Рецензии на книги издательства «Издательство Академии наук СССР»

На первый взгляд "Песнь о Сиде" это очередной пыльный исторический эпос, интересный узкому кругу специалистов. А вот если приглядеться поближе, то из него многое можно понять. Например, чем восхищались люди тысячу лет назад, что считалось приемлимым и как Руй (Родриго) Диас де Вивар стал Сидом Компеадором.

В произведении много исторической правды, собственно "Песнь" считается чуть ли не самым достоверным из средневековых эпосов о рыцарстве. Диаса де Вивара действительно выставили из родного города по приказу короля, он действительно начинал с небольшого войска и набегов по окрестностям, и уже потом набрал достаточно людей, чтоб навалять правителю Валенсии и закрепить там свою власть. На этом нелегком пути к званию Компеадора, что в переводе значит "Воитель", Родриго как истинный рыцарь того времени много махал мечом, он был лично отважен по всем источникам, обманывал, грабил, распродавал пленников и вел себя как истнный кабальеро по отношению к дамам. А еще интереснее то, что в автор стихов забыл упомянуть о службе де Вивара исламским правителям, куда он перешел в очередной раз рассорившись с собственным королем. Вообще из общей канвы видно, что эль Сида делала свита. Он сам был отличный военный стратег, но финансами и дипломатией управляли другие.

Еще один аспект всей жизни Сида - его отношение к женщинам и семье. Как известно, в ту пору девочки рассматривались как династический товар. При помощи замужеств заключались военные и дипломатические договоры, перераспределялись финансовые потоки и земли. Случай дона Родриго и доньи Химены, женившихся по любви, был скорее исключением. А вот дочерей своих Сид согласился выдать за инфантов Каррьона, стоявших выше его по происхождению, и хотя браки оказались неудачными, он тем не менее сумел извлечь из них выгоду. Уже после королевского суда и развода он снова их выгодно выдал замуж за наследных принцев Арагона и Наварры, тем самым укрепив семейные связи с правящими династиями. Не только мечом, но и кровными связями он положил начало тому, что потом назовут Реконкистой.

Содержание интересное, но вот форма ... необычная. К самому стихотворному размеру надо приспособиться. В песне много действующих лиц и событий. Проникнуться до конца духом происходящего можно только в двух случаях: или быть их участником (что вряд ли), или хорошо знать историческую основу. А так читать эпос вполне можно, и даже получить удовольствие от чтения.

В середине апреля 2015 года почти все СМИ облетела сенсационная новость. Облетела и забылась. Но, так обычно и случается с новостями, которые не очень удобны современной "элите".
А все дело в том, что еще в феврале 2014 года петербургские археологи чуть ли не в центре северной столицы (угол Сытнинской и Кронверкской улиц) обнаружили массовое захоронение людей. Помимо 253 скелетов, в общей могиле были найдены остатки деревянных построек, монеты, нательные кресты и другие предметы быта, которые позволили российским ученым с высокой степенью достоверности установить происхождение данного захоронения.
Все 253 человека, чьи останки покоились в общей могиле, были мужчинами. Из этого следует, что их "свалила" отнюдь не эпидемия. Только 2 человека из 253 были захоронены в гробах, а остальных завернули в простую рогожу, а значит, почти все они были бедными и не имели поблизости своих родственников. Примерный возраст умерших довольно странен, либо это были очень молодые люди до 20 лет, либо наоборот, старше сорока. Характерный износ и потертости некоторых фрагментов скелета дает основание предположить, что все 253 человека были плотниками. Они входили в число первых строителей Петербурга!
Про новость все забыли, но разве не интересно нам, читателям, с помощью исторических книг, узнать кем были эти люди?
Разве не интересно как они в начале 18 века попали на стройку Петербурга?
И откуда они попали?
Сколько они трудились, в каких условиях протекал их труд, как их кормили и почему они были либо очень молодыми, либо очень старыми?
Сразу оговорюсь, в моем тексте не будет завываний и причитаний типа "Разве вы не знаете, что Петербург построен на костях миллионов невинно убиенных", нет ребята, обращайтесь по этому вопросу к профессионалам типа СоЛженицына, они вам поведают о сотнях миллионах невинных жертв. Моя же цель, это именно ответить на все выше перечисленные вопросы, а главное, вспомнить о простых русских тружениках, благодаря которым мы и наблюдаем всю красоту Петербурга.
Признайтесь, читатель, когда вы стоите на Троицком мосту, смотрите на Петропавловку, бродите по Летнему саду или катаетесь на речном трамвайчике по каналам, вы хоть раз вспомнили о тех, кто все это создал?
Вот то-то и оно, что ни разу.
А я хочу вспомнить, и для этого открою книгу доктора исторических наук Сергея Луппова. Поверьте мне, друзья, сей научный исторический труд просто на пять с плюсом. Под завязку набит фактурой и множеством ссылок на архивные документы и читается, прям не оторваться.
Я уверен, ни для кого из вас не будет откровением информация о том, что Петербург начинали строить крепостные крестьяне. Да, да, тот самый подневольный труд, который постоянно и повсеместно использовался в то время.

"Наиболее типичным для феодального государства методом обеспечения государственного строительства рабочей силой было использование натуральной трудовой повинности населения. Работная повинность в 16 и 17 вв. носила в Русском государстве временный характер. При Петре же сбор работных людей сделался почти постоянным и принял невиданные размеры. Вполне понятно, что, приступая к строительству Петербурга, Петр должен был применить этот уже испытанный способ обеспечения строительства работными людьми."

Более того, автор книги говорит, что "натуральная трудовая повинность" активно использовалась на государственных стройках в Воронеже, Таганроге, Азове.
Теперь о количестве крепостных строителей.

