Гойда

Глава 4

Утро выдалось пасмурным. Мелкие крупицы снега плавно опускались в холодном неподвижном воздухе на землю, пока солнце блёкло пробивалось сквозь занавес тусклых облаков. В тот ранний час дворы и коридоры Слободы лишь изредка оживлялись шагами одиноких холопов, занимавшихся уборкой и разносивших поручения своих господ. Один из таких слуг, шустрый мальчишка, семенил по коридору, боясь, что прикрытое тарелками кушанье на подносе остынет. Робкий стук в дверь дворянских покоев нарушил царившую тишину. Парнишка замер, выжидая ответа.

– Заходи!

В самих покоях находились трое. Первой и самой значимой фигурой в комнате был Фёдор Басманов. Юноша полулёжа расположился на краю кровати. Сонные глаза прикрыты. Чёрные волосы его блестели от воды, изредка несколько капель падали на плечи, на которых лежало мягкое полотенце, расшитое красным узором лесных чудовищ. Он, зевая, вытирал вымытые волосы, прядь за прядью.

Подле Фёдора на низком деревянном табурете сидела пожилая женщина. На ней было надето простенькое серое платье поверх льняной рубашки. Края одежды несколько износились, тут и там выступали лохматые нитки. Рукава своей одежды женщина засучила чуть выше локтя. Своими грубыми от тяжёлой работы руками она перевязывала рану юноши. Помогала старухе молодая круглолицая девка с русой косою. Одета девчушка была так же просто – обычное платьице без узоров из грубой, но прочной материи. Фёдор шикнул от очередного резкого движения.

– Никак, сгубить хочешь… – пробубнил себе под нос Фёдор, стиснув зубы.

Старуха лишь усмехнулась.

– Вас, сударь, сгубить – так на волю вашу и оставить. Куда вы с раною такой-то и в бой, и в пляс пускаетесь-то? – ответила она, промывая рану тёплой водой и настойкой из трав.

– Как же не пускаться в пляс, в самом-то деле? Лучше, по-твоему, сидеть на пиру понурым? – спросил Фёдор, пожав плечами. Заметив в дверях холопа с подносом, Фёдор указал ему на сундук с плоской крышкой, который стоял подле кровати.

– Ну, теперь с унынием вы полежите без службы государевой, – ответила старуха. – Того гляди, хуже будет, Фёдор Алексеич, токмо хуже будет!

– Ты, Агаш, дело своё делай, – с улыбкой кивнул Фёдор. – А уж как службу государю нести, как-нибудь уразумею.

– Воля ваша, – усмехнулась Агаша и резко затянула рану, вновь заставив юношу коротко шикнуть от боли.

Фёдор бросил короткий взгляд на старуху, затем на вошедшего мальчонку. Он уже стоял у ложа Басманова, точно выжидая, когда ему дадут молвить слово.

– Чего? – спросил Фёдор, глядя на парнишку.

Холоп отдал низкий поклон.

– На конюшнях велели явиться вам, Фёдор Алексеич, вместе со всеми воеводами, – произнёс мальчик.

Басманов тяжело вздохнул и свёл брови.

– Ступай, – коротко кивнул Фёдор, не поднимая взгляда на парнишку.

Мальчик снова отдал низкий поклон и тотчас удалился. Фёдор обернулся к подносу с кувшином холодного кваса, варёной рыбой, чаркой рассола и парой ломтей хлеба.

– Уж береглись бы вы… на службе-то, – вздохнула Агаша, моя руки в кадке с водой, пока её юная помощница раскладывала заготовленное одеяние для юноши.

– Так ежели государь не бережёт нас, разве в нашей воле отказываться от воли государя нашего светлого? Будто не должно нам со смирением христианским нести службу? – спросил Фёдор, вставая на ноги. Он осторожно наступил на обе ноги, чуть качнулся, но через мгновение оправился.

– Так толку царю-батюшке с калеки-то, Фёдор Алексеич? – вздохнула старуха, отряхивая руки и вытирая их о подол своего платья.

