Цитаты — стр. 9

- Ты мне часто говорил, что надо уметь идти против течения. А видел ли ты, как в степях останавливают табун диких лошадей? Это страшная картина! Когда несется табун, горе тому, кто решиться встать на его пути. Но умные люди выскакивают на скакунов в голову табуна и уводят его за собой куда им нужно... Мудрость правителя в томи заключается, что бы не биться лбом о стенку, а скакать впереди событий, стараясь даже обогнать их

— Ты, брат Митрофан, помогай постичь ей мудрость Иеговы, — сказал Семен Селиванову.
— Как же, как же… И не сомневайся, брат Семен, — ответил ее квартирный хозяин.
— Вот-вот… Журнал наш переписывать давай. Она грамотная, без ошибок размножать будет. А то у нас плохо с журналами, не хватает на всех…
И Зина переписывала, сперва не особенно вникая в смысл того, что переписывает. Но постепенно начала задумываться, особенно когда приходилось ей переписывать что-то вроде этого: «С 1914 года вспыхнули две мировые войны непосредственно в сердце христианства, и во всей земной системе положение вещей ухудшается, а беспорядок увеличивается. Поднялся безбожный коммунистический великан. Он приобрел власть над третью земли, а именно над 900 с лишним миллионами людей. Христианство делает отчаянные усилия держать великана под угрозой не только затем, чтобы он глубже не проник в христианство, но чтобы он не проглотил также нехристианские нейтральные народы мира».
Однажды Зина своим четким каллиграфическим почерком вывела в тетрадке:
«… С тех пор как в 1918 году пришла к концу первая мировая война, языческие народы под водительством бога этого мира — Сатаны находились в походе к их последней битве против царства Божьего. Это означает, что в 1958 году истекло сорок лет с того времени, как они находятся в походе, и ни Лига наций, ни ООН не удержали их от похода и не побудили их сложить оружие перед царством Божьим…»
Вывела и спросила:
— Дядя Митрофан… Так это что же? Эти языческие народы кто? Ведь это… об нашей стране, что ли?
— А ты пиши, пиши, дочка, — улыбнулся всем своим некрасивым, рябым лицом Селиванов. — Пиши да думай. И ответ придет. Ведь божье все это.
— Божье?
— Какое же еще?! Ты пиши знай! — сказал он построже. — Да не болтай… кому не надо. Большое дело тебе доверено.
Зина и без того уже знала, что болтать не положено, что журналы, которые она переписывает, приходят из за границы, из самой Америки, — недаром их так тщательно прячут. Иногда ей становилось от этого не по себе. Но…

И только война опалила его безжалостно, обварила враз, как кипяток: в середине сорок второго погиб на фронте муж Марьиной дочки, а через год погибла и сама дочь, незаметно, без слез, отправившись на фронт мстить за своего мужа, за этого невидного зеленодольского парнишку. Очевидно, для нее он был самым видным на свете.

... И вдруг старик заплакал, нисколько не стесняясь своих слез. Из его мутных глаз выкатывались одна за другой прозрачные, кристально чистые слезинки. И чистота их казалась Петру Ивановичу странной, необычной. Ведь из этих старческих глаз, думалось почему-то ему, и слезы должны были течь такие же старческие, мутноватые.
Но тут же он подумал, что слезы человеческие всегда, видимо, чистые, прозрачные, как родниковая водичка, потому что на них расходуется то лучшее и светлое, что есть в человеке.

«Все я передумала, Анисим, на много рядов. Любила тебя я сам знаешь как. Цепная собака от злости задыхается, а я так от любви... Но высохло все во мне, как вода в речке. Я еще раз перерыла весь сухой песок, — может, думаю, где мочажинка присыпана, может, где хоть влажный чуточку песок этот... Нет. И не знаю, со слезами ли вытекла эта любовь там, в лесу, под Петров день, медведь ли ее сломал... А может, ушла она, как вода сквозь песок, чтоб не быть купленной за твою мельницу...»
«Как ты не мог понять тогда — любовь не продается, не покупается! И силой не возьмешь ее. Она даром отдается».
«Я еще подожду, Марья... Может, позже...» — взмолился я.
«Жди. Только вряд ли. Ведь и так два раза уже перерывала песок я. А с годами и берега обваливаются, потом и совсем не угадать, где речка текла...»

...Упал ей в ноги:
«Давай, Марья, жизню налаживать, а? Полюбил я тебя... свету не вижу».
Смотрела она на меня, смотрела...
«Ты-то полюбил, да... мою любовь сгубил, — проговорила она. — Сгорела она, как твоя мельница. В сердце вместо крови один пепел. И тот уже остыл, ветерком разносит его... Ну, чего стоишь? Уходи».