Рецензии — стр. 41

Среди великого множества книг, которые существуют в пространственно-временном континууме, всегда найдется место для произведения, с которым случается что-то особенное. Будь это недописанный роман Стига Ларсона, который находит его жена на антресоли. Или ненаписанный роман Фрэнка Герберта, который возникает на божий свет, благодаря его сыну, который, ну а как иначе, знал, как его великий визионер и по совместительству папа хотел написать продолжение «Дюны» (это было почти без сарказма). Или переводчица нобелевской лауреатки Хан Ган, которая, стесненная своими знаниями в корейском языке, неожиданно напереводила книгу лучше, чем она получилась изначально. Эта литературная физика плохо подчиняется каким-либо законам и живёт по своим, литературно-квантовым законам. Каждый день антресоли, сыновья и переводчики расширяют в каком-то смысле литературное пространство. Оно и должно расширяться, так уж устроена Вселенная. Как знать, возможно камин в доме Николая Васильевича Гоголя на самом деле погас, а чемодан с работами Хемингуэя, который он под воздействием любимых маргарит и разъедающей его хандры забыл в самолете, нашелся. Конечно, время тут работает не на руку нашим квантовым связям. Но пока большое общее молчит, всегда найдется место чуть меньшему и частному. Нам же все интересно. Например, дым от сгоревшего второго тома "Мертвых душ" (если он все-таки сгорел, как знать, как знать), например, не развеялся по холодной, остывшей комнате. Со временем он приобрел приобрел романо-германское имя, "раух", и неожиданно осел в конце имени Алексея Глебовича Смирнова. А дальше история. Вот же она.

Одним солнечным днём 1881 года, во Владикавказе, родился Борис Васильевич Смирнов. Жизнь его была интересна и чудна, он многое на свете видел (хватит на две-три других не менее интересных жизни), часть из этого зафиксировав на бумаге. Да так, что и по сей день в Русском музее или в Третьяковской галерее можно случайно увидеть географию его жизненного пути: тут и две чайки над холодной рябью Валдайского озера (одна уверенно парит, вторая плавает будто она утка), и кусочек безжизненной, но уютной тайги под Красноярском, а вот горные ручьи, стекающие по южным горам нашей Родины, с красивыми названиями, внушающими трепет и благоговение. Борис Васильевич Смирнов так и не стал большой величиной отечественного изобразительного искусства, в основном осев в краеведческих музеях и галереях. Здесь я, конечно, слегка несправедлив, не каждому суждено попасть в Третьяковку не через главный вход, а через специальный лифт с большими деревянными кофрами, где хранятся картины. Ещё, добавлю от себя, вновь субъективно, что у Бориса Васильевича на редкость удачно получались кошки. Его коллега Шишкин, который не только в Третьяковке, но и на конфетах, учебниках и книжках, не мог толком медведей написать, а тут кошки. Понимаете? Ладно, не важно. Борис Васильевич оставил после себя и ряд литературных заметок, в первую очередь, конечно, нехудожественного характера. Художественная литература в этой истории ещё не появилась. Зато появился (у Бориса Васильевича) сын. И звали его Глеб Борисович.

Глеб Борисович Смирнов родился в 1908 году, в Киеве. Первые шаги его были предопределены - его отец давал ему уроки живописи, а как иначе. Котов (это не фамилия, это животные) Глеб Борисович не писал, либо писал столь редко, что в нашей истории их не осталось. Да и сама по себе живопись у него выходила какой-то механической, без цепляний сердца. Вот берег, вот река, деревья слегка пошатываются. Без катарсиса. Возможно, поэтому Глеб Борисович больше отдавал предпочтение графике, а свой строгий и пытливый взгляд он и вовсе вскоре перевел с березок и речек на юных художников, став одним из самых больших преподавателей изобразительного искусства своего времени. Да не просто Глеб Борисович стал педагогом. Профессор, заведующий кафедрой, не побоюсь этих слов, декан и доцент. Сколько юных и одаренных художников после его экспертизы отправили свои работы на венецианские биеналле и иже с ними? Нам это, конечно, интересно, мы пытливые, но это тема обсуждений другого кружка. Мы все ждём литературу, причем не ту, как Смирновы методику преподавания приемам живописи отдавали в свет (Глеб Борисович на этом поприще вообще крупную собаку съел), или как они делились байками про коллег-ВХУТЕМАСовцев. Когда у нас уже появится роман? Когда начнутся квантовые связи? Обождем. Вместо романа у нас появляется Алексей.

Алексей Глебович Смирнов появился на свет в 1937 году, в Москве. Дальше вы сами все знаете. Путь Алексея Глебовича тоже был предопределен. У капитана дальнего плавания рождается только капитан дальнего плавания (если предыдущий не убил альбатроса – это к беде). Традиции, наследство, эритаж. Однако, Алексею Глебовичу предстояло этот самый эритаж скорректировать. Юный художник, который по сути шел по тем же стопам, что и два его знаменитых родственника, вдруг сбился с пути. Нет, кисть художник Смирнов А.Г. не бросил. Если обратить внимание на периоды его творчества, то Алексей Глебович в каком-то смысле пошел ещё дальше своих достаточно консервативных в плане творчества отца и деда. Неоимпрессионизм в юношестве, переход к экспрессионистским абстракциям, масло и мистический символизм, гравюры на линолеуме, далее, цитата, "период скифских знаков и космической поэзии", а параллельно со всеми этими безобразиями - восстановление православных храмов по всей территории России. Вот уж, так сказать, Алексей Глебович был готов к любой авантюре. Есть, правда, нюансы. Если слегка (а боле не надо) взглянуть на работы Алексея Глебовича Смирнова начала 1960-х годов, то вы увидите нечто трансгрессивное, сюрреалистическое, истерически-буйное; иллюстрации то ли к раннему Сорокину, то ли к вневременному Мамлееву, в чей Южинский кружок Алексей Глебович короткое время входил. Я это все рассказываю не с позиции, что в семье не без. Не без, конечно. Но, во-первых, не могу знать, как именитые родственники Алексея Глебовича относились к его творчеству. А во-вторых, да опять же, у нас тут другие компетенции. И вообще, где же уже книга?! Потерпите. Книга возникнет из дыма.