– Я слышал, – произнёс юноша, перекусывая на ходу и одеваясь, – что государь не против калек при дворе. Никак иначе, пятого числа с юродивым на площади видали его, обмолвились парой слов.

– Да какое там! – усмехнулась Агаша. – Обмолвились! Того гляди, едва ли не совет держал с хромым псом этим безродным. С самой зари с ним и болтал, точно и не царь вовсе! Да, охотлив государь наш до общения с немощными да чудаковатыми, да только толку от болтовни этой…

Фёдор тем временем успел полностью одеться, потом сел обратно на кровать, жуя ломоть хлеба. Юноша вскинул бровь и жестом просил продолжить старуху рассказывать, но Агаша точно чего-то умолчать хотела. Фёдор бросил короткий взгляд на юную помощницу. Девушка сейчас прибиралась в комнате и не видела ни взгляда юноши, ни короткого кивка Агаши. Фёдор прикрыл глаза, тихо присвистнул. Девушка тут же подняла своё круглое, уже раскрасневшееся лицо на Басманова. Без лишних слов Фёдор кивнул на дверь. Она всё поняла и удалилась с коротким поклоном, забирая с собой корзину с грязными тряпками от перевязи. Когда они остались наедине, Фёдор кивнул Агаше, откидываясь на подушках.

– Так молва ходит вон какая, – продолжила она, чуть понизив голос. – Что будто бы государь лишь для потехи их и держит, калек-то убогих. И с чудаками на улице забавы ради совет держит.

– Много калек живут тем, что потешают господ своих, – Фёдор пожал плечами.

Агаша поджала губы и помотала головой.

– Жестокие потехи бывают, право, жестокие.

– Да, – коротко отрезал Фёдор, вставая с кровати. – О потехах этих от отца своего я слышал немало.

Он встал в полный рост, потянулся, поправил одеяние из тёмного шёлка, расшитое мелким бисером. Из крупиц речного жемчуга сплетались диковинные цветы, корни и листья в узоры.

– Как Господь Бог забрал к себе царицу Анастасию Романовну, даруй, Господи, мир и покой светлой душе рабыни Твоей, – женщина перекрестилась, – так некому боле сдерживать гнев государя нашего.

– Отчего же сдерживать его, ежели праведен гнев тот? – с лёгкой усмешкой Фёдор развёл руками, направляясь к выходу. – Видимо, трапезу не завершить… Служба, служба… Заберите.

Юноша указал на остатки своего завтрака. Агаша усмехнулась и помотала головой.

– Вы, Фёдор Алексеич, у батюшки своего спросите, сколь праведен гнев государя нашего. В самом-то деле, неужто бабье дело это? Да разузнайте, разузнайте у батюшки своего…

Фёдор ответил лишь короткой ухмылкой и кивком. Выйдя из своих покоев, он благоразумно полагал, что все уже могли поспеть на собрание, и опоздание на службе при дворе Иоанна вовсе не входило в планы Фёдора. К своему неудовольствию, он спустился во двор и заметил множество следов от копыт на тонкой пелене снега. Тихо выругавшись, он пнул землю и отправился в конюшню за своей лошадью. Зайдя в крытый амбар, Фёдор тут же окинул помещение взглядом в поиске слуг. Махнув рукой, он решился сам седлать лошадь, как вдруг заметил, что он здесь не один. На скамейке у стены сидел отец Фёдора. Мужчина глядел на сына, скрестив руки на груди.

– И вы, батюшка, заболталися с кем-то? – спросил юноша, снимая с крюка узду для своего скакуна.

Алексей помотал головой. Взгляд его был холодным и пристальным. Фёдор же, видя настрой своего отца, чуть заметно свёл брови, стараясь не обращать внимания на хлыст, крепко сжатый в ручищах отца. Через мгновение Фёдор поджал губы, затем слабо улыбнулся, опустил взгляд на пол, присыпанный старой соломой. Фёдор повесил обратно узду.