"В "Ведомостях" от 4 октября 1703 г. сообщалось, что на постройке Петропавловской крепости работали 20 000 чел. "подкопщиков"...
Начиная с 1704 г. царские указы стали требовать высылки на строительные работы в Петербург ежегодно по 40 000 тыс. человек. Эта повинность распространялась на все губернии тогдашней России. Даже такие отдаленные города, как Казань, Симбирск, Саратов, Яранск и другие, обязаны были поставлять людей для строительства Петербурга."

Чем-то данная процедура напоминала рекрутскую повинность.
От определенного количества крестьянских дворов выставлялся один работник. Повинность распространялась на все губернии, но, так как путь из отдаленных губерний был долог, через несколько лет решили собирать работный люд в ближайших к Петербургу губерниях. Так что в строительстве северной столицы поучаствовало очень много тружеников из Москвы и Московской области. Прям просится в заголовок - "Петербург строили москвичи"!

"Из текста указа от 31 декабря 1709 г. видно, на кого именно распространялась повинность по поставке людей для строительства Петербурга. Указ требовал "определить в Санктпетербург к городовому строению работников к будущей компании с городов, с посадов и у уездов своих великого государя дворцовых волостей и конюшенных слобод, с патриарших и архиерейских и монастырских и церковных вотчин и помещиковых и вотчинниковых крестьянских и бобыльских и задворных и деловых людей дворов по переписным книгам 186 года на две перемены по 20 000, итого 40 000 человек, опричь каменщиков и кирпичников."

По сути "повинность" на постройку Петербурга ложилась на плечи всего российского народа. Просто остальные крепостные крестьяне выплачивали специальный налог, а на эти деньги закупался рабочий инструмент, труженики получали денежное и "хлебное" жалование.

"Средства на выплату этого "хлебного" и "денежного" жалованья собирались с тех же слоев населения, которые высылали работных людей. Общая, необходимая для этого сумма в 120 000 руб. раскладывалась на губернии пропорционально числу крестьянских дворов. При этом платить обязаны были хозяева тех дворов, которые не высылали в Петербург работников. Таки образом, тягость повинности испытывал каждый посадский и крестьянский двор: одни из них высылали работников, с других собирались деньги."

Строительство Петербурга было такой "заманчивой" и "престижной работой", что царские указы по сбору работных людей почти никогда не выполнялись.

"Главной же причиной постоянного невыполнения губерниями повинности по поставке людей для строительства Петербурга была тяжесть самой повинности. В самое горячее время года здоровых работоспособных людей отрывали от их домов и гнали за сотни верст для выполнения каких-то непонятных им работ, которые производились к тому же в очень тяжелых климатических и бытовых условиях...
Выполнение этой повинности не избавляло крепостного крестьянина от всех претензий к нему со стороны светских и духовных феодалов..."

И вот здесь на страницах книги Сергея Луппова и кроется ответ на вопрос, почему же среди 253 умерших строителей Петербурга были либо молодые, либо старые работники. Все очень просто и одновременно прискорбно. Главы семейств, дабы не бросать семью и хозяйство, жертвовали вместо себя одного из молодых детей. Либо кто-то из стариков добровольно соглашался заменить здорового человека в партии, которая отправлялась на строительство Петербурга.

"Население всячески сопротивлялось выполнению тяжелой трудовой повинности. Помимо систематической недосылки губерниями установленного числа людей, весьма часты были случаи отправки в Петербург вместо здоровых больных, старых и даже малолетних работников. Чтобы обмануть представителей администрации, население иногда прибегало к различным ухищрениям. В 1717 г. был такой случай. Работные люди направлялись в Александро-Невский монастырь. На перекличке и на трех смотрах все люди были налицо, но в дальнейшем, в дороге, они "собою переменились детьми и братьями своими малыми", и в Петербург вместо взрослых людей прибыло много малолетних.
Только безвыходной нуждой населения можно объяснить подобные случаи."

Вот так вот, даже от строительства таких богоугодных зданий российский народ отказывался.
Во время отправки, либо в дороге по пути к Петербургу сбегало какое-то дикое количество народу. Почти никто не хотел добровольно идти на Петербургскую стройку.

"Согласно донесению Синявина, в 1712 году из партии работных людей в 1946 челок, направленных в Петербург из Московской губернии, сбежало в дороге 202 человека (или более 1/10 общего числа). Так же было и в последующие годы. В 1711 году надлежало выслать со всех губерний на строительство Петербурга 30 448 человек. Однако губернии не додали 5 999 человек, а из числа высланных сбежало с дороги 1068 человек."

Нередко, чтобы работные люди не сбежали, их заключали в кандалы. А ведь это были простые, ни в чем не повинные и не осужденные русские люди. Обычные крепостные крестьяне.

Естественно, подневольный труд был непроизводителен. И в этом через определенное количество времени убедились сподвижники Петра. Некоторые из них стали соображать, что лучше всего собирать с населения налоги, а затем на эти деньги нанимать вольных работников. И примерно с 20-х годов 18 века были неоднократные попытки полностью ввести в строительство Петербурга труд вольнонаемных работников. Но, увы, все равно приходилось использовать административный ресурс и принудительно сгонять на стройку Петербурга мастеров нужных профессий.

"Насильственное переселение в Петербург мастеровых людей встретило решительное противодействие населения. Как видно из того же донесения Синявина от 6 июня 1712 года г., вместо 2500 человек в его распоряжение прибыло всего 2 210 человек, из них сбежало с работ 365, умерло 61, дряхлых 46. Синявин жаловался, что он недополучил 762 человека; из присланных же многие не специалисты, а люди нанявшиеся отбывать повинность за специалистов."