Ни один источник, в который можно погрузиться относительно неглубоко, не даёт внятного ответа, как так случилось, что был Смирнов, потом был другой Смирнов, а потом случился Смирнов фон Раух. Да, Алексей Глебович относил себя всегда к аристократам, но так и был им, что по фамилии родной, что по происхождению профессорскому. Однако то ли комплексъ, то ли обычное хулиганство, но на каком-то этапе жизни Алексей Глебович начал себя именовать фон Раухом. Просто деталь, на самом деле не влияющая особо ни на что. Что нас интересует, так это стык 1960-1970-х годов, когда Алексей Глебович начинает публиковать свои стихотворения. «Утренний мираж», «Случайное», «Из записных книжек». Его поэтические эксперименты вынесем за скобки. Не наша подведомственность, так скажем. Что мы вообще понимаем в стихах? Идут все двенадцать куда-то вдаль. Оставим мы это. Что там по более нам понятной форме? Оказывается, что Смирнов фон Раух очень активно настукивал на своем ундервуде. Более того, и в литературе Алексей Глебович тоже не избегал экспериментов: помимо стихотворений, его перу принадлежит ряд пьес, многочисленные сборники эссе (которые вышли в 2015 году под названием «Полное и окончательное безобразие»). Чего-то не хватает, верно? И вот, наконец. С тихим и не назойливым скрипом открывается нужная антресоль; та антресоль, на которой почти 50 лет пролежал самый настоящий роман. Наконец-то случилась физика пространств и времён!

Ну, правда, было бы странно, если бы не попробовавший почти всё существующее в мире искусств Алексей Глебович не написал хотя бы один роман. Он и написал. И ровно один. В 1976 году, под псевдонимом Алексей Анненков. Можно подумать, что пребывание в Южинском кружке могло оставить на фон Рауха должное впечатление. Ну вы знаете. Оккультизм, эзотерика, мистицизм. Причудливые, порой и зачастую антиэстетические конструкции, которые читать иногда сложновато (я лично с Мамлеевым не справился давно и навсегда). Да и живописные работы Алексея Глебовича тоже не сулили традиционной литературы – как ни крути, а когда у тебя на холсте полубосховские чудища пляшут вокруг отрезанной головы, то с чего на страницах должна появится степенность? Но на антресолях случаются порой удивительные вещи. Порой монстры прячутся в чулан. И случается самый простой, в жанровой, конечно, классификации, детектив. Что-что? Все верно. Жонглирующий жанрами и заигрывающий с контркультурой, художник Алексей Глебович фон Раух, человек, который хаял навзничь Толстого, Бунина и других больших авторов, написал самый простой классический детектив. Как же так получилось?

Итак, «Доска Дионисия» рассказывает нам о порядочной сотруднице-искусствоведе Анне Петровне, которая пытается отыскать редкую «доску» (так на жаргоне именуют иконы) великого мастера Дионисия, которая, вроде как, припрятана где-то в полуразрушенном Спасском монастыре на берегах Волги. Супротив нее, в роли гадких злодеев – криминальный авторитет Аспид с бандой гайменников; чуть менее гадкого антагониста - сбившийся с праведного пути антрополог Федор, который слегка подустал от рутины и решил резко изменить свою жизнь преступным путем. И весь этот литературный ансамбль существует на фоне полубезумного и строптивого священнослужителя, который бережет старую масонскую тайну. Вот такой вот ассамбляж, если вкратце. Есть еще в «Доске Дионисия» две последние главы, о которых я скажу далее отдельно. Пока же по основной тематике вопроса. Это на самом деле традиционный детектив. Можно даже набраться наглости и назвать его «арт-детективом», почему нет. Помните, был такой Иен Пирс? Была у него серия детективов, где искали бюст Бернини или картину Караваджо. Ну вот примерно та же история, просто в советском антураже середины прошлого века. Если не знать всей этой предыстории (про солидный род художников, про 50-летнее томление на антресоли) – ну просто хороший, качественный, стилизованный под старину детектив (а что если правда стилизованный и нам выдумали все остальное? Ладно, это я так). Написан очень строго, с уважением к жанру. Никакой мамлеевщины, если хотите знать. Более того, примерно в середине, когда повествовательный фокус смещается на Аспида и его банду, Алексей Глебович, вдруг, начинает писать так сочно и красиво, что какой там Иен Пирс, вы что? Смотрите:

Холодный искрящийся пузырьками лимонад был прекрасен, как солнечный Рио-де-Жанейро в слякотный осенний день, заставший одинокого путника босиком посреди сельского проселка.

Или вот, не просто яркий слог, но и глубокий смысл (а еще литературная красота необыкновенная):

Обычно люди, если они — полноценные люди, вырастая из детства, перестают быть рабами вещей. Вещь для полноценного взрослого человека носит строго утилитарный характер: машина — чтобы на ней ездить, стул — чтобы сидеть, магнитофон — чтобы слушать музыку. Для ребенка вещь не носит утилитарного характера, она — символ, символ любви к животному, к людям, к детской пушинке-мечте. Отнимая у ребенка игрушку, отнимают часть его иллюзии о мире. Взрослые люди, обожествляющие вещь, тоже в чем-то похожи на детей. Группы блестящих сверкающих предметов создают у них иллюзию их всемогущества. На самом же деле они отнюдь не всемогущи. Чем больше человек баррикадируется предметами, тем беднее он ощущает, тем несвободнее он идет по миру. Да и есть в каждом стремящемся к богатству человеке что-то духовно-недоразвитое, какой-то паталогический детский инфантилизм, как будто лысый беззубый шестидесятилетний младенец насмерть вцепился в золоченую соску-пустышку и в ужасе вращает глазами — как бы ее у него не украли.

В целом, наверное, к роману вообще бы не было бы претензий, если бы не парочка нюансов. Один, незначительный, можно назвать жанровой простудой. Во всяком случае интрига, мать-женщина жанра в «Доске Дионисия» достаточно скудная. В целом, заявленные тайны раскрываются как-то скверновато, а сама икона, которая ощущалась в каком-то смысле макгаффином, да вот же она, вы не там ищите. Нет, на общее впечатление это почти не влияет (особенно, когда Смирнов фон Раух начинает писать, как в цитатах выше), если вы, конечно, не ждете от романа по-настоящему детективного напряжения с неожиданной развязкой. Такого тут нет, алас. Ну и второй момент: это те самые две последние главы произведения. Я ничего не имею против неожиданного погружения «в те дни», но как будто бы в «Доске Дионисия» это оказалось слегка лишним. После Алексея Иванова (не Смирнов, родственных связей нет), который как будто и вправду там был (ну, «там», понимаете), читать слегка непривычно, хоть Смирнов фон Раух и прикладывает усилия к достоверности происходящего. Но Станиславский на такое кривил черты лица и не верил. Да и роман сам уже закончился сюжетно, а нам тут неожиданно автор хочет презентовать героев прошлого, когда уже ни места толком нет, ни времени для раскрытия парашюта. Но это так, скорее издержки дебютного романа, сложно поверить, но он именно такой и есть. Слегка сыроватый, скомканный, кончающийся спешно. Никто на охрану ключ не сдавал, может там вторая книга завалялась? Есть ощущение, что там бы было все еще лучше.