– Это ты послал ко мне того мальчишку? – спросил он довольно громко, даже не подняв взгляда на отца.

– Да, – коротко ответил Алексей.

Фёдор медленно обернулся.

– Что ж, тем лучше, – просто молвил он, разводя руками. – То даст время ноге моей срастись, ежели сегодня не велено мчаться нам куда-то из Слободы.

– Будь ты парой летами младше, Федя, выпорол бы тебя до самой плоти, – твёрдо произнёс Алексей, в голосе том была угроза совершенно особого толка.

Старший Басман звучал твёрдо и спокойно, и Фёдору, кому, как не Фёдору, знать всю серьёзность слов, сказанную именно таким непоколебимым, но мертвенно холодным тоном.

– Отчего же не выпорешь меня сейчас? – спросил юноша, внешне оставаясь невозмутимым.

Алексей усмехнулся, но глаза его хранили прежнюю суровость.

– Хотя бы оттого, – ответил он, – что сам ты при оружии сейчас.

Фёдор непроизвольно опустил взгляд на свою саблю, что висела на поясе. Алексей глубоко вздохнул, покручивая хлыст в руках, и продолжил:

– И управляться им умеешь, – кивнул Басманов-старший, продолжая глядеть в пол. – Да и без толку бить тебя, всё равно по-своему учинишь.

Фёдор прислонился к стене и скрестил руки на груди.

– И умён ты, Федя, и смел, в самом деле… не по годам, – Алексей поднял взгляд на сына. – Не поверил бы, если бы кто за столом хвалился бы, что сын их уже самим государем отмечен. Не поверил бы.

Алексей умолк. Фёдор не менял своего положения, пока отец не продолжил:

– Ты стал мужчиной. И воином. Притом славным, – Алексей несколько раз кивнул. – Какого чёрта это было вчера на пиру?

Едва прозвучал этот вопрос, Фёдор удивлённо вскинул брови и широко распахнул глаза.

– Не вам меня, батюшка, в пьянстве упрекать. Да и что с той выходки дурного сделалось? Да и государь нашёл в том потеху, и ничего боле, – ответил Фёдор, пожав плечами.

– Ну и наградил же Господь милосердный меня отроком этим поганым! – Алексей поднялся со своего места и в несколько шагов приблизился к сыну.

Фёдор тотчас же схватился правою рукой за рукоять сабли, повинуясь ратной привычке, но Алексей вцепился в сына, точно капканом. Мужчина до боли сжал руку, не дав оголить и дюйма стали. Фёдор стиснул зубы, но не проронил ни слова.

– Вымесок проклятый! – бросил Алексей и отошёл прочь, отпустив сына. – Чтоб больше не видел я тебя за плясками этими!

Басманов-старший сплюнул на пол, отходя прочь, к выходу.

– А ежели сам царь-батюшка велит? – усмехнулся Фёдор, пожав плечами.

Алексей обернулся на своего сына и оглядел того с ног до головы.

– Опоздал ты, Федюша, – усмехнулся Алексей. – Есть уже на службе государевой плясуны.

– Как знать, – тихо пробормотал Фёдор себе под нос.

Низкие тучи не разошлись даже днём. Они заволокли всё небо и не пропускали света. Выпавший снег уже не таял.

* * *

Фёдор выждал три дня – всё то время он не ездил верхом и не брал сабли своей, хотя охота была страшная. Пылкий нрав юноши всё же смирялся какое-то время, но спустя три дня он не мог более оставаться в крепости. Государевых поручений дано не было, оттого Фёдор самовольно решил объездить свою лошадь. До восхода оставалось около часа, когда они уже мчались по окрестностям Слободы. Холодный воздух резал нос и горло, но то не беспокоило Фёдора. Настолько утомила его духота палат, что принимал он и ранние заморозки, и ветра зимние как великую благодать.

