Пустячки: путевые заметки Набокова

Автор: Эльза Курт

Не будучи водителем и носителем английского языка, я почувствовала некоторую связь с Владимиром Набоковым во время своей недавней короткой поездки в Техас. Я остановилась в первом попавшемся по дороге мотеле (влажное белье, непонятные человеческие вопли посреди ночи, безупречный причудливый декор 70-х — и мое сердце растаяло). Так называемый мотель «Outpost» (Застава) стоял у проселочной дороги, которая в конечном итоге примерно в миле к северу пересекается с американским маршрутом 290, но рядом был лишь высокий бурьян да одинокая католическая церковь.

Наверное, можно было вообразить, будто я перенеслась во времена до постройки скоростных шоссе между штатами, когда придорожная инфраструктура Америки была более разрозненной и ее легче было классифицировать. Времена, когда труднее было установить различия между скоростными шоссе и американской глубинкой. Но этот неизменно уверенный тон саморекламы в Америке, постоянный и независящий от реального качества предоставляемых услуг («Посмотрите сами, что делает наши номера первоклассными!» — гласила вывеска в «Outpost») встречал меня точно так же, как он приветствовал Набокова во время его поездки по стране шестьдесят лет назад.

В 1956 году Владимир Набоков защищал свой роман «Лолита» от обвинений в антиамериканизме. Он назвал их нелепыми. Обвинение в антиамериканском настрое «Лолиты» основывалось на представленном в романе обилии массовой культуры послевоенной Америки, которое европейский рассказчик отмечает со смесью скептицизма и восторга. Но это презрение, писал Набоков в послесловии к книге, испытывал Гумберт, а не он сам. Он утверждал, будто хотел проанализировать Америку с точки зрения новоиспеченного американца. Погрузиться в запутанный мир придорожного сервиса, который как будто характеризует его новый дом.

«Лолита» представляет собой хронику американской культуры СМИ – Голливуд, реклама газировки, глянцевые журналы, — но фокусируется на отношениях страны с автомобилем, который создал две новые общеамериканские среды, исследуемые Набоковым: растянутые, но автономные пригороды, с одной стороны, и быстро развивающаяся система придорожного сервиса с другой. Набоков рассматривает обе. В первой части книги он описывает удушающую социальную атмосферу пригорода с ее вежливыми книжными клубами, пикниками на берегу озера, акцентом на семейные ценности и классовую однородность. Вторая часть обращается к дорожной архитектуре, тестовой площадке для еще одного ритуала современной жизни, основанного на неторопливом передвижении и семейном отдыхе. Этот раздел начинается так: «Тогда-то и начались наши долгие странствия по Соединенным Штатам», — но сразу же застревает в придорожной гостинице.

Всем возможным привалам я очень скоро стал предпочитать так называемые «моторкорты», иначе «мотели» — чистые, ладные, укромные прибежища, состоящие из отдельных домиков или соединенных под одной крышей номеров, идеально подходящие для спанья, пререканий, примирений и ненасытной беззаконной любви.

Чтобы написать об Америке, Набокову нужен был типичный североамериканский плацдарм. Выбор в этом качестве мотеля был способом претендовать на звание американского писателя. «Я стараюсь быть американским писателем и претендую ровно на те же права, которыми пользуются другие американские писатели». В этой фразе Набоков, как это часто с ним бывает, поскромничал. Он сочетает насмешливую критику культурной пустоты придорожного пейзажа с игрой на увеличение его американской читательской аудитории и продаж путем написания о чем-то безоговорочно американском. Русские романы Набокова, написанные в Париже и Берлине, всегда сохраняли сильный эмигрантский привкус, который «Лолите», несмотря на повествование от лица иностранца, наконец, удалось стряхнуть. Почему? Да потому что речь шла об Америке.

В этом смысле «Лолита» — первый современный американский дорожный роман. Книга перемещается из пригорода Новой Англии на открытую дорогу и содежит два путешествия через всю страну. На этих страницах Набоков пишет калейдоскопический портрет американского мотеля, где детали придорожных заведений формируют картину послевоенной неугомонности Америки.

Мы узнали — nous connumes, если воспользоваться флоберовской интонацией — коттеджи, под громадными шатобриановскими деревьями, каменные, кирпичные, саманные, штукатурные, расположенные на том, что путеводитель, издаваемый американской автомобильной ассоциацией, называл «тенистыми», «просторными», «планированными» участками. Были домики избяного типа, из узловатой сосны, балки которых своим золотисто-коричневым глянцем напоминали Лолите кожу жареной курицы. Мы научились презирать простые кабинки из беленых досок, пропитанные слабым запахом нечистот или какой-либо другой мрачно-стыдливой вонью и не могшие похвастать ничем (кроме «удобных постелей»)...