Но давайте посмотрим и с другой стороны. Вы же помните, с чего мы начали? Пыльная антресоль, забытые Богом и временем литературные труды, еще и ладно бы писателей, так тут у нас художник за перо взялся. Все это, конечно, очень интересно. И самостоятельная инициация Алексея Глебовича в писатели, его родственный бэкграунд, его творческие эксперименты – все это привело к тому, что на антресоли оказалось не пусто. И есть какая-то, наверное, ирония большой судьбы, что именно «Доска Дионисия» среди всех работ Алексея Смирнова фон Рауха, нет, не занимает какое-то особенное место. И нет, не дарует имени автора вторую жизнь. Сейчас сформулирую. Дедушка Алексея Глебовича очень хорошо умел рисовать кошек. Они у него были слегка modernish, но живые и красивые, с прекрасно транслируемой кошачьей динамикой. И вот оказалось, что «кошки» внука Бориса Васильевича – это простой, хорошо написанный арт-детектив. Все эти эзотерики и мистические символизмы – все это было здорово и наверняка интересно. Но, как это часто и бывает, самой устойчивой оказалась литературная квантовая связь. В этом смысле, «Доска Дионисия» чуть ценнее, чем она есть на самом деле. Все потому что с этой книгой происходили удивительные вещи, а значит, она и сама в каком-то смысле удивительная. Не знаю, какую научную теорию я только что доказывал, но чувствую, что доказал.

И вместо постскриптума. Мы с вами только что на бытовом, спешно накрытом на стол (это моя вина, извините, нужно бежать) уровне посмотрели на совершенно потрясающую историю. Как в определенной среде, силой невиданных и странных энергией родился роман, который оказался законсервирован на долгие годы (антисоветских и «неправильных» вещей в нем и правда мульон). Затем, кто-то же где-то что-то правда приоткрыл. Кто-то провел редактуру, корректуру, наверняка вымарал что-то слегка. И вот так вот, в 2024 году, где все еще нет летающих машин и лекарства от всех болезней, мы получили такую вот маленькую машину времени. Кто-то из вас скажет, что, мол, притянуто за уши; сколько советских авторов до сих пор лежат на пыльных и темных полках. Так в этом вся и суть. Каждый книжный шкаф всегда может открыться, нет проблем. Кто-то должен взять и прийти. Такой вот литературный молон лаве. И нужно всегда радоваться, когда все это происходит. Это значит, что пространство продолжает расширяться. На то он и континуум. Большая и удивительная сила!

Держите свое сердце и разум открытыми! Читайте хорошие книги!

Ваш CoffeeT

Ещё один неплохой роман ещё одной девушки-писательницы из (условного) женсовета Елены Шубиной и Ко (как можно понять из "Благодарностей" в конце книги, да и по стилю и манере письма).
Вернее даже не из "женсовета", а из самовоспроизводящегося конвейра: потусовался (точнее потусовалась) - "поучилась" - пообщалась - написала книгу - приняла правки "коллег" -выпустила книгу - получила внимание (интервью, премии и тп) - включилась в конвейер: и вот уже дальше и ты сама будешь и прочитывать, и выбирать-отсеивать и комментарии писать (на обложечках и в СМИ к книгам коллег) и "преподавать" и двигать, и двигаться во всем этом узко-корпоративном "своем" потоке, никого "чужих" сюда не допуская (половина или больше половины всех номинантов и призовых мест во всех наших основных российских литературных премиях получают исключительно пишущие персонажи из команды "редакция Елены Шубиной") и свято бдя этот принцип недопускания...
Да, всё это так... только надо иметь в виду при этом, что побочным продуктом функционирования этого принципа является то, что мы и можем наблюдать, что в этой книге (лучший вариант), что в других подобных опусах (худшие варианты) - примерная однотипность манеры письма, примерная одинаковая "степень искренности", тем, подач, ну и прочие разные похожие общеобязательные "ценности" и прочие "мелочи"... Вот такая вот перспективка... вот такой вот заколдованный круг...
Ну ладно, это мы немного отвлеклись (хотя и по сути, во многом, и по существу не сильно, на самом деле, конечно же отвлеклись). Продолжаем.
Сама книга, повторюсь, вполне хорошая.
Женская судьба, она же такая... сопереживательная, как минимум, часто трудная и насыщенная, обязательный эротизм, к тому же (та самая, и фактически единственная "соль") присутствует... Впрочем, конечно же, как и мужская. (Просто) мужскую, наверно, менее интересно читать (наше же чтение, оно же иногда и отчасти, как "подсматривание")... А подсматривать (за женщинами) мужикам всегда интересно, а и женщинам так же интересно (бывает подсмотреть за своими одно-половыми коллегами) и (или) посмотреть... посочувствоать... повздыхать-сопереживать... позлорадствовать... восхититься... огорчиться и тд...
Да, так вот, "женская судьба" в этом романе, вернее, такой средне-небольшой эпизод оной судьбы-событийности здесь и присутствует, в этой книге. И эпизод такой, вполне в контексте перечисленных "интересностей" представленный. Да и язык хороший.
Мыслей только (особо) глубоких здесь нет, а их и не надо здесь (а то не дай бог, бросят же на полпути (чтение), а им это надо? нет, этого никому (ни "здесь", ни "там", нигде вообще же) не надо (да вы и так, без меня это знаете), сами бы первые и бросили... о чём это я)).
PS. А девушка, авторша, кстати, симпатичная вполне, особенно портрет с жемчужными бусами в каком-то интервью понравился.

Воскресенье вечер, жара, июль, в пробке, в тоннеле по въезде в Москву внезапно перерывается движение. И люди оказываются замурованы под землей, без связи с внешним миром.
Подозреваю, что Вагнер хотела показать срез современного общества в экстремальных обстоятельствах. И поэтому закрыла в тоннеле самых разных случайных людей: разных профессий, семейного положения, возрастов и положения в обществе.
От полицейских и чиновников до гастарбайтеров и домохозяек.
Завязка была любопытна: во-первых, знакомый тоннель (пусть изменённый до неузнаваемости в художественной переработке); во-вторых, забавные персонажи соседи по пробке. Но чем дальше в тоннель, тем страньше.
Люди бухают, стреляют, бегают туда-сюда, организовывают мини-шариат, болтают о разном и пытаются выбраться. Но как же пренебрежительно Вагнер описывает своих героев… ни о какой психологической глубине и достоверности говорить не приходится, все с начала до конца остаются ярлычками с капотов их автомобилей. Так ещё Вагнер описывает всех с таким презрением, что читать тошно ещё и от этого.
Я конечно понимаю, что
«Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей», но не до такой же степени: должно оставаться место светлому чувству, и не только к белому коту.
Чем дальше, тем больше нелогичного и карикатурных персонажей, но не сатиры, а именно гадкой карикатуры, в которую уже не веришь. Что стоит один только дед в бункере. Понятно, чего не терпелось показать авторке, но получилось это нелепо. А то, как к концу расползается одежда и внешний лоск его помощницы - это мелкая попытка на сатиру, которая не вызывает ничего кроме жалости к авторке за ее беспомощность.
Все самое хорошее сформировалось вокруг бедного стоматолога с белым котом, но потом его злоключения переходят все логические и человеческие пределы, и его линия заканчивается ничем…
Короче, замах был на большой роман, а получилась пустая русофобская графомания.
Ну и зачем кто-то вёз с дачи мешок Антоновки в июле: над кем издеваться этой недозревшей кислятиной?

