персонажа, они даже к месту. 5/5, оказывается, о тяжелой российской действительности можно писать вот так - без надрыва и чернухи, а с чуть заметной иронией и необыкновенным лиризмом. Сотканная из черных красок реальности (далеко не радужной), книга тем не менее получилась какой-то светлой, может, за счет матери главного героя: все-таки вера - подлинная, настоящая - умиротворяет человека и делает его сильнее. Красивый роман, который сложно понять и осмыслить вот так, с первого прочтения, но какое же наслаждение его читать. Очаровывающий постмодернизм)

"Какой же ты дурак...Любви ему, любви? Какой тебе любви? Терпеть должна любовь! Терпеть и ждать, и веровать, и верить. Из горя - в радь...Милосердствовать должна любовь, надеяться и только, Саша! И больше ничего, и не завидовать, не мыслить зла, не поднимать руки, не отбирать чужого, слышишь, слышишь? - и дальше говорила. - А в небесах грохочет, пережди. И после радугу Господь на небе в утешение воздвигнет, Саша, вот и есь любовь. Она и есь. Ты жди. И все покроет, милостив Господь, любовь такая, перетерпится, ты слышишь? Слышишь, Саша? Маленький ты мой..."