В строительстве Петербурга, правда в малом количестве, использовался труд еще нескольких категорий людей.
Уже догадались, кем они были?
Это были солдаты Российской армии.
Это были военнопленные шведы.
Это были каторжники.

"Число военнопленных, как и число "каторжных невольников", на работах в Петербурге было сравнительно невелико. Более массовым видом подневольного труда был труд солдат, которые использовались на строительстве новой столицы уже в первые дни существования города. Солдаты работали в Петербурге и после отмены трудовой повинности по строительству города. Возможно, что они в какой-то степени заменили собой работных людей. Указом 1719 г. предписывалось вместо драгун присылать в Петербург для производства земляных работ солдат гарнизонных полков из Москвы, Пернова, Риги и Выборга".

Приходили на петербургскую стройку и беглые крестьяне, а некоторые подрядчики за неимением рабочих рук, "закрывали глаза" на статус беглых и оформляли их на работы под другими именами.
Пару слов о продолжительности рабочего дня.

"Рабочий день на строительных работах продолжался столько времени, сколько можно было работать при дневном освещении, т.е. от восхода до заката солнца. Днем давалось время на обед. Продолжительность обеденного перерыва сильно сокращалась осенью, и особенно зимой. Так, например, в 1708-1709 гг. на работах Адмиралтейства длительность обеденного перерыва была установлена для летнего времени 3 часа, осенью и весной - 2 часа, зимой - 1 час.
За каждый прогульный день брался штраф в размере семидневного заработка, за каждый час прогула вычиталось однодневное жалованье."

Теперь обратим свой взор на знаменитую фразу "Петербург построен на костях". Честно говоря, так можно сказать о любом городе мира, будь то Париж, Лондон или Каир.
Но, все таки, мы с вами любим историю и нам должно быть интересно, откуда "растут ноги" у этой фразы.
Быть может, вы будете смеяться, но, как и с "миллионами жертв сталинских репрессий", миллионы погибших на стройке Петербурга насчитали .... наши западные партнеры.
Первым "летописцем" оказался некий инкогнито из Лейпцига. Журнал "Русская старина" напечатал в русском переводе этот опус в 1882 году.

Давайте процитируем его "творение".

"Крепость была построена непостижимо скоро, но вместе с тем нельзя не дивиться, что, при таком множестве народа, всю землю к строению рабочие носили (как меня положительно уверяли, и как я также и сам в мое там пребывание видел) в полах своей одежды, или на плечах в небольших рогожных мешках. А как люди были непривычны к такой работе, да и содержание им шло скудное, то очень много их них говорят даже будто свыше ста тысяч, при этом погибло."

Как вам пассаж "говорят даже будто"?
А следующие "деятели искусств" в своих "правдивых" произведениях по истории России этот пассаж и вовсе убирают, оставив при этом цифру в сто тысяч погибших.
Сергей Луппов на страницах своей книги перечисляет несколько зарубежных авторов, которые страдают гигантоманией и преувеличивают число умерших при постройке Петербурга. Но, тем не менее историк не отрицает, что во время строительства действительно умирало большое количество наших соотечественников.

"В 1716 г. А.Д. Меньшиков после осмотра работ в окрестностях Петербурга писал А.В. Макарову: "В Петергофе и Стрельне в работниках больных зело много и умирают беспристанно, ис которых нынешним летом больше тысячи человек померло".
Именно поэтому и выдавалось работным людям хлебное жалованье, "чтоб з голоду не мерли", писал в 1703 г. А. Д. Меньшиков У.А. Синявину..."

Внимание, друзья, я уверен, что вы все сейчас прочтете то, что не читали нигде и никогда. И об этом не напишут современные искусствоведы, без конца рассуждающие о красотах Петербурга. Любителей монархии будет слегка потряхивать.

"В 1707 г. была принята еще более крайняя мера. В связи с тем, что в этом году было особенно много случаев побегов работных людей, высланных в Петербург из Белозерского края, Петр указом 9 июня распорядился взять членов семей бежавших: их отцов, матерей, жен, детей "или хто в домах их живут" и держать их в тюрьмах до тех пор, пока беглецы не будут сысканы и возвращены в Петербург. Дома же бежавших было приказано запечатать "до его великого государя указа".

Если я правильно понимаю (если что, поправьте меня не разумного), во время царствования Петра семьи мастеровых людей, которые сбежали со стройки Петербурга, просто-напросто держали в тюрьме в качестве заложников до поимки беглецов.

"Побеги "каторжных невольников" правительство пыталось предотвратить нанесением "знаков" на их лица (у них вырывались ноздри). В 1724 г. Петру показалось, что у "каторжных невольников" "ноздри вынуты мало знатно", и он приказал "ноздри вынимать до кости", чтобы в случае побега, этих людей можно было бы узнать сразу же."

На этой невеселой ноте мы пожалуй прекратим обзор замечательной книги историка Сергея Луппова. По своему она уникальна, ибо издана в 1957 году каким-то мизерным для СССР тиражом в 5 тыс. экземпляров. Я рассказал вам только об одной главе книги под названием "Рабочая сила", но здесь для любопытного читателя имеется рассказ по истории застройки Петербурга, о регламентации застройки, как организовывались строительные работы и где добывали строительный материал.
Ну и я льщу себя надеждой, что в следующий раз, когда вы будете наблюдать за красотами Петербурга, каждый из вас хоть на секундочку вспомнит о великих русских людях чьими руками и создано окружающее нас великолепие Северной Пальмиры.
И не важно, что они были москвичами, петербуржцами или сибиряками.
Просто они были.
И не просто были, они еще и создавали.

«Богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в „Прикованном Прометее“ Эсхила, пришлось ещё раз — в комической форме — умереть в „Беседах“ Лукиана»

Карл Маркс

Александр Герцен и Фридрих Энгельс независимо в своих рукописях писали об Лукиане как о "Вольтере классической древности". Лукиан из Самосаты, сын бедного подмастерья которому была уготована роль наёмного рабочего на содержании у авторитетного мастера. Он желал прежде чем заниматься искусством постигнуть "суть вещей", обогатить себя всем тем богатством культуры которое оставило ему человечество. Для этой цели он начал заниматься риторикой, к которой как оказалось имел природные наклонности, и развлекал людей за деньги на площадях жонглируя придуманными рассказами. Дар слова вместе с удивительной прозорливостью в пользовании формальной логикой позволяли ему заметно выделяться на фоне популярных в то время софистов. По мере своего культурного роста он открывает для себя диалектику Гераклита, а также материалистические гипотезы Демокрита, Эпикура и Лукреция Кара. Природная прозорливость вместе с естественным здравым смыслом помогли ему не растеряться в мире тотального идеализма. Лукиан считал «бессмысленнейшим» строй, «когда одни из людей богатеют сверх меры, а другие от голода погибают». Антирелигиозность, социальная острота сатиры и направленность против софистики были причиной того, что имя его в античном мире замалчивалось.

Время жизни Лукина приходиться на "Пять хороших императоров". Родившись на закате правления Траяна он был свидетелем чудачеств Марка Аврелия. Религиозные секты, бесчисленные лжепророки, шарлатаны, маги и искусники, христиане и митраисты, эллинистический и египетский пантеоны с различными храмами, жрецами и их последователями, последователи Аполлония Тианского и Александра Пафлагонеца. Мистики всех сортов и оттенков проповедовавшие самые чудовищные суеверия были ежедневной реальностью. Идеалистическая философская школа доминировала абсолютно. Вместе с тем происходило вырождение господствующего изнеженного класса, а рабы отказывались производительно работать. Нарастал кризис империи. От раба до господина, каждый жил страхом и надеждой, каждый стремился верить во что-то, что освободит от забот, болезней, нищеты или разорения. Дошло до того что Марк Аврелий вместо того чтобы хорошо подумать над тактикой предстоящего боя обратился к ведуну Александру Пафлагонцу, послушался его магических манипуляций, и с сокрушительным треском потерпел поражение от варваров понеся тяжёлые человеческие жертвы. Хоть бы что, культ Гликона, имени Александра стал лишь ещё влиятельнее.

Эпоха от Нервы до Аврелия рисуется с одной стороны в великолепном расцвете, а с другой стороны оказывается что яблоко давно сгнило внутри и лишь поблескивает снаружи. Лукиан выходит на сцену жизни без необходимых материальных средств для того чтобы было возможным отрезвить общество. Не было такой материальной силы в обществе способной расчистить эти Авгиевы конюшни. Более того, он видит что народные трудящиеся массы сами подобны младенцам, и от млада до велика не только челядь, но и патриции, сам император едва ли отличаются адекватностью:

"Многие уважают их, а сами они лишь сединой и бородами отличаются от младенцев, в остальном же они позволяют водить себя за нос еще легче, чем дети".

В мире безумцев Лукиан всецело становится на точку зрения партии эпикурейцев, партии материалистов, партии которая задала себе целью совсем немногое - жить удовлетворяя свои материальные и культурные потребности, вникая в суть окружающих природных и общественных явлений, на практике постигая отдельные истины и разоблачая обман. При этом "не имея перед собой объективных перспектив в условиях социальных противоречий в греко-римском мире, они вынуждены были ограничиться лишь резкой критикой, отрицанием, насмешкой", и на фоне древних Лукиан, по мнению Карла Маркса, стоит в одном ряду с Лукрецием Каром.

Могучий гений, широкое образование, вместе с материалистической картиной мира, а также многие годы практического опыта риторики в борьбе с софистами заставили Лукиана направить острие своего многогранного таланта на борьбу со всякой религией, мистикой, магией, суевериями. Его критика страдает тем же, чем страдает критика этих явлений в устах материалистов XVIII века, а именно непониманием социальных корней идеализма. Однако и того что он сделал с количественной точки зрения предостаточно. Лукиан чистой формальной логикой уничтожает веру и суеверие. Это база которую с таким увлечением изучали классики.

Интересные факты приводит искусствовед А. П. Каждан:

"Религиозные настроения широко распространились в это время: в литературе I—II вв. постоянно идет речь о сверхъестественном, о чудесах и чародеях, о волшебницах, которые превращают людей в животных или посылают с покойниками свои приказания в царство мертвых; в письмах той поры сплошь да рядом мы встретим упование на богов. Философы различных направлений обсуждали вопрос о загробном мире и бессмертии души. Люди жадно ожидали чуда; им казалось, что только чудо может спасти их от зол жизни. Вера в чудеса соединялась с наивной надеждой на то, что можно очиститься от скверны воздержанием, умеренностью в еде. "