*тяжкий вздох* В последнее время, псевдо мистические книги ну совсем не радуют. Авторы берутся описывать интересные события, не вникая в тему, нагромождая вотэтоповоротов без логических связей. Что книга с бабкой вызвала тление волос, что эта книга. Но обо всё по порядку, правда, без спойлеров невозможно объяснить.

Начинается всё с поездки двух молодых девах в Карелию на машине. Они наматывают по 300 км в день и, видимо, уже по третьему кругу объезжают маленькую республику, которая 660 на 424 км по размерам. И всё никак не могут найти морошку, хотя всем известно, что она растёт на торфяных болотах. Что они там неделю ищут под кустами - я не знаю. И вот начинается типа мистика. Они заблудились в лесу и с этого момента мне пришлось достать водичку, дабы смачивать тлеющие жопные волосы.
Я понимаю, что не все знаю о золотом правиле трёх: 3 минуты без воздуха, ТРИ дня без воды и три недели без еды. Они ходили ПЯТЬ дней без воды и им норм! Допускаю, что какую-то часть воды эти девки добывали путём поедания черники и других растений. Возможно, они слизывали росу утреннюю и так протянули. Но, блин, почему нельзя почитать реальные истории людей, которые блуждали по лесу и как-то сумели выжить? И то, везде был ручей хотя бы, лужи в низинах. А тут мы читаем, как они ходили, НЕ ПИЛИ уже пять дней и думают - надо найти воду. Походу, эти девушки не белковые организмы... Хорошо, потом у них начались галюны, которые очень даже случаются в таких условиях выживания. Только автором описывается это всё как мистика, самая настоящая, что вот их водит леший, а не переохлаждение ночное, усталость и отсутствие той самой влаги.

Потом фокус переключается на семейство, которое ночью приезжает в деревню, вскрывает дом и занимает его. Мягко сказать, семейка странная, но не в том ключе, в котором подаёт её автор. Со стороны, со слов других людей, они все - лешие, нелюдь, нечисть и прочее. Но я сразу увидела в них каких-то сраных мошенников, так как просто вскрыть заброшенную амбулаторию, устроить там сеансы магии, лить в уши всем и каждому про какие-то покупки домов - это ни разу не подозрительно, ага. Но всё опять подаётся автором как МИСТИКА. Волчара этот без дрессировки внезапно такой никого не скушал, да-да...

История начинает закручиваться с момента исчезновения старушки Анны, которая почему-то сразу невзлюбила новых соседей. Ну конечно же, на них полились тонны подозрений, ведь она зашла к ним и не вышла, они лешие! Там ещё одна бабка пропала после общения с экстрасенсоркой, ой-ой-ой! Я долго не могла понять, а чего, собственно, эта бабка так прицепилась к семье Гриши? Незаконное присвоение чужого имущества, конечно, тяжкий грех, но не такой, чтобы докапываться до них. Но потом всё стало ясно! Автор всё объяснила, но в своей типичной манере - было именно так и никак больше.

И я не верю, что из-за сгоревших алкашей поднимут всю Россию на поиски преступников.

Ну что за бред?!

А к чему сцена с Иваном и ребёнком? Чтобы нагнать жути? Но это бессмысленная трата страниц, в таком случае! Тут нагромождено всего и сразу, но всё просто так, чтоб было.

Можно было бы очень хорошо совместить два времени, вывести всё так, что девки эти не алкашей грохнули, а главу республики, например. Но нет, у нас именно такая нелогичная и странная история. И какой я вывод должна сделать из всего прочитанного? Правильно, иногда мистика должна быть настоящей, чтобы ею можно было закрыть ДЫРИЩИ в логике повествования. Потому что я ни на секундочку не поверила в возможность таких событий.
Из хорошего - написано нормально, бабушка зачётная, герои хотя бы не картонные, а живые. Моя низкая оценка именно из-за бреда, творящегося на странице книги.

Яна Вагнер - мастер загнать своих персонажей в замкнутое пространство, отрезать их от остального мира, отрубить кому-нибудь голову и смотреть, как офигевшие от происходящего человечки будут вариться в собственном соку. Вроде, почему бы и нет - изолированность ситуации и тонкий психологизм только подогреет интерес читателя к сюжету. Но есть вопросы.

Дано: 500 человек внезапно застревают в восресной пробке тоннеля под Москвой-рекой. Застревают в буквальном смысле - въезд и выезд из бетонного коридора внезапно блокируется огромными воротами. Причина неизвестна, спасение не приходит, и спустя какое-то время начинает казаться, что мира за пределами тоннеля больше нет.

Что удалось:

Погружение в обстановку.
Вся вот эта жара, духота, загазованность воздуха, усталость от стояния в без того долгом пути, попытки "пролезть" или "не впустить", похмелье после "веселых" выходных, усталые дети на заднем, нервозность, завтра на работу, а до дома еще ехать и ехать - короче, если вы хоть раз застревали в многочасовых воскресных пробках (а, особенно, в отдельном филиале ада - в пробках на пути из области в Москву), то описание состояний и обстановки прочувствуется вами снова и по полной программе.

Разнообразие персонажей.
На задействованных в замкнутом пространстве героев приходятся действительно разноплановые ребята - тут вам и тонкие нимфы, и "душные тетеньки", профессоры и чернорабочие, мигранты и москвичи в третьем поколении, чиновники, беременные, инвалиды, полиция, преступники, священники, даже кот с собакой - большой размах в персонажах, которым нужно быстро научиться взаимодействовать, выживать и договораиваться (увы - не всегда удачно).

Идея.
Неизбитая и гепотетически возможная для читателя ситуация, в которой что-то пошло не так, позволяет с головой уйти в разгадку истории и наблюдать за происходящим.