Лошадь же, под стать хозяину своему, изнылась в тесном стойле. Открытые равнины в этот предрассветный час точно пьянили. Всадник не натягивал поводья, лишь слегка направлял лошадь, да и она сама рвалась взбивать своими крупными копытами покрывало свежего снега. Фёдор не чувствовал боли – он полностью отдавался этому безмолвному морозному воздуху. В нём бодрилась сила, которая скопилась за эти несколько дней.

Лошадь сошла с дороги, но Фёдор не стал выправлять её ход. Они промчались по равнине. В сумерках снег казался нежно-голубым, мелкие искры едва шевелились под ногами. В неистовой радости этой свободы лошадь вставала несколько раз на дыбы, что Фёдор принимал как вызов. Он крепко удерживался в седле. В это раннее утро он не прибегал к помощи кнута, лошадь и без того была резва. Небо занимала заря, когда Фёдор взглянул на горизонт, где вдали виднелась Слобода.

– Пора возвращаться, – нехотя пробормотал Басманов, наклонившись к своей лошади.

Она, точно разделяя настрой всадника, мотнула головой и повела ушами. Фёдор тихо усмехнулся, погладил по шее.

– Пора, пора. Служба.

Лошадь пару раз помотала головой, но признала волю хозяина. Менее резво поехали они обратно в Слободу. Сегодня было воскресенье, и Фёдору, как и любому честному православному христианину, должно было явиться на утреннюю службу. Оттого-то и спешил он обратно, ибо недолго было прослыть и язычником.

– Того и гляди, Данка, припомнят нам кровь чужеземную, – приговаривал Фёдор, – там и недолго язычником прослыть. А то уже пиши пропало…

Поняла ли Данка смысл слов наездника своего, но прибавила шагу, и вскоре добрались они до Слободы. Фёдор спешил к Троицкому собору.

Он оставил свою лошадь, спешился, осенил себя крестным знамением и переступил порог церкви. Ещё у самого входа Фёдора удивил вид спящего человека. Само по себе то не было удивительно, но юноша знал этого мужика. Рослый мужчина с русой бородой, которая лишь ширила его красное лицо, лежал, сложив руки на груди. Фёдор усмехнулся и пожал плечами.

«Видимо, к заутрене сегодня звонить некому…» – подумал он, глядя на крепкий сон звонаря.

Между тем час заутрени всё близился. Люди приходили один за другим. Фёдор стоял в стороне, наблюдая за тем, как тёмные фигуры, укутанные от мороза, стояли беспорядочными рядами. Наконец утреннюю тишину и тихий голос священника пронзил колокольный звон. Фёдор обернулся и едва заметно нахмурил брови. Звонарь всё так же лежал, опустив красное лицо себе на грудь.

Фёдор осторожно прошёл мимо прихожан на улицу. Мрачное небо точно ожило с первыми бледными лучами. Постепенно оно стало светлеть, и очертания собора обозначились особенно чётко. Юноша сошёл со ступеней и обернулся на заливистый звон колоколов. Фёдор пытался разглядеть звонаря, напрягая свои глаза.

«Да быть того не может!»

Фёдор решил, что его глаза изменяют ему, не иначе. Как же по-другому истолковать внешний вид звонаря? Как истолковать то, что сам государь звонит к заутрене? А тем временем в холодном воздухе разливались новые раскаты песни колоколов. Призыв к заутренней молитве летел над Александровской слободой, опережая и солнце, и сам новый день. Фёдор смотрел некоторое время, после чего удивлённо вскинул брови, помотал головой и вернулся в церковь.

* * *

– А чего это ты вопрошаешь меня? Будто я его на колокольню звал, ей-богу, – пожав плечами, ответил Алексей, потянулся за тарелкой с щучьей икрой и зачерпнул большой ложкой.

– Да любопытно стало, вот и вопрошаю, – просто ответил Фёдор. – Ты мне про то не рассказывал, вот я и удивился.

– Да мне что, про каждую странность да причуду государя рассказывать? – усмехнулся Алексей, вытирая усы.

– Неужто сам ты не спрашивал его о том? – спросил Фёдор.

