Репортаж: О сачке Набокова

Дом-музей Набокова, Санкт-Петербург, Большая Морская, 47.

С книгами и писателями так: кого-то страстно любишь в один период жизни и числишь "своим всем", мысли не допуская, что когда-то утратишь интерес. А проходит два-три-десять лет, берешь знакомую "до наизусть" книгу и понимаешь, что ушло ее время в твоей жизни. В таких случаях принято считать себя переросшим: вот, мол, я каков, рос-рос и вырос настолько, что прежнее море, где плескался дельфином, по колено теперь.

Какая самонадеянная чушь, господа. Полагать, что можешь так уж взметнуться ввысь, что перерастешь Диккенса и Эмили Бронте, Булгакова или Ахматову. У меня на этот счет своя теория. Вкратце ее суть такова: книги, как люди, приходят в твою жизнь, когда необходимо что-то понять и осмыслить, получить урок и измениться. Тогда возникает острый интерес; приязнь и притяжение до влюбленности с радостью от нахождения вблизи объекта, острой тоской от лишения его.

А после волшебная дверца захлопывается. Успел в отведенное время — отлично. Нет — жаль, надейся, что еще один шанс будет, и уж его-то не упустишь. Как понять, сумел ли? Просто: вспоминаешь человека или книгу, прошедших через твою жизнь, с любовью и благодарностью, — контакт удался; осталась смутная обида, боль и горечь — что-то ты недоработал, дружок, где-то недотянул. Неслучайно вспомнила Булгакова с Ахматовой, они были среди тех, кто прошел через мою жизнь.

Набоков с юности и по сей день со мной. Начался с эйфорической влюбленности в "Лолиту", после грусть "Машеньки" и недоуменная горечь "Обскура"; спокойные "Другие берега"; непонятый в молодости "Лужин" (понять, полюбить и насладиться сумела уже в зрелости). И очарование "Дара", и читательский восторг от "Лекций по зарубежной литературе". Рука ироничного, умного и доброжелательного друга, который провел дорогой; частью хоженой прежде, частью маршрутом, на какой и замахнуться боялась.

Потому в Питере первым, о чем спросила гугл-карты (вторым после Эрмитажа) был дом на Большой Морской. Преисполнившись решимости одолеть ужо свой топографический кретинизм завтра или послезавтра и отыскать Музей Набокова, сделала на смартфоне закладку маршрута и пустилась без цели кружить по улицам и улочкам центра. Вот Эрмитаж, вот Ангел, а это Исакий, а там что? Казанский и Спас-на-крови. Куда-то свернула очередной раз. Вездесущие таджикские братья в оранжевых жилетах опорожняют урну в шестидесятилитровый мешок. Дорогие машины плотно к поребрику.
Что за улица. Поднимаю глаза в поисках таблички.

Ох, ничего себе. Ноги, выходит, сами привели? "Совпадение? Не думаю!" — обычно издевательски комментирует фразой из холмсианы дочь. Но ведь и вправду так было.

И страшно заходить. Не знаю, отчего. Может все-таки завтра или послезавтра? — спрашиваю себя. Нет уж, идем сегодня. Просторное парадное, чуть вверх по лестнице и налево. Где билеты купить? Озираюсь, спрашиваю у милой дамы за столом справа от входа: "У нас свободное посещение". Двигаюсь по залу. Застекленные витрины, за ними книги Владимира Владимировича, изданные в России и за рубежом. На стенах фотографии. Есть и та, знаменитая, с бабочкой имени его.

Печь изразцовая. Все хорошо, хотя довольно ветхо и настоятельно просит реставрации. Налево зал с фотографиями временных пристанищ Набокова (только этот, единственный на свете дом, он мог назвать своим, после всю жизнь квартировал). Много, разные в разные годы и при различных жизненных обстоятельствах. Снова в гостиную, оттуда напрямик в подобие небольшого кинозала. Ряды стульев повернуты к экрану, на нем нон-стоп демонстрируется интервью писателя англоязычному телеканалу.

Присаживаюсь, смотрю, слушаю — мало что понимая. Английский с голоса совсем не то, что тексты на английском. Впрочем, с пятого на десятое восстановить из контекста можно. Я одна здесь. В музее есть другие посетители, но русским поклонникам писателя было бы логичнее предложить что-то русскоязычное (на худой конец, снабдить субтитрами). Да простят меня работники музея.

Возвращаюсь в большую залу, куда ведут все здешние дороги, двигаюсь вдоль правой стены. Бабочки-бабочки. Ой, а это что? Книги, которые он дарил жене, с рисунками бабочек же на форзаце. Какое очарование. Ну что, посмотрела? Да. Понравилось. Очень — искренне констатирую. Готовлю уже благодарные слова для сотрудницы музея, встреченной на входе, и вдруг — не замеченная прежде небольшая витрина. А в ней сачок.

И вот тут накрывает волной совсем иных ощущений. Ты понимаешь, что перед тобой вещь, которую с любовью держала рука, написавшая "Лолиту" и "Дар". Что год за годом (не так, как эти книги или фото, даже не так, как собственноручные его рисунки, взявшие полчаса-час времени). Это было долго. Ручка потертая. Металлическая полая трубка — прочная. Марлевый колпак, видно, что не раз стирался, и все же в пятнах и пятнышках.

Ни в коем случае не деталь облика праздного гуляки ("сачковать" — это не сюда). Рабочий инструмент энтомолога, содержавшийся владельцем в идеальном порядке и служивший ему верой и правдой годы. Возможно — десятилетия. И вот тогда ощутила то, за чем шла сюда. Священный трепет, дрожь вдоль позвоночника.
— Это на самом деле его сачок? — спрашиваю служительницу.
— На самом деле, — отвечает.
— И он держал эту вещь в руках?
— Держал (сдержанно, какие туповатые тетки посещают музей).
Что ж, думаю. Теперь точно удался поход.

P.S. Моя фотография только одна. Жалею теперь, что не решилась на съемки внутри музея. Но так уж вышло.

Репортаж выполнен в рамках проекта «Специальный корреспондент Livelib»