К чему есть вопросы:

Непроработанность персонажей.
Если герой действует так, а не иначе, то всегда ждешь, что его мотивы и поступки будут ясны в конце. Что откроется часть его истории, до сего момента нам неизвестная, но работающая теперь на сюжет. Что будет хоть какая-то арка - герой попал в ситуацию одним, а вышел - другим - но нет. Все довольно шаблонно и линейно, из разряда "преступник плохой, потому что он преступник, а преступник он потому, что он просто ну вот такой". Часть персонажей с хорошим таким заходом вообще слили, как будто автор просто устал их тащить к финалу и бросил на пол-пути тоннеля.

Много ненужного текста никак не работающего на историю, как мне показалось. Это мог бы быть классный сценарий для фильма - бесконечные описания и некоторые диалоги здорово бы играли на воссоздание картинки на экране. Но в тексте - это мучение. Одни и те же мысли у лейтенанта, одни и те же мысли у стоматолога, из страницы в страницу описание духоты, дурноты, безысходности, опять духоты - по тексту прошло чуть больше суток, а ощущение - что тридцать лет и три года. К середине книги реально устали все - персонажи, автор и читатель, которому уже ничего не хочется, кроме ответа, что там случилось за тоннелем. Скажите уже и мы пойдём.

Финал. Он есть - и слава богу - в качестве ответа на вопрос "а что случилось?" (что можно отнести к плюсам, учитывая предыдущий пункт). Но его нет в качестве личного финала героев. Нет состояний, нет выводов, которые вот тут - как раз-таки - должны бы быть, чтобы эпично закрыть книгу и размышлять над ней еще какое-то время.
Хотя, возможно, я просто слишком многого хочу от истории, которая вообще не для всего сказанного писалась.

В общем, как идея для экранизации - интересная, на мой взгляд, "киношники" вполне могут доработать текст в эффектный такой фильм-катастрофу с эелементом герметичного триллера. Как книга - на пару вечеров, чтобы поместить себя в душную изолированную обстановку и просто понять свое отношение к происходящему.

Не добрался ещё до современных учебников истории России, но по себе помню тезис: в отличие от загнивающего Запада, в России никогда не было рабства. История России знает множество примеров, когда вещи не называют своими именами. Формирование определённых образов.
В Древнем Риме было римское право, в Российской империи – крепостное.

«провела 6 часов в очереди в подольском УФМС, чтобы донести на себя о своем двойном гражданстве».

Подобные отступления редки, но не метки. Если поначалу они эстетично вводили новую главу, то потом рассыпались. Основное повествование ведёт… череп, так что какие могут быть претензии.
Автор намекает на сходство современных мигрантов из ближнего зарубежья, живущих незаконно в России, с рабами.
Книга представляет из себя хороший пример, как сила и качество текста снижается от начала к концу. Но настоящую причину трудно идентифицировать: первоначально роман выходил как сериал и, возможно, так и писался, а возможно, автору лучше удаётся короткая форма.
Действие происходит в XIX веке. Героинь две: чернокожая рабыня Хоуп в США и крепостная Домна в России.
Текст – эксперимент. Автор попыталась описать жизнь героинь одинаковыми понятиями, стремясь показать схожесть окружающих обстоятельств. Несмотря на эти искусственные конструкции, оригинальный стиль, к счастью, прорывается наружу.

«Невысокий, полноватый, мягколицый Учитель с тихим голосом и скованными манерами тоже почесал ей сердце».

Автор – феминистка, и мы не найдём в романе ни одного выраженного положительного персонажа мужского рода. Все они воспринимают женщин именно как женщин, но не как полноправного человека. Удачно выйти замуж – главная цель жизни, поставленная обществом того времени перед женщиной.

«Петр – отец Домны – не пьет, поэтому семья счастлива».

Весь мир поделён на две категории: РАБотающие и НЕРАБотающие. Хозяева и рабы. Слово негр старательно не употребляется по вышеназванной причине. Но если мы будет так старательно не называть вещи своими именами, то рискуем перестать адекватно воспринимать реальность и потерять историю.
Реальность в романе сама по себе теряет очертания. Магический реализм Некрасовой вплетается в повествование сначала украдкой, вызывая вопросы, а потом фундаментально, эти же вопросы отметая.

«Домна глядела на Нину с удивлением, раскрыв глаза и рот, и тут через них, вместе с ругательствами, в работающую зашел запасенный остаток души».

Душа вместе с ругательствами куклы? Жена крепостного позиционируется как раба мужа раба. После трети книги её язык стал раздражать из-за перегруза прилагательными. История превращается в игру со словами. Игра на первом месте в истории на тему, где не до игр. Обычно в книгах есть «порог втягивания», когда такие сложности с языком перестаёшь замечать, но с «Кожей» так не получается.

«Главный русский хозяин недавно издал приказ, что любой работающий из страны Хоуп, с таким, какой у Хоуп, цветом кожи, ступивший на русскую землю, свободен».

Это указ Николая I. Ради интеграции в европейское сообщество, он освобождал негров, но не затрагивал наших крепостных.
Здесь важно отделить зёрна от плевел. Банальное «все мы люди»? Нет. Люди испокон веков обращались друг с другом как с животными. Чёрно-белый мир может существовать только в нашем воображении. Мы же пришли на эту Землю, чтобы прожить наши жизни в этих телах, чтобы продолжить своё восхождение. Но книга до этого не добирается.
Автору удалось зафиксировать момент перехода, что-то креольское, по её терминологии - полуработающая или полунеработающая. Человек, считающий себя свободным и с презрением относящийся к несвободным, рабам, т.к. они даже внутри рабы и не желают быть свободными. Хотя сам этот человек всё тот же по сути раб, только обманывающий себя новыми придуманными словами.
Стиль напоминает книги, где авторы описывают жизнь инопланетных существ, животных или насекомых, но не людей.

«Оттуда украли не только ее бабушку с дедушкой и весь ее народ, но и львов, вывезли их изображения как символ силы и страха и распространили тут среди неработающих и даже работающих».

Интересная тема со львами, как символом, показывает Россию с точки зрения американской рабыни. Но если в Америку чернокожих рабов завозили насильно для работ и белокожие рабами не были, то что же было в Российской империи?

«Просто все здесь забыли. Людей украли из какой-то другой земли и завезли во Вторую страну Хоуп работать на хозяев и обслуживать их. Так же, как украли из Африки народ Хоуп и привезли работающими в ее Первую страну. Или нет. Просто сами неработающие приехали сюда и заставили местных работать на них».

Превратить в рабов собственный народ? Золотая жила для альтернативщиков. Мне нравится идея совпадения закрепощения крестьян с массовыми приглашениями иностранцев в Россию (не в «Коже»).

«Она только сказала, что нет ничего важнее и лучше в жизни, чем быть свободной».