"Современники не оценили Лукиана. В средние века его почти не вспоминали. Однако с началом Возрождения наступила пора признания и славы сатирика из Самосаты. Его читали, ему подражали немецкие гуманисты начала XVI в. Рейхлин, Гуттен (см. сочинители "Письма тёмных людей") и Эразм, которого друзья и враги называли вторым Лукианом. В Англии его произведения переводил на латинский язык Томас Мор, его хорошо знал Шекспир. Лукиана широко использовали Рабле и французские просветители XVIII в.; Вольтер даже писал о себе, что он стремится творить в манере Лукиана. Классики марксизма-ленинизма высоко ценили Лукиана. Молодой Маркс использовал его образы в полемике на страницах «Рейнской газеты» , а Энгельс называл Лукиана Вольтером классической древности; он считал лукиановские произведения одним из самых лучших источников истории первых христиан. В России Лукиана издавали и переводили, начиная с XVIII в. Первым его переводчиком на русский язык был М. В. Ломоносов: в «Риторике» он постоянно упоминает Лукиана, приводит отрывки из его сочинений...Г. Белинский причислял его к крупнейшим созидателям человеческой культуры, ставил в один ряд с Аристофаном и Колумбом. Много раз упоминает Лукиана в своих сочинениях и письмах А. И. Герцен, который, подобно Энгельсу, называл его «Вольтером той эпохи», считал одним из крупнейших талантов его времени, последним великим сатириком: «Хохотали до самого Лукиана, — пишет Герцен. — С IV столетия человечество перестало смеяться». При этом Герцен подчеркивает, что Лукиан вы- смеивал христианство. Интересовался Лукианом и поэт- демократ М. И. Михайлов, который перевел эпиграмму, приписываемую этому сатирику."

Нельзя не упомянуть также что Дени Дидро, Джонатан Свифт и Генрих Гейне тоже высоко ценили творчество Лукиана и он оказал на них своё благотворное влияние.

Занимателен отрывок из "Любитель лжи, или Невер", в котором Лукиан сравнивает суеверного, который делится своим суеверием с другим человеком, с бешеной собакой которая распространяет свою скверну. Лукиан непрерывно хохочет приводя один пример одиознее другого, но что ещё смешнее, что описываемые события и верования, заблуждения мысли, до ужаса имеют сходство с современностью так как нынче возрожден культ магов, астрологов и всевозможный кинематограф про оракулов и гадалок:

"И на меня твой рассказ, Тихиад, произвел такое же, приблизительно, действие. Говорят, бешенство и водобоязнь передаются людям не только через укус бешеной собаки: говорят, если человек, укушенный бешеной собакой, сам укусит кого-нибудь, этот укус имеет ту же силу, что и укус собаки, и вызывает также водобоязнь. Так и ты, укушенный в доме Евкрата множеством лжи, передал и мне этот укус..."

Критика христианства, конкретно в этом сборнике дана в талантливой работе "Александр, или Лжепророк".

Наиболее интересные и разгромные произведения направленные против религии, мифологии и суеверий следующие: "Разговоры богов", "Прометей", "Совет богов", "Зевс - трагик", "Зевс уличаемый", "Кронии", "Любитель лжи, или Невер", "О смерти Перегрина", "Александр, или Лжепророк".

Отличная книга которая не теряет своей актуальности в наши дни, когда гидра мракобесия вновь и вновь специально насаждается народным трдящимся массам. Ее интересно читать и в том смысле, что Лукиан раскрывает продолжение гомеровских по-басенок об эллинистических богах на новый, материалистический лад.

"Константин Циолковский. Великолепный фантаст. Прекрасный учёный. Великий мечтатель." — именно так я бы представлял его широкой вариации публики, будучи знакомым с ним, при условии, что он нуждался бы в представлении перед толпой зевак. Человек опередивший время. Человек популяризирующий науку в массовой литературе. Обладающий непомерным полётом фантазии и прекрасными познаниями. Безусловно, желающий лучшего. Правда, порой чрезмерно мечтательно, как в представлении жизни землян, предрекая создание мирового правительства, отсутствие войн и проведения специальных операций.

Он популяризировал и предрекал будущее через диалоги Ньютона, Лапласа, Галилея и других учёных. Он просыпался на Луне. Создавал оранжереи и думал о пропитании. Переходил к строго-научному слогу. Грезил о будущем и прекрасном. Втискивая среди слов повествования научные мысли и свои фантазии о будущем во вселенной. Писал о поворотах и вращении. Об эфирной пустоте... Обо всём что было внутри его. Мечтах и реальном. О грёзах и вездесущем.

В целом данная книга читается одновременно сложно и с непринуждённой вычурной лёгкостью. Слог различен от ситуации и выбранной темы. Иногда некоторые фразы выбирают из мыслей и общего омута повествования. Через дырявое сито мыслительного процесса проходит огромное количество информации и только крупицы смогут остаться в голове читателя... Но вместе с этим он закладывает в голову самое главное. Что сложно сделать обыкновенному автору. Огромное зерно мечтательности, которое способно прорасти в практически любой из голов разнообразного читателя книги. Получить пытливость ума в незнакомой тематике. Запомнить основные принципы не приложив для этого определённых усилий. И теперь всё чаще любому из них безоблачным вечером вздумается запрокинуть голову в поиске ярких созвездий. Обрести мысли о бесконечности. Понимании себя и своего места. Стать безнадёжным мечтателем. В понимании, что судя по рассуждениям автора, в последнюю сотню лет мы движемся в совершенно не в том направлении. Нет дешёвых перевозок, кроме курьерских доставок и билетов на Aviasales, нет перенаселения земли с попытками колонизировать чужие планеты и нет межгосударственного управления миром. Мечты так и остались мечтами. Мы остались теми же глупыми людьми, которые ищут зону своего комфорта и просят уважать личные границы, проводя три часа в день с мобильным телефоном в руках, в попытках узнать о жизни других и выставляя напоказ свою собственную. Мы, как минимум, странные. Способные в лучшем случае повторить чужое мнение, выдавая его за своё собственное. Не задумываясь над смыслом слов. Лучшее в этом — слепое повторение мыслей, не самого бездарного представителя человечества... Но даже этот случай встречается достаточно редко среди череды собеседников. Цитируйте лучших авторов, создавайте собственные мысли и конечно, "Читайте хорошие книги!" (с)

