За этой книгой тянется шлейф всеобщего признания, длинный, как хвост кометы Галлея. Количество изданий, экранизаций, переводов на разные языки, восторженных рецензий, а также целых толп читателей, которые считают эту книгу своей любимой. Название, кстати, у неё тоже не короткое и не сказать, чтобы шибко понятное. «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире» — ну скажите, какое современное издательство рискнуло бы выпустить детскую книжку под названием, больше похожим на не самую простую скороговорку? Однако в 1967 году издатели ещё не гонялись за читателем, как за редкой бабочкой, и могли позволить себе быть слегка загадочными.
Краткое содержание данного мирового бестселлера без особых спойлеров: двенадцатилетняя Эмма и её девятилетний брат Джимми убегают из дома с деньгами, сэкономленными на шоколадном пломбире. Они селятся в музее Метрополитен, спят на антикварной кровати под бархатным балдахином, купаются в мраморном фонтане, завтракают фаст-фудом в кафешке за углом, стирают вещи в ландроматах и вообще прекрасно, по-взрослому проводят время. Однажды их внимание привлекает один из музейных экспонатов. Чтобы выяснить его историю, брат с сестрой покидают гостеприимный Метрополитен и заявляются в особняк пожилой леди-миллионерши. Та в свою очередь проявляет интерес к детям, выспрашивает подробности их приключений, записывает их, и — вуаля: теперь у нас есть книга с названием... Ну, вы помните. На дворе трава, на траве дрова, Франквайлер, Франквайлер, нет, всё ещё запинаюсь.
На этом месте я могла бы начать перечислять все те милые детали, которые делали чтение действительно большим удовольствием. Описания экспозиций Метрополитена и порядков нью-йоркских городских библиотек образца 1967 года, цены на ж/д билеты, на манхэттенские сэндвичи и на стирку детских маечек. Прекрасные иллюстрации, приготовленные заботливыми российскими иллюстраторами, перерывшими кучу фотосвидетельств тех времён. Мягкий юмор автора и смешные шутки, которыми перебрасываются Эмма и Джимми. Но мне почему-то хочется написать о другом. О вопросе, который, если судить по моему личному опыту и по некоторым другим рецензиям, знатно триггерит взрослых читателей франквайлерских архивных заметок. А именно: почему детишки, эти милые и пушистые котятки, напрочь не обладают эмпатией, и в каком, ёлки-палки, возрасте можно уже ждать от них проявлений этого важнейшего, *** (непечатный артикль), человеческого качества?
Кстати, о непечатных артиклях. Автор — тридцатисемилетняя домохозяйка, мать троих детей, отлично знающая язык подрастающего поколения. Я почему-то уверена, что даже в 1967 году этот язык изобиловал кхм-кхм-эвфемизмами. Однако она включает одно-единственное сленговое словечко в речь Джимми, который говорит «убицца» вместо «убиться». Замечу, что это «убицца» весьма украсило диалоги брата с сестрой, хотя это на мой вкус, изрядно подпорченный гораздо более разнообразным детским сленгом 2024 года. Но вернёмся к нашей эмпатии, а вернее, к её прискорбному отсутствию.
Тема о беспокойстве родителей исчезнувших детей затрагивалась в книге лишь косвенно. Поэтому, надеюсь, не будет большим спойлером, если я соберу факты в короткое резюме. Дети ушли из дома в среду. Эмма написала письмо родителям о том, что они сами ушли из дому и что не надо звонить в полицию. При этом Эмма знала, что письмо будет доставлено завтра-послезавтра. Далее дети благополучно забыли о родителях, и только через несколько дней Джимми почувствовал некий дискомфорт:
Джимми с минуту лежал тихо, потом сказал:
— Может, мы бессердечные, а? Или мама и папа нас неправильно воспитали... Они ведь у нас ничего, правда? Значит, мы должны по ним скучать?
Нежась под плесневелым музейным покрывалом, дети немного порассуждали о своей предполагаемой бессердечности, но потом всё же пришли к чудесному выводу:
Джимми хмыкнул.
— Наверно, ностальгия бывает, когда не знаешь, что тебя ждет.
— Или когда не знаешь, что надо делать, — добавила Эмма. — А мы-то с тобой знаем! Смотри, как здорово мы устроились. Так что, если мы не скучаем по маме с папой, значит, они сами виноваты.
Этот вывод утешил Джимми. Эмма тоже была довольна.
Милые, милые детки! Ну как тут не умилиться. Тем временем в замке у Шефа, то бишь в доме у родителей... Постойте, а ведь мы понятия не имеем, что происходило целую неделю в доме у родителей, живущих в пригороде огромного и мега-криминального (1967 год) Нью-Йорка, которые как минимум сутки (если повезло и письмо дошло на следующий день) сходили с ума, пытаясь выяснить, что случилось с их детьми по дороге в школу, и которые, получив-таки письмо, всё же подняли на уши полицию всех окрестных городов.
Джимми покосился на мой заваленный газетами стол.
— Про нас пишут в газетах? — уточнил он с нескрываемым удовольствием.
— И даже печатают ваши фотографии, — кивнула я.
— А посмотреть можно? — попросила Эмма. — У меня не было приличной фотографии с тех пор, как я ходить научилась!
— Пожалуйста. — Я протянула им несколько газет. — Позавчера в Хартфорде вы были на пятой странице, в Стамфорде на второй и в Гринвиче — на первой.
Хм. А может, родители всё это заслужили? Может, они издевались над малютками, ставили их в угол на горох, били линейкой по пальцам или вовсе пороли, как беднягу Тома Сойера?
Между тем Эмма почти забыла, почему она решила убежать из дома. Кажется, это было как-то связано с несправедливостью. Ей и вправду приходилось терпеть много несправедливостей: она ведь была старшим ребенком в семье, да к тому же единственной девочкой. Может, мысль о побеге впервые пришла ей в голову, когда она в очередной раз одна-одинешенька доставала из буфета чистые тарелки и накрывала на стол, а братья делали вид, что их это не касается.
Ещё цитата:
Вот, кстати, еще один пример несправедливости: денег Эмме давали катастрофически мало. Чтобы купить билет на электричку до Нью-Йорка, она должна была целых три недели отказывать себе в любимом шоколадном пломбире. ... Эмма не собиралась покидать дом навсегда — конечно, она вернется, но пусть сперва они научатся ее ценить!
И ещё одна:
Её лишали законного заработка всякий раз, когда она забывала о своих обязанностях — например, застилать постель. Она была уверена, что никому в классе не дают так мало денег, как ей. И ни у кого не отбирают деньги за провинности, потому что у всех есть домработницы, которые застилают постели и делают все остальное; а к ним всего два раза в неделю приходят мыть полы.
Ах ты ж, бедный, бедный котёночек. Чуть позже миссис Базиль Э. Франквайлер, миллионерша, прокомментирует детский поступок со своей точки зрения и «вчитает» в бегство Эммы и Джимми Кинкейдов гораздо более взрослые и весомые причины. Однако не будем забывать, что это объяснение родилось в голове пожилой леди, а первоначально -- в голове Элейн Лобл Конигсбург, старательно следовавшей «голливудской трёхактной структуре» и заботившейся о том, чтобы её персонажи прошли полный «путь героя», подразумевавший кардинальное изменение персонажа к концу повествования. Что же касается собственно детишек... Не думаю, что в свои девять-двенадцать лет они вообще поняли, сколько нервов стоил кризис их мелкого начального возраста их злополучным родителям.
Негодование моё подзатянулось, пора бы и подытожить. Не соглашусь с теми возмущёнными взрослыми читателями, которые категорически не хотят покупать записки миссис Франквайлер своим детям. Наоборот, я бы весьма приветствовала наличие этой книги в домашней библиотеке. Эту книжку можно использовать, как отличный повод донести до своих детей то, что напрочь упустили из виду взрослые Кинкейды: родители тоже люди. Сесть рядышком со своим дражайшим отпрыском, послушать его(её) восторги по поводу решительности Эммы Кинкейд, а потом так ненавязчиво намекнуть: родители тоже могут чувствовать несправедливость. Родителям тоже может быть больно. Пожалуйста, дорогой ребёнок, имей это в виду, когда Большое Приключение поманит тебя своим костлявым (зачёркнуто) изящным пальчиком. Есть и другие пути получить необходимый жизненный опыт. Договорились?