Но чтобы это понять, придётся побыть рабом. О самой же свободе можно рассуждать часами.
Из-за последовательности слов в предложениях иногда кажется, что историю рассказывает не череп бедного Йорика, а мастер Йода. Магический реализм качает от полюса к полюсу, как корабль в бурю.
После освобождения героинь, создалось ощущение тупика. Как-будто автор не знала, что делать с ними, это была сознательная фиксация. Две женщины устали друг от друга. Свободный человек должен думать о своих доходах, если хочет остаться свободным. Фиксация на теле вследствие обретения свободы, а не на духе.
Начинается поиск себя.

«На спектакль собралась половина Второго главного города».

Странное преувеличение, которое трудно себе представить.

«Праздник таланта перешел в обычное сборище с пьянством».

Так происходит в подавляющем большинстве случаев, ведь празднующие начинают верить окружающим, что у них действительно есть талант.
Когда в книге проявились «Капитанская дочка» и «Мёртвые души», подумал, что, по крайней мере подсознательно, автор считает себя их продолжательницей.
Одна из героинь постепенно находит себя в учительствовании, другая – постепенно теряет душу.

«у ученицы могут появиться сложности с едой, сном, учебной концентрацией и памятью, но не из-за лени и вредности, а из-за постоянной ненужности».

Не стоит кормить своих детей таблетками, повышающими концентрацию и т.п., возможно всё дело в вас.

«этот ужас постоянен и что никто и никогда не будет свободен от него».

Показана бесправность и беспомощность человека, независимо от того раб он или нет, естественно с фиксацией именно на женском образе.

«им, женщинам из любой семьи и страны, всегда есть чего терпеть, но именно они способны если не побороть непрерывный ужас, то приглушить его, чтобы некоторым стало хорошо хоть на короткое время».

Пожалуй, автор иногда заигрывается. Рассказывает об обычных вещах своим новым языком от лица крепостной (бывшей крепостной?), но эффекта отстранённости (читай универсальности) нет, о чем речь понятно, и видна только мишура языка.

«Домна в коже Хоуп смущалась поначалу и все старалась делать сама, даже всегда спускалась в нужное место, а не пользовалась фарфоровым сосудом под кроватью, чтобы Домашняя работающая не опорожняла и не мыла его, но постепенно привыкла и сама уже давала указания работающей».

А отвыкнуть от этого уже тяжело. А если таким родился? Надо быть принцем Гаутамой.

«Он не не нравился ей, но и не нравился ей».

Домна вышла замуж по расчёту. И ваза становится ей дороже крепостной, которую секли, как когда-то её саму. Да и сам брак воспринимается автором, как форма рабства. Следует отметить, что в случае с Хоуп картина несколько иная.

«Домна в коже Хоуп понимала, что этот брак окончательно закрепляет ее за Правильной».

Нет любви нигде, никак.
Убийство царя, как решение для освобождения крепостных, звучит бредово. Автор просто превращает Домну в убийцу, которая решила пожертвовать не только собой, но и ребёнком. Она решила так сделать, остальные обстоятельства уже не так важны.
В последней четверти книги автор сама несколько раз путала героинь, с учётом других опечаток создалось впечатление, что последняя часть была плохо вычитана.
Под конец героини романа перестали быть таковыми.

«Самуэль ответил, что Хоуп в коже Домны не понимает, что человек с работающей кожей нигде не будет свободен».

Книга хороша тем, что заставляет задуматься. Пора уже понять, что свобода не находится где-то снаружи и уж точно не зависит от цвета кожи.

Если бы меня попросили одним словом обрисовать стилистику прозы Алексея Сальникова, то я бы использовала слово «суматошная»... Это первое, что пришло мне в голову сначала при попытке почитать «Петровы в гриппе», а потом при чтении этого романа. Как-то проваливаешься разом в этот авторский стиль, густо насыщенный деталями и бытовыми подробностями - так много здесь предметов из разных эпох в комнатах, так много здесь просмотренных сериалов и роликов на ютубе в головах героев, - и плаваешь в нем довольно беспомощно, не слишком понимая, в чем там фишка и на что стоит обратить внимание.

И это при том, что в «Оккульттрегере» автор вроде как принудительно попытался вставить некие идеи, да еще и в явном виде. Есть тут у него «вредный» персонаж - по имени Сергей и по статусу херувим, - который раздраженно и нудно рассуждает, особенно на пьяную голову. И вот в числе прочего он говорит:

Мир создан так, чтобы все в нем противоречило чуть ли не само себе, в этом и есть его стройность, так он в равновесии и держится... Реальность неизменна, но многолика настолько, что каждый раз поворачивается к людям такой гранью, которую они еще не видели.

Словом, книга обрушивает на читателя огромное количество будничных бесед об устройстве жизни, о несовершенстве человеческой (и не только) природы, в которые временами вклиниваются разговоры обо всякой чертовщине - ну, это уж тема у книги такая.

Главная героиня Прасковья - с некоторыми оговорками, молодая женщина. Однако с подружками они довольно мало обсуждают мальчиков, зато - ожидаемо - обсуждают общих знакомых — в основном, тоже не-людей - и перебирают случаи из своих не коротких жизней и события в мировой истории. И бесконечно сравнивают, как раньше было и как сейчас.
Но поскольку над воспоминаниями в этой «Организации» работают специально обученные люди, выборочно стирая ненужное по запросу владельца памяти или на свое усмотрение, то в итоге и самой Прасковье бывает сложно разобраться, что к чему:

Оглядываешься назад и уже не можешь различить: где твое, где за тебя уже придумано, где придумала сама.

Возникает этакая «хаотичная амнезия».

У разбросанной по городам и весям «подпольной сети» "не-людей" имеются собственные цели и задачи — вроде бы, направленные на благо человечества. И потому чаще всего рассуждают они, ни много ни мало, о векторе развития цивилизации. "Жонглируют теплом, мутью, знаменитостями, переосмыслением", и "переосмысление" здесь, пожалуй, ключевое слово.

У "не-людей" собственные взгляды на новейшие тренды в обществе — например, на всякую политкорректность:

А еще эта нынешняя движуха с обижающимися людьми, с этим: тут обижаться имеешь право, тут не возникай. Знаешь, что она мне благодаря моему возрасту напоминает? Книгу Жарикова «Судьба Илюши Барабанова». Там про мальчика, единственный талант которого – безупречное классовое чутье.

Ну, и конечно, поиски смысла в отечественном исполнении в интерпретации героев стоят тут особняком:

Русская реальность так выстроилась сама собой, что можно двигать не только в позитив это все. Можно углубить тоску, отчаяние, и в этих тоске и отчаянии начинает светиться надежда, у нас люди от депрессняка, если его углублять и расширять, начинают получать своеобразное удовольствие. Чем беспросветнее, тем светлее. «В раю мне будет очень скучно, а ад я видел на земле». «…И хоть мы и врем, потому ведь и я тоже вру, да довремся же наконец и до правды».