– Так почто спрашивать? – Басман помотал головой и обернулся к сыну: – Пущай звонит, ежели хочется того государю. Не много забав у него, при каковых никто покалечен не будет. Велика странность, куда деваться!

Место во главе стола пустовало, как и напротив Басмановых.

– Верно, государь с Андреем Михалычем совет держит, – предугадывая вопрос сына, произнёс Алексей.

– С Курбским-то? – протянул Фёдор.

– С ним самым, – вздохнул Алексей. – Без него государь разбитый будет ходить, уж поверь. Вот пошлют Курбского сейчас воевать, вот прескверный нрав государя нашего и обнажится, уж поверь старику своему. Ежели ты считаешь меня другом царя-батюшки, то Андрюша будет братом, не меньше.

Фёдор продолжал смотреть на мужиков, собравшихся на застолье, сквозь ресницы. Малюта грубо разделывал своим ножом дичь и вгрызался в мясо, точно оголодал.

– И всё-таки странно это, – вздохнул Фёдор, подзывая жестом холопа с кувшином.

– Да не бери ты в голову каждую придурь, ей-богу. Лишь Господу ведать дано, что творится в душе и разуме царя. Ты, Федь, веди себя, главное, пристойно, да не гневи государя нашего светлого.

Фёдор кивнул, однако взгляд его был рассеян, точно мыслями своими он был далёко от отца своего и от всего этого шумного застолья.

* * *

– Стойте! Стойте! – раздалось откуда-то из-за спины.

Всадник, укутанный в тяжёлые меха для дальней дороги, едва смог развернуть свою лошадь. Он описал небольшую петлю на дороге и вернулся во двор Александровского кремля, натягивая поводья.

– Стойте! – Холоп стоял посреди двора и размахивал руками. – Государь вас, Андрей Михалыч, звал!

Курбский приспустил воротник своего одеяния и взглянул на мужика, что выбежал в тулупе нараспашку.

– Не путаешь чего? – спросил Андрей, присмиряя лошадь. – Простился я уже с государем.

– Никак не путаю, Андрей Михалыч, никак не путаю! Царь-батюшка среди нощи поднялся, глаза не раскрыл ещё, как велел срочно дозваться вас, али следом гнаться, ежели умчались вы со Слободы.

Андрей нахмурил брови и бросил взгляд на ворота. Сейчас из крепости открывался заснеженный пейзаж. Ночные звёзды уже начали гаснуть на небосводе. Скоро займётся ранняя заря.

– Так, батюшка, закрываем ворота? – спросил привратник у князя.

Курбский только сейчас и заметил его.

– Да, – ответил Андрей. – Закрывай.

Привратник поклонился, махнул своим парням. Мужики стали затворять ворота, и заснеженная долина скрылась от глаз Андрея. Сам Курбский спешился, отдал поводья конюшим и пошёл за холопом обратно в кремль.

– Государь наш сам не свой был. Рынды, что подле дверей его службу ночную несли, шепнули, что, мол, криком собственным государь и пробудился, да в гневе и ярости метаться начал! Как повелел царь-батюшка вас сыскать, тотчас же я и бросился за вами, Андрей Михалыч, так и бросился, – бормотал холоп.

– Гонец накануне письма не передавал? – спросил Курбский.

– Не припомню… Да, передавал, да письма те не приводили ко гневливости. То были вести благие. Нет, не припомню я, чтобы гонцы были, не припомню.

– Ступай к себе. Сам я до государевых покоев дойду.

Холоп поклонился и оставил князя в коридоре. Курбский продолжил свой путь, однако на лестнице столкнулся с девкой. Увидев князя, она, простоволосая и босоногая, тотчас же со стыда спрятала своё лицо и спешно просеменила мимо. Мятое платье укрывало её худое тело. Девка прикрывала лицо руками – её тонкие пальцы дрожали. Весь вид был преисполнен страхом. Андрей проводил её лишь взглядом, пока она спешила по лестнице вниз, ступая с такою быстротой, что едва не споткнулась на неровных каменных ступенях.