Государство процветания и счастья)), утопия... Счастливые роботы тоталитаризма...
Много удивительных мыслей и идей в книге, прогрессивных и недостижимых не только для того времени (начало 16 века!!!), но и до сих пор. Конечно, многие черты списаны их самых практичных и прогрессивных для того времени практик Англии как родины автора, но есть много мыслей, рожденных мечтой о лучшем обществе, нацеленном на равенство перед законом, процветание и благополучие граждан. С особенной вовлеченностью автор рассуждает о вреде адвокатов))) (сказывается опыт судейства)))), о мудрости судей и о том, что законы должны быть малочисленны и кратко сформулированы, чтоб не было многотомных комментариев и казуистических трактовок. Весьма романтическое понимание наказаний и рабства, как самой практичной и "перевоспитывающей" форме кары за преступления. Схематично и утрированно описаны практики ведения войны, где главным является сбережение своих собственных граждан, чтобы в войнах "воевало золото", т.е. пусть наемники гибнут за гроши... Идея веротерпимости выглядит особенно удивительно относительно весьма категоричных в этом отношении нравов того времени. Ну и конечно, корень всех зол - деньги))), уничтожим денежный эквивалент и само собой пропадет все плохое))), вот он рецепт безусловного счастья))).

Хотел начать рецензию с дежурных фраз о неординарной личности автора этих воспоминаний, революционера Николая Морозова и тут же пришел к мысли, а кто вообще из плеяды народников был "простым" человеком?
Не искушенный в изучении революционного движения читатель, наверняка назовет фамилию Кибальчича, который предвосхитил полеты в космос, и перед своей казнью чертил воздухоплавательный аппарат.
А ведь был еще Степан Ширяев, постигавший науку электротехники в мастерской Яблочкова и наверняка стал бы великим ученым - химиком. А Чарушин и Кропоткин, ходившие в этнографические, геологические и археологические экспедиции и оставившие после себя альбомы фотографий и множество научных статей.
Я мог продолжать этот список и дальше, читатель.
Николай Морозов был точно таким же уникальным для своего времени человеком. Уже во втором классе гимназии он основал "тайное общество естествоиспытателей - гимназистов", в рамках которого гимназисты собирались несколько раз в неделю, зачитывали рефераты по астрономии, геологии, физике и обсуждали прочитанное.
Он с детских лет мечтал стать ученым, он читал все что читается и к 18 годам написал в стол пачку черновиков для научных статей. Но, удивительная вещь, и я не раз писал об этом, у этих революционеров было какое-то потрясающее чувство совести по отношению к окружающему миру, чуждое нам, современникам 21 века.
Морозов хотел заниматься наукой, он до безумия любил науку и придумал для себя девиз - "Свобода, Равенство, Братство, Наука", ибо он понимал, что для настоящего социализма нужно, чтобы наука служила в первую очередь народу, а не горстке избранных богатеев. Но Морозов не мог заниматься наукой пока большинство жителей Российской империи влачило жалкое и нищенское существование под пятой дома Романовых. Произошла "сшибка" и после нескольких дней раздумий Морозов выбирает путь революционера, путь человека, который должен просвещать народ и освободить его от тирании капитала.
Морозов выбрал служение народу, ибо он понимал простую вещь, которую не могут понять 90% современных россиян - нет своего счастья в государстве, где большинство народа живет в нищете и несчастье.

"Когда я взглянул на свои коллекции, обвешивавшие все стены комнаты, на микроскоп, на окна со скляночками всевозможных вонючих настоев для инфузорий, на ряды научных книг над кроватью, на которые шли почти все мои карманные деньги за много лет, мне казалось, что с этим я не в силах расстаться.
"Вот что значит собственность! - думал я. - Как она притягивает к себе человека, и как правы они, когда говорят, что не человек владеет собственностью, а она им".
... разве возможно заниматься наукой при окружающих условиях, не сделавшись человеком черствым душой?"

Браво, Николай Александрович, ибо человек счастливый в государстве где почти все несчастливы - это человек черствый, он эгоист.
Да, у большинства из народников - революционеров отсутствовала четкая политическая программа, а если и была, то проскальзывал в этом некий идеализм и наивность от незнания крестьянской жизни. Почти все они не были марксистами и большевиками, но я читал, читаю и буду читать их литературное наследие, в первую очередь, именно из-за их жертвенности всем, что им было дорого ради улучшения жизни российского народа.
Я рассказываю о них, потому что они думали обо мне!
Вы помните как Иисус сказал:

... если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим...

Николай Морозов последовал его совету, только они искали счастья на небе, а он хотел хорошей жизни для народа на земле. В этом их отличие!

"Еще ночью я решил раздать товарищам по гимназии мои коллекции и имущество, чтобы ничто меня более не удерживало по эту сторону жизни, а книги отдать для основания тайной библиотеки.
Я роздал все..."

В 19 лет Морозов предпринимает три похода в народ и производит фурор среди революционной молодежи. Он выучивается лучше всех шить сапоги, трудится помощником кузнеца в деревенской кузне и в дичайших погодных условиях со своим другом Союзовым работает пильщиком дров, завоевывая такое уважение крестьян, что впоследствии никто из них не выдает Морозова при опознании.
Изучив быт крестьян, он осознает насколько российский народ необразован, готов терпеть и выживать, а его думы распространяются только на свою деревню. Но он же и понимал что для просвещения народа надо делать хоть что-то, а не сидеть сложа руки и философствовать о неготовности и глупости народа.
Воспоминания Николая Морозова переизданы в 1965 году и не зря имеют название "Повести моей жизни". Он описывал свою жизнь, уже после двадцатилетнего заточения (вы только вдумайтесь, всего он отсидел 29 лет) в Шлиссельбургской крепости и эти воспоминания издавались частями в разных журналах. Но вот загадка, как Морозов, с позиции уже взрослого и умудренного опытом человека, передал в тексте свою романтическую наивность, свойственную молодому человеку, ибо его похождения в народ, он описывает местами в духе приключений Купера или Рида, а где-то переходит на философствование в стиле греческих мыслителей. Побег от жандармов, ночевки под открытым зимним небом соседствуют с серьезными размышлениями о судьбе народа и способности людей изменить мир к лучшему. В этом, на мой взгляд, главное достоинство воспоминаний Морозова.
К его чести, он не скрывает своих ошибок в мышлении и передает свои заблуждения без особого стеснения на бумагу. Он рассказывает о своих влюбленностях, о письме - признании к Вере Фигнер и в очередной раз рассуждает о нравственном выборе - личное счастье с близким человеком или служение народу, где конечным итогом будет счастье всех.
Морозов повествует о расколе в революционной организации "Земля и Воля" и о своем сидении в Алексеевском равелине, где он чудом выжил ибо почти все его товарищи умерли.

"Мои товарищи один за другим умирали, и через месяц из числа двенадцати, перешедших со мной в равелин, остались в живых только четверо: я, Тригони и Фроленко да еще безнадежно помешанный Арончик".

Ему помогает выжить страсть к науке, за время заключения Морозов бесконечно много читает, выучивает несколько языков и вырабатывает отличное правило, которое бы пригодилось "жертвам одной книги".

"На основании французской пословицы "кто видел только одно произведение искусства, тот его не видел" я сделал и дальнейший вывод: кто изучил по какой-либо науке только один учебник, тот этой науки не изучал".

Он подробно рассказывает, на мой взгляд о главной ошибке народников, о том, как и почему они встали на путь политических убийств, что впоследствии разрушило их организацию. Что любопытно, Морозов не любил слово террор, прилипшее к революционерам, ибо по его мнению, террором занималось царское правительство, подавляя крестьянские выступления воинскими командами и сажая молодежь за стихи и распространение умных книг.
Главные особенности воспоминаний Николая Морозова:
- большинство народников - революционеров, оставивших после себя свои мемуары, были в составе петербургской группы "чайковцев", а Морозов жил в Москве и вступил в кружок революционеров в Москве, соответственно в его воспоминаниях подробно рассказывается о московском кружке;
- вторая же особенность - это подробнейшее описание своих хождений в народ в 1874 году (более подробного рассказа еще не встречал), так что, если кто из читателей захочет изучить этот феномен, когда революционная молодежь ринулась в деревни просвещать крестьян, может смело брать первый том воспоминаний Морозова в руки к прочтению.
Что еще добавить?
Отличная книга.
Отличные воспоминания, для тех читателей, кто задавался вопросами о революционном движении 70-х годов 19 века в Российской империи и о том зачем вообще умнейшие люди нашей Родины шли в революционное движение, как они мыслили, жили, боролись и любили.
А я лишь рассказываю о них, потому что они думали обо мне.

«Утопия» Т. Мора (полное название в духе того времени сложносочиненное - «Золотая книга, столь же полезная, как и забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии») - знаковый роман эпохи Возрождения, давший если уж не начало жанра, то во всяком случае – его название (собственно утопия – мечта об идеальном мире), а также косвенно повлиявший на более позднего, негативного «брата» – дис- или антиутопию.

Вообще, открывая эту книгу, хотелось сбежать в другой, счастливый мир, совершить эдакий эскапистский демарш. Однако – не случилось. Представлялось, что это будет нечто сюжетное (нет), сказочное (ну, в прямом смысле этого слова – тоже нет, если понимать это как историю о чудесах и приключениях), исключительно о процветающем государстве (и опять нет).

Не скрою, тут были некоторые элементы фантастики вроде острова, который расположен незнамо где (то, чем в наше время пользуются фэнтезисты; в этом же видится и своеобразный заход под островную Англию – явно Мору мечталось об идеальном будущем для родины), некоторую космогонию (Утопия – от имени божества/«первочеловека» Утопа). Использование же такого литературного приема, как пересказ более авторитетного лица (в данном случае монаха Гитлодея), нивелирует фантастичность и сообщает произведению реалистичность, достоверность.

Двухчастное произведение напоминает не столько художественный текст, сколько некий трактат (а Т. Мор при создании своего детища вдохновлялся «Государством» Платона) или «Поучение Владимира Мономаха», Домострой, разве что «советы» здесь не бытовые, а политические.

Первая часть представляет собой критику существующего политического строя (не без параллельного размышления, как можно усовершенствовать те или иные порядки), вторая – образ идеального государства, той самой Утопии (не без критики и сопоставления с соседними, менее совершенными государствами).
Во второй части автор последовательно (имеется в виду – в главе за главой, внутри же них повествование не лишено некоторой хаотичности) описывает устройство городов, семейный, религиозный уклад и ценности, военное дело, труд и государственные должности.

И если в первой части узнаются те самые законы и общественные явления, которые существуют и поныне, то во второй части есть как моменты, которые заставляют недоумевать (вроде редких драгметаллов, которые используются в качестве кандалов: ну как бе их редкость и приводит к тому, что из них невыгодно создавать кандалы или отливать горшки – онли ювелирная мелочевка, онли монеты). Да так ли идеальна Утопия? Несмотря на гуманизм и воспевание общественной справедливости, автор не может отказать своим героям в ведении войн (пусть даже захватнических из благих побуждений) и в рабстве.
А есть и то, что поражает, а именно – проницательность писателя. По мелочи он предсказал шестичасовой рабочий день, на который лишь сейчас, с запозданием на шесть веков, худо-бедно переходят в Европе. В целом же – первым не только обозначил жанр, но и стал «предтечей» коммунизма/социализма, изобразив общежитие, в котором все равны (и равенство это возведено до абсолюта: в еде, одежде, труде, разве что религия позволяет говорить о личных предпочтениях), ни у кого нет частной собственности, в почете находятся добродетельные люди, а труд является всеобщей обязанностью.

Есть у меня привычка, которая обычно лишает покоя. Суть её такова: я обожаю закапываться в какую-нибудь тему до самого ядра, до дна, до начала начал. Вот только вместо системного получения информации, получается вечное брожение по метафорическому лабиринту с попыткой изучить ВСЕ его ответвления. Что по определению физически невозможно.

В этот раз та же история. Читаю «Утопию», зная что Томас Мор считается автором термина (от греч. ou не, нет, и topos место). Успела вспомнить одно, третье, десятое. Сокращенная цепочка вглядела бы вот так: Платон (и древние греки) — Библия— Классическая утопия (Мор, Кампанелла, Бэкон, Бержерак) — Энгельс — Четвертый сон Веры Павловны (Чернышевский) — Антиутопия (Замятин, Оруэлл, Хаксли, Брэдбери, Барнс, Толстая, Сорокин). Хочется прочитать и изучить всё.

Опираясь на «Государство» Платона и обращаясь к трудам целого ряда знаменитых и не очень мыслителей, философов и просто увлеченных людей – Вергилию, Гомеру, Лукану, Мортону, Цицерону, Теренцию, Сенеке, Тациту, Эпикуру, Плутарху и др.) Томас Мор, юрист в настоящем и монах в прошлом, после обсуждения со своим близким другом Эразмом Роттердамским, решается написать и впоследствии издать сочинение, подзаголовок которого гласит:

Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государств и о новом острове Утопии

Во вступлении Мор шлёт привет ещё одному своему другу и соратнику, Петру Эгидию. Где, по соображениям возможной цензуры относительно данного труда, сообщает, что ему не надо ничего придумывать, а достаточно только передать содержание длительной и серьёзной беседы со своим новым знакомым – Рафаилом Гитлодеем, опытным путешественником, который на поверку оказывается личностью выдуманной и призванной защитить автора. После чего идут две книги-беседы, в которых подробно описываются проблемы современных государств и приводится пример идеального государства на о.Утопия.
То что в XVI в. выглядело как утопия, сейчас принимает очертания патриархальной секты: "...во главе семейства стоит старейший. Жены прислуживают мужьям, дети родителям и вообще младшие старшим.", "Но обязанность варки и приготовления пищи и всего вообще оборудования обеда лежит на одних только женщинах, именно – из каждого семейства поочередно." Общинный строй и отсутствие частной собственности – раз нет ничего твоего, то и нечего накапливать/красть (всё думаю об Энгельсе, можно ли такое устройство назвать государством?). К драгоценностям с детства вырабатывают отвращение, а золото и серебро используют для создания кандалов и цепей для рабов и провинившихся. Что мне кажется странным выбором, т.к данные металлы в чистом виде являются одними из самых мягких на Земле. Или в связи с тем, что последствия побега для рабов и приговорённых в достаточной степени страшны, "символизма" такого облачения достаточно, или история умалчивает что в процессе ковки их смешивают с другими. Многие установки работают только в связи с тем, что основная масса утопийцев живёт в своём государстве и не особо сведуща о жизни за его границами. Путешествия дозволяются только с разрешения сифогрантов и траниборов, и то действует условие "если в них [людях]не встречается никакой надобности", что в связи с распределением ролей и занятий является почти невыполнимым условием.

Мор предупреждает читателя, что наши взгляды на обычаи и уклады утопийцев могут отличаться. Но их основные тезисы кажутся мне общепризнанными для многих: хорошо то государство, в котором нет нужды, власть избирается народом, а войн желательно избегать.

Замечательная книга о стекле - история технологии производства от древнейших времен до середины 20-го века, с учетом места в искусстве и в жизни общества, написанная просто и доходчиво, с любовью и тщанием. Написанная человеком, всю жизнь занимавшимся технологией стекла (от царского времени до послевоенного), да не абы где, а на лучших заводах Петербурга и России, с обращением к фондам и специалистам Эрмитажа, с консультациями искусствоведов, историков и "творцов по стеклу". В общем-то, материалы по стеклоделию как одному из видов декоративно-прикладного искусства - не такая уж редкость, даже в школьных учебниках упоминаются, не говоря о чем-то посерьезнее, но обычно это именно историко-искусствоведческий уклон... а тут в основе - технологический! Из чего, в каких соотношениях, с помощью каких инструментов и методик, вот чертежи и характерные технические признаки - такое попадается редко и мало, а тут - толстенная книга со множеством иллюстраций! Сплошное удовольствие и познавательность.
Исторические экскурсы касаются преимущественно территории Европы и России - неудивительно, к 1950-м античное, венецианское, французское, древнерусское искусство (в виде археологических находок и памятников истории) было у нас изучено явно получше африканского, американского, азиатского... А главам про послепетровские времена в России аналога в зарубежной литературе, думаю, особо и не было на момент написания книги, да и сейчас они полновесны и ценны (по крайней мере, для любознательного дилетанта): про занятия стеклом Ломоносова (реверанс которому делается в эпиграфе каждой главы книги), про российские стеклянные заводы, про научный подход к художественному стеклоделию в советское время, а также большая глава про нехудожественное машинное стекло разнообразных форм и видов, необходимое людям ежедневно.
И еще ловила себя на странном ощущении обновления взгляда на обыденность в эпизодах про советское передовое художественное стекло: Качалов рассказывает, как они искали новые формы, отличные от прошлого, гордится ими и объясняет суть задумок, а я-то помню эти формы в своем детстве (лет через 40 от их сотворения) как привычные, скучные, обыкновенные, что стояли в каждом серванте, и хотелось чего-то другого...