Но если вы думаете, что в книге говорливые люди, чей состав меняется, просто сидят на кухне, квасят и обсуждают философские аспекты бытия, то это не так. Имеется в романе и движуха, и имеются в довольно специфической форме схватки со Злом (в романе Зло примерно соответствует так называемой "мути"), так что вполне себе увлекательная книжка в итоге получается.

Это мое первое знакомство с Сашей Филипенко, и я покорена. Совершенно очаровательная вещь. Смех — немножко истерический — сквозь слезы. Неподражаемые обороты и повороты. Ситуации и реплики, от которых периодически веяло Джозефом Хеллером: читаешь о вроде бы грустном, но не усмехаться не получается. Потому что абсурд на каждом шагу. И абсурд жизненный, из тех, что во всех углах нашей необъятной.

Живет в маленьком городке Остроге странный Петя Павлов. Житья от него городу нет. Он с раннего детства поражен необычной болезнью — все делать правильно. Переходить дороги — только по переходам! Пытаться понять и простить — всех до единого! Интересы мира — превыше всего остального! Поэтому Петя делает замечания всем подряд и идет протестовать против строительства завода, потому что это опасно для дятлов (степень ступора населения Острога от этой повестки трудно вообразить). И именно Петя провидит, что местным детдомовцам нельзя принимать щедрое предложение поехать в Грецию. Как в воду глядел: пришла беда. Один за другим дети кончают жизнь самоубийством. Почему? С чего вдруг? Это и пытается выяснить командированный из столицы следователь Козлов.

Первая же стычка в книге сражает наповал. Для читателя очевидно и то, что Петя все говорит правильно, и то, что иначе как дураком его не назовешь. Ну кто берется вклиниваться в систему, да еще и детским лепетом: мягкими упреками и скромным плакатиком. Еще очевидно, что Петя очень добрый, и, увы, что никто его за эту доброту не полюбит. Провинциалы живут так, как получается, и лишними моральными принципами себя не обременяют. Для них Петя — элемент очень мешающий, несмотря на все его хорошие дела.

Заезжие следователь и его помощник, люди столичные, создадут яркий и печальный контраст. В больших городах загибаться обыкновенно нет времени — вокруг слишком шумно, много всего; да, ты одинок по сути, тебя окружают безликие миллионы других людей, но в общем потоке ощущают это немногие. Найти бы минуту вздохнуть, не то что задуматься о смысле бытия. В маленьком городке с заводом, тюрьмой и единственным рестораном ситуация в корне другая: не множество ярких пятен и бесчисленных возможностей, а томительная серость и медленное гниение. Казалось бы, можно жить иначе — вот, например, посмотрите на Петю, — но для всех очевидно, что он — отклонение от нормы, а норма, выходит... Такая вот норма.

Отдельно хочется сказать о еще одной достопримечательности Острога — сиамских близнецах с говорящими именами Вера и Любовь. Вот уж образ расколовшейся России, которому хочется аплодировать стоя. Одна сестрица за присоединение Крыма, другая против. И все, жизни нет! Единый организм разделен. Вера хочет в одну сторону, Любовь в другую, каждая тянет в свою, доверие утеряно, и ссорятся, ссорятся...

Расследования и каких-либо шокирующих открытий в этой небольшой истории толком нет, просто летописание «из жизни одного городка», и, скажу я вам, это отлично. Коротко, остро, целеустремленно и по делу. Ну, где-то немножко философски, но приземленно, как и должно быть, когда речь об Остроге. Стоило ли вообще туда возвращаться!..

Человеческое двуличие и гниль воистину неисповедимы
Аннотация к книге обещает читателю историю татарской крестьянки Зулейхи, полную боли, страданий, любви и прощения. На дворе - суровые тридцатые годы прошлого века. В центре повествования - обычная татарская семья - Зулейха, её муж Муртаза и его мать, которая, конечно же, всеми фибрами души ненавидит Зулейху, да так, что отравила всех её дочерей, съела своих собственных во время жуткого голода, и вообще пытается сжить со свету саму девушку. Конечно же, ведь у мусульман нет и не может быть нормальных семей (ирония). Мужа главной героини (тирана и деспота, ведь других у мусульман нет) весело и задорно напевая "Интернационал" убивают большевики, а саму её раскулачивают и ссылают осваивать Сибирь на благо Родины (жутковато, не правда ли?). По воле судьбы три десятка человек, добрую половину которых составляют ленинградские учёные, профессора, художники и медики (ведь других просто не раскулачивали, нет)бросают на берегу Ангары практически без пищи, одежды и инструментов для постройки жилища. Теперь им предстоит суровое испытание: отстоять у природы и "безжалостного государства" право на жизнь.

Чтобы выжить, нужно любить — даже если это любовь к злейшему врагу. Чтобы выжить, нужно простить: себя, других, свою судьбу — страшную, и свою родину — жестокую, - воспитывает читателя Яхина. - Даже саму историю, в которой, как и в каждой человеческой жизни, так мало справедливости...

Здесь у любого грамотного читателя возникнет вопрос: "Как может не простившая "жестокий и беспощадный советский режим" Яхина учить аудиторию всепрощению, если у самой рыльце в пуху?" Ведь написать подобную антисоветскую беллетристику мог только глубоко обозлённый на всё живое и ненавидящий всё и вся человек. В "Зулейхе" писательница выплеснула всю грязь, ложь и ненависть к великой стране, которая дала ей всё: мать Яхиной была врачом, отец - инженером, дед прошёл войну (интересно, стыдится ли она этого факта или нет?). Гузель училась в художественной школе, поступила в престижный ВУЗ, а затем, после развала СССР, даже уехала в Белокаменную. Всё выше перечисленное дал ей тот самый "беременный слизень", которого с такой ненавистью женщина описала в романе.
Уже с первых страниц Яхина пытается внушить читателю, что традиционная семья, тем более мусульманская, является ужасом, в отличие от большевизма. Для того, чтобы сильнее разжалобить читателя, она нарочно создаёт образ всеми забитой Зулейхи, которая, конечно же, являет собой образец чистоты и непорочности.

"...улыбается Зулейхе, бесстыжий. Она опускает глаза, как и положено замужней женщине, прячет подбородок глубже в шаль"

Полтора десятка лет конечно же несчастливого брака (у татар же иначе - никак, да-да), сплошные унижения от свекрови и мужа-тирана (мусульмане же), смерть четырёх дочек, в общем, не жизнь, а выживание. Казалось бы, дно пробито, но нет. Снизу постучались. В один прекрасный зимний день, когда Зулейха вместе с мужем тихо-мирно прятала зерно от нехороших большевиков, случилось ужасное. Те самые красноордынцы,

Отец много рассказывал ей про Золотую Орду, чьи жестокие узкоглазые эмиссары несколько столетий собирали дань в этих краях и отвозили своему беспощадному предводителю – Чингисхану, его детям, внукам и правнукам. Красноордынцы тоже собирали дань. А кому отвозили – Зулейха не знала.