Андрей помотал головой и хмуро вздохнул, выходя к коридору, что вёл к покоям государя. У входа стояли двое мужиков, облачённых в чёрное одеяние. В руках у каждого было по секире. Завидев князя, оба рынды расступились и поклонились, снимая шапки. Курбский единожды постучал и отворил дверь. Мрачные тени дрожали, растянувшись от опрокинутого стола. Бумаги смялись, письма, карты и чистые листы слиплись в полузастывшей лужице чернил. На краю ложа сидел царь. Его чёрное облачение свисало со сгорбленной фигуры. Одной рукой он закрывал пол-лица, вторая безжизненно покоилась рядом. Едва Курбский зашёл, государь поднял на него свой взгляд.

– Андрей, подойди, – тихо и хрипло произнёс Иоанн, протягивая свою руку.

В глазах царя дрожал блеск свечей. Глубокие карие глаза стали будто бы чёрными и до того пустыми, что князю стало не по себе, видя государя в таком состоянии. Курбский приблизился к нему и взял за протянутую руку. Она была холодной и дрожала. Курбский сел подле царя, не ведая, что же сейчас разрывает душу Иоанна, но уже страшась этих глубин. Царь сильно сжал руку, глядя в глаза Андрея.

– Мне было послано видение, что больше не суждено нам увидеться, – почти прошептал Иоанн, и во взгляде читалось, что государь сам страшился тех слов, сходящих с его запёкшихся губ.

– Не может того быть, – Андрей мотнул головой.

Царь хрипло усмехнулся, но звук был страшен – ему точно не хватало воздуха.

– Как же не может, ежели видение было? – спросил Иоанн, резко раскрыв свои блестящие от влаги глаза.

– То лукавый образ, от Бога ли послан? Как же не видеться нам, государь? – спросил Андрей.

– Неужто бесы так подобрались ко мне?.. – Иоанн провёл рукой по своему лицу, тяжело вздыхая.

После резко переменился, встал с кровати и прошёлся по комнате, ступая прямо по бумагам, которые разлетелись по полу. Замер государь тоже резко. Он поднял взгляд и глубоко вздохнул.

– Кому ты служишь? – спросил царь, не глядя на Андрея.

– Вам, государь.

Иоанн кивнул, переводя взгляд на князя.

– Помню, Андрюш… – царь медленно поднял руку, указывая на своё ложе. – То было страшное испытание Господне, посланное мне. Тело моё снедало адское пламя. Помнишь волю мою, о чём я, беспомощный и страждущий, я просил?

– Помню, – кивнул Андрей. – И перед людьми на земле и Богом на небе, перед святым ликом и крестом животворящим исполнил я волю вашу.

– Я смертен, – с каким-то тихим спокойствием вполголоса произнёс Иоанн. – И страшно мне предстать перед Господом. Знаю я, что Суд небесный будет справедлив. Но сейчас нужна мне опора здесь, на земле. Я сам буду вершить суд над такими же грешниками, коим и являюсь я по слабости своей. Андрей, если в самом деле видение моё послано от лукавого – пущай. Но ежели в самом деле не суждено будет увидеться нам…

Иоанн умолк, опустив взгляд на деревянный стул, который в порыве брошен был о стену. Царь поднял его, взявшись за спинку одной рукой, и опустился на него.

– Не знаю, сколько ещё моё слабое сердце вынесет, ежели не будет подле меня тебя, Андрюш, – хоть губы государя и усмехнулись, но в глаза вернулась та глубокая опустошённость. – Видимо, таков крест мой, и буду я нести его.

Рынды, стоявшие за дверями государевых покоев, не слышали, о чём вёлся разговор. Немногим менее чем через час двери отворились, и князь покинул царя. Заря уже нежно освещала небо, когда князь Курбский гнал свою лошадь по заснеженной дороге с тревожным предчувствием, что будет терзать его душу долгие годы.