Цитаты — стр. 6

Секса у нас нет. Это не ужасно, если что. Но просто, знаешь, когда ты типа "секс на стороне" и вдруг вся история про секс куда-то девается, ты оказываешься просто на стороне. Никакого контекста. Понимаешь? Это не то чтобы обязательно, просто странновато. Потому что с женой, даже если вы не трахаетесь, вы можете к родителям ее съездить или поругаться, кто посуду в посудомойку поставит, а вот когда это с любовницей происходит — оно как-то выбивает почву из-под ног.

Ниспровергатели времени говорят: сорок — это не возраст, пятьдесят — самый расцвет, шестьдесят — это новые сорок, и так далее. Я твердо знаю одно: есть время объективное, а есть субъективное, которое ты носишь на внутренней стороне запястья — там, где пульс. И твое собственное, то есть истинное время, измеряется твоими отношениями с памятью. Потому-то и приключилась та странность: когда на меня вдруг нахлынули эти новые воспоминания, ощущение было такое, будто время ненадолго повернуло вспять. Как река, ненадолго устремившаяся вверх по течению.

Часто ли нам доводится рассказывать историю собственной жизни? Часто ли приходится ее корректировать, приукрашивать, ловко подравнивать? И чем дальше, тем меньше остается вокруг людей, которые могли бы оспорить нашу версию, напомнить, что наша жизнь — вовсе даже не жизнь, а просто история, рассказанная о жизни. Рассказанная нами для других, но в первую очередь для себя.

Но время… Сначала оно преподает нам урок, а после скручивает в бараний рог. Мы считали, что проявляем зрелость, а на самом деле — всего лишь осторожничали. Воображали, что связаны ответственностью, а на самом деле трусили. То, что мы называли реалистичностью, оказалось лишь способом уклонения от проблем, а не способом их решения. Время… дать нам достаточно времени — и все наши самые твердые решения покажутся шаткими, а убеждения — случайными.

 - Что читаем?
Она повернула ко мне бумажную обложку. Стефан Цвейг.
— Ага, наконец-то приближаешься к концу алфавита. Кто там после него остается?

‘What are you reading?’
She turned the cover of her paperback towards me. Something by Stefan Zweig.
‘So you’ve finally got to the end of the alphabet. Can’t be anyone left after him.’

Does character develop over time? In novels, of course it does: otherwise there wouldn't be much of a story. But in life? I sometimes wonder. Our attitudes and opinions change, we develop new habits and eccentricities; but that's something different, more like decoration. Perhaps character resembles intelligence, except that character peaks a little later: between twenty and thirty, say. And after that, we're just stuck with what we've got. We're on our own. If so, that would explain a lot of lives, wouldn't it? And also - if this isn't too grand a word - our tragedy.

Мы – сны. Все мы – призраки. Подумай! Если универсальный квантовый компьютер может точно воссоздавать реальность множество раз, то какова вероятность, что мы самая первая, оригинальная копия, в отличие от всех остальных? Хочешь цифр? Могу привести тебе цифры. Мы все подсчитали. Так вот, вероятность очень-очень-очень мала… Настоящая вселенная погибла уже давным-давно, мы все призраки в конце времен, в смертельном окончательном холоде. Процесс постепенно замедляется, но никогда не остановится, перезапускаясь снова и снова, и нам не выбраться отсюда. Никому.

Этот огромный, грубоватый, старомодный, мрачный, романтичный, пессимистичный, одаренный, катастрофически невыдержанный и умный диктор новостей. Его книги. Его стряпня. Его вино, его время, его умение слушать. Его большие нежные руки. Его любовь к дождю. Он всегда был рядом, если то позволяли Бразилия и мир. Его многочисленные костюмы, рубашки и всегда дорогое нижнее белье. Его сексуальность никогда не была современной и очевидной, вульгарной, в ней чувствовалось что-то более взрослое, умное, грязное и романтичное, комичное, дурное и упадническое. Она увидела, как стилус написал: С тобой я чувствовала себя женщиной.

– Знаю, знаю. Не жди, что я буду последовательной. Что вы делаете со всеми этими штуковинами?
– У нас супергероический секс.
Ее глаза расширяются от удивления.
– Типа Бэтмена и Робина? Круто. Но что вы конкретно делаете?
– А тебе-то какая разница?
– Люблю совать нос в чужие дела. Из-за этого у меня уже неприятности.
– Мы переодеваемся. Играем. Иногда притворяемся, что деремся, ну типа битв. – Произнеся это вслух, выдав свой секрет, Эдсон испытывает жгучий стыд. – Но большую часть времени просто разговариваем.

Она не задает вопросов, пока Эдсон объясняет устройство своего мира.
Ангелы из углеродного волокна наблюдают за городом денно и нощно, никогда не перестают, никуда не спешат. Универсальные арчиды ставят метки и мониторят твое местоположение, и тебя предают одежда, обувь и игрушки в кармане. Тотальная слежка – все от полицейских камер на шоссе до футболок и айшэдов прохожих постоянно делает снимки, конфиденциальность доступна только богатым и мертвым. Информацией не владеют, но ее берут взаймы; музыка, помеченная определенной датой, и дизайнерские логотипы должны постоянно обновляться: нарушение интеллектуальной собственности карается смертью, но убийства стали развлечением в прайм-тайм, когда за каждый просмотр взимают плату, а полиции оплачивают каждое раскрытое дело. Любой клик айшэдов, любое сообщение, звонок, карта, любой крик «Гооооол!», любой апдейт, штраф за проезд и купленный кафезинью генерирует облако маркетинговой информации, хвост которого тянется через всю инфосферу Сампы. Алиби, несколько удостоверений личности, резервная копия самого себя – небезопасно быть кем-то одним слишком долго.