задорно мурлыча себе под нос "Интернационал" (конечно же, других песен они не пели) жестоко, ни с того, ни с сего убивают Муртазу.

Муртаза внезапно хлещет поводьями по спине Сандугач, и та резко подает вперед, сталкивается грудью с конем военного. Конь взволнованно ржет, оступается – и увязает задними ногами в придорожном сугробе, месит снег.
– Или ослеп?! – голос красноордынца звенит от гнева. ...
– Не отдам! – хрипит Муртаза. – В этот раз – ничего не отдам!
Взмахивает топором. Дружно лязгают винтовки. Игнатов нажимает на спуск – выстрел грохает, эхом рассыпается в лесу. Сандугач испуганно ржет. С елей падают сороки и с громкими криками уносятся в чащу. Тело Муртазы валится в сани: ногами к лошади, лицом вниз. Сани крупно вздрагивают.
На Зулейху глядит дюжина винтовок: черные дыры стволов под сверкающими иглами штыков. От револьвера поднимается синий дымок. Горько пахнет порохом.

Именно по таким кусочкам Яхина выстраивает в голове читателя паззл, суть которого - все сторонники СССР - дорвавшиеся до власти маниакальные кровопийцы-фанатики, а татары - угнетённый народ.
Дальше - больше. Примерно на четвёртой главе автор входит во вкус, и вскоре читатель узнаёт, что все русские девушки - распутные куртизанки.

На бабу старается не смотреть, чтобы не подумала лишнего. А как не посмотришь, если формы у ней такие, что сами в глаза прыгают?! Сидит как не на коне – на троне. При каждом шаге покачивается в седле, круто изгибая поясницу и подавая обтянутую белым тулупом грудь вперед, будто кивая и приговаривая: да, товарищ Игнатов, да, Ваня, да…

К слову сказать, русские по природе своей настолько распутны и нетерпеливы, что позволяют себе заниматься сексом... ни где-нибудь в избе, лесу или шалаше, а в мечети. В мечети. "Вот, смотрите, какие они извращённые и аморальные, - нашёптывает читателям "простившая" собственную страну Яхина меж строк. - Для них даже святое место не является стоп-сигналом". А ещё они настолько жестоки и суровы, что могут убить ни в чём не повинного ребёнка, разглядев в нём истинного "врага народа". Да что там, эти самые злые русские, по убеждениям автора, ещё и не разрешают бедным раскулаченным похоронить умерших товарищей по несчастью.
Но и на этом абсурдность Зулейхи, которая по обещаниям Яхиной должна открыть глаза, не заканчивается.
С не понимавшей в начале повествования русский язык героиней случается чудо, и она внезапно начинает его понимать и даже разговаривать. Правда язык этот, по мнению писательницы, "с гнильцой" (как и она сама, собственно).

Даже язык татарский устроен так, что можно всю жизнь прожить - и ни разу не сказать "я": в каком бы времени ты ни говорил о себе, глагол встанет в нужную форму, изменит окончание, сделав излишним использование этого маленького тщеславного слова. В русском - не так, здесь каждый только и норовит вставить: "я" да "мне", да снова "я"

Позже читатели узнают, что кровавый советский режим отправлял в ссылку исключительно хорошую интеллигенцию, добрую, не помышлявшую о контрреволюции - медиков, художников, профессоров, агрономов и искусствоведов, но никак не убийц, воров, настоящих предателей Родины и прочий люд. Конечно же, ведь при активной индустриализации и пятилетках они совсем не нужны на рабочих местах, ведь Советский Союз со Сталиным во главе - ни что иное, как красный беременный слизень. Слизень.

Велика страна, где живёт Зулейха. Велика и красна, как бычья кровь. Зулейха стоит перед огромной, во всю стену, картой, по которой распласталось гигантское алое пятно, похожее на беременного слизня, - Советский Союз. ... Зулейха не поняла тогда, где те моря-окияны, но слизня запомнила, ух больно смешной он был - с бородой, с забавной крючковатой лапкой спереди

Шли годы, посёлок "Семрук" разрастался, людей, в нём трудящихся, официально трудоустроили, платили деньги, о чём, кстати, сама Зулейха упоминала вскользь. Родившегося в ссылке Юзуфа любили и воспитывали все - старый доктор порывался обучить мальчика искусству врачевания, художник Иконников (совсем не говорящая фамилия, нет) - изобразительному искусству, а жена интеллигента - французскому. Вот уж действительно - кровавый сталинский режим во всём своём проявлении. Тот самый режим, кстати, при котором необразованная татарка вместе с комендантом Игнатовым смогли отправить Юзуфа в Петербург учиться на художника.
Во всей этой ситуации страшна отнюдь не правда о винтике-человеке внутри гиганта-системы, которую, как известно, можно подать по-разному. Дело в том, что Яхина вместе с создателями сериала и медийщиками, решившими выпустить ЭТО на широкие экраны аккурат к 75-й годовщине Победы, просто-напросто плюнули в душу дедам, отцам и матерям, прошедшим сквозь самый настоящий ад, выстрадавшим мирное небо над головой и отдавшим свои жизни ради того, чтобы их потомки спустя три четверти века устраивали беснующиеся пляски на их же могилах, заставляя всю страну стыдиться их подвига.
Антироссийская либеральная пропаганда, льющаяся со всех щелей из таких фильмов, как "Зулейха", вызывает у среднестатистического зрителя-читателя только стыд и ненависть к собственной стране и её истории, формируя у тех же самых подростков (Привет Коле из Уренгоя) стереотип кровавых упырей при власти, которые ничего не могут, кроме как убивать, грабить и калечить судьбы.
Подобными действиями либеральная интеллигенция в лице Яхиной, Ахеджаковой, Хаматовой и иже с ним медленно, но верно вбивает в крышку гроба национального единства страны очередной гвоздь. Вбивает, а народ не только позволяет, но и потакает ей, позволяя раскалывать себя ещё больше. Чем больше та же Зулейха будет открывать свои прекрасные глазоньки, тем глубже они будут раскалывать ума и сердца людей. Необходимо уяснить одну вещь. Нельзя стыдиться одного, а гордиться другим. Нельзя произносить пламенные речи и тосты о Победе, стыдясь при этом собственной истории. Нельзя идти на парад Победы с георгиевской лентой у сердца, дарить