Со своим педантичным франкоязычным рассказчиком и его высокими модернистскими эстетическими принципами («флоберовская интонация») Набоков был на шаг впереди современных американских писателей в постановке сюжета в мотелях и на шоссе. В популярном романе Джека Керуака , написанном два года спустя, описывается туннельное виденье вождения, которое, не считая ритма джазовой музыки, не в силах удержать американскую атмосферу. Во «В дороге» шоссе — это место рефлексии, а вождение всегда означает ожидание следующего пункта назначения и сосредоточение внимания на замкнутом пространстве салона автомобиля. А придорожная Америка Набокова столь ярка именно из-за повышенной восприимчивости его постороннего рассказчика, которую автор по его словам специально культивировал.

Как отмечает Роберт Роупер в своей дорожно-ориентированной биографии американских лет Набокова, Америка сделала Набокова более ученым, менее праздношатающимся. Отчасти это произошло благодаря возобновлению его страсти к изучению бабочек: у него была новая подработка в качестве неофициального куратора чешуекрылых в Гарвардском музее сравнительной зоологии. Во время поездок на запад с женой и маленьким сыном в свободное от преподавания в Колледже Уэллсли или в Корнеле время Набоков не только наслаждался созерцанием пейзажей Вайоминга, Колорадо и Монтаны, он также собирал бабочек для музея. Набоков путешествовал месяцами, и научное мышление, сосредоточенное на чешуекрылых, распространялось и на его наблюдения за антропогенным миром. Спустя десять лет с момента прибытия в Соединенные Штаты его общий подход к чтению и освоению американского окружения (особенно незнакомого и постоянно меняющегося американского сленга) привел к замечательной лингвистической метаморфозе: американский язык пронизывает всю «Лолиту» и означает сознательное превращение автора из русского эмигранта в американца, в совершенстве владеющего культурными и языковыми штучками.

Но еще за несколько месяцев до того, как Набоков начал работу над книгой, он делал записи. Сидя на задних сидениях общественных автобусов, он конспектировал подростковый сленг, приготовив его для своей несчастной героини. Набоков не водил машину, поэтому в семейных поездках его жена Вера выполняла обязанности шофера. Когда Набоков не читал дорожные карты, он собирал дорожные знаки, записывал повторяющиеся названия отелей и издевался над их грубыми рекламными материалами, которые все просочились в последнюю книгу:

Nous conumes — (эта игра чертовски забавна!) их претендующие на заманчивость примелькавшиеся названия — все эти «Закаты», «Перекаты», «Чудодворы», «Красноборы», «Красногоры», «Просторы», «Зеленые Десятины», «Мотели-Мотыльки»...
На стенках в некоторых мотельных ванных были инструкции, наклеенные над унитазом, … призывающие клиентов не бросать в него мусора, жестянок из-под пива, картонных сосудов из-под молока, выкидышей и прочее…

Он также обращался к изображениям придорожной растительности, неловко соседствующей с парковочными местами и столами для пикника. Они также были брошены в мешанину книги, наряду с описанием пейзажей, которые рассказчик явно связывает с классическими художниками-пейзажистами. В своем дорожном дневнике 1951 года на полпути к работе над «Лолитой» Набоков сделал пометку на память: «Облака Лоррена проявлялись и исчезали в туманной лазури». Позже он сделал еще одну приписку о «суровом небосводе Эль Греко». Все эти впечатления, а также то, как придорожная растительность менялась от одного штата к другому («первые юкки, первые кактусы»), почти дословно копируются в окончательный текст:

Иногда рисовалась на горизонте череда широко расставленных деревьев, или знойный безветренный полдень мрел над засаженной клевером пустыней, и облака Клода Лоррэна были вписаны в отдаленнейшую, туманнейшую лазурь, причем одна только их кучевая часть ясно вылеплялась на неопределенном и как бы обморочном фоне. А не то нависал вдали суровый небосвод кисти Эль Греко, чреватый чернильными ливнями, и виднелся мельком фермер с затылком мумии, а за ним тянулись полоски ртутью блестевшей воды между полосками резко-зеленой кукурузы, и все это сочетание раскрывалось веером – где-то в Канзасе.

Я просматривала дорожные дневники Набокова, когда писала свою диссертацию несколько лет назад. Я помню, какими невообразимо крошечными были его карманные дневники, насколько хрупкими были помеченные черными чернилами на их страницах мысли. Как столь великое могло получиться из такой малости? Странно было видеть столько пустячков с обочины, соседствующих с ныне культовым описанием Набоковым западного пейзажа. Его аккуратный, как у школьного учителя, почерк разделил записи на две части. На английском языке — впечатления от дорожного ландшафта, многие из которых появляются в «Лолите». На его родном русском — практические заметки о цене на бензин, еду или номера на ночь. Друг терпеливо помогал мне перевести следующие пункты, соседствующие на странице с сочным описанием ландшафтов в условиях климатических изменений:

газ 2
завтрак 1,70
‘Закуска’ 1
масло 3.25
гараж 1
обед 4.40
совет 1
пустячки 3
5 за комнату
1.10 мелочи
обед 2.50
завтрак 1
вино 1

В другом месте я нахожу 70 центов за «кофе и молоко», 60 центов за «пиво и мороженое». Каждый день отмечаются пробег и время отправления. В Колорадо-Спрингс: 7 долларов за каюту (слово, которое он использовал на русском языке, могло означать лишь каюту корабля по словам моего друга, но не «мотель», легко переводимый на все языки). Некоторые из этих цен действительно появляются в «Лолите», но в основном это личное. Мне кажется, это свидетельствует о том, что русский язык все еще оставался его автоматическим языком, его способом выражения основных мыслей. Получается, ему всегда приходилось вытаскивать себя из автоматических мыслей, чтобы писать на своем новом американском языке.

Записи демонстрируют, как непосредственный опыт Набокова в пути послужил основой для написания «Лолиты», а также его манеру вести путевые заметки, собирая впечатления, которые он позже добавит в роман. А еще он записал на русском языке пару замечаний Веры за рулем: «Мой Олдсмобиль глотает мили, как пожиратель огня!» — восклицает она где-то между ценой на завтрак и суммой, потраченной на бензин. Русский, конечно, был языком личного общения у Набоковых. Заметка о том, что цветы юкки полнятся мотыльками, будет переведена с русского языка Веры на английский Гумберта, но по пути насекомые превращаются из мотыльков в маленьких ползучих белых мух: было очень важно, чтобы Гумберт, крайне неприятный рассказчик, неправильно распознал бабочек.

Заметки о заурядных мотелях образуют забавный контраст с романтическими изображениями тумана и облаков: «Ночь в домиках Старого сада — больше никогда. Синие крыши, синие стулья, даже срезанные ветки деревьев обведены синим. Речка-вонючка на заднем дворе». Цитата из неловкой записки администрации в ванной: «Не использовать воду для питьевых целей!» — представляет резкую манеру вывесок мотеля, которую он позже сардонически цитирует в романе:

Мы хотим, чтобы вы себя чувствовали у нас как дома. Перед вашим прибытием был сделан полный (подчеркнуто) инвентарь. Номер вашего автомобиля у нас записан. Пользуйтесь горячей водой в меру. Мы сохраняем за собой право выселить без предуведомления всякое нежелательное лицо. Не кладите никакого (подчеркнуто) ненужного материала в унитаз. Благодарствуйте. Приезжайте опять. Дирекция. Постскриптум: Мы считаем наших клиентов Лучшими Людьми на Свете.

В другой записи Набоков пишет: «Приехали в Декейтер: забито до отказа, получили комнату без ванны, пылища телефонной будки, ужасная гроза».

Контраст между благоговением перед природой и разочаровывающими уловками вездесущего придорожного сервиса с его нереальными претензиями на запросы простого автомобилиста снова и снова появляется в «Лолите». Набоков же наполняет этот контраст явным комедийным подтекстом.

Иногда лоскутное одеяло из изображений, собранных на обочине дороги, вызывает унылое настроение, как в следующей записи:

25 июня: пасмурное утро, холодное и сырое. Лужи. Бензоколонка. Маленький красный грузовик General Motors с автоприцепом с буквами NY в желтом квадрате на двери водителя. Островок травы с белым клевером, окруженный побеленными камнями, со знаком в центре: дизельное топливо.

Читая этот материал, я вижу картину необычайного одиночества. Набоков вдали от своего хорошего воспитания, на холодной и сырой АЗС, смотрит на знак дизеля. Сама эта станция неуместна в сельском пейзаже с белым клевером, странным образом оторвана от окружающего мира. Гумберт в манере, напоминающей дневник Набокова, отмечает загадочность этих вездесущих станций обслуживания, вечно врывающихся в его эстетические фантазии о классических европейских пейзажистах. Г.Г может открыто проехать сквозь них со своей похищенной падчерицей и чувствовать себя в безопасности, но в то же время они всегда напоминают ему о том, что он изгой, что он никогда не сможет прекратить путешествовать.

Для Набокова пути назад не было. России его детства как политического образования больше не существовало, и, следовательно, не существовало и той личной реальности, в которую он мог бы вернуться. Современная Америка, приветствующая все преходящее, где обычный человек вечно находится в движении, была наиболее близка к его искомому дому в изгнании, хотя и временному. Рассказывая о жизни в мотеле 1950-х, он писал об исконно американском литературном архетипе изгоя, но при этом он писал и о самых обыденных переживаниях своих американских читателей.

Во время одного из путешествий сын Набокова Дмитрий, которому было шесть или семь лет, рассказал служащему заправочной станции, что он живет «в домиках у дороги». И это не только было правдой, но и, как отметил Набоков, зарождением романа.

[Все цитаты из романа «Лолита» приведены в переводе автора – прим. пер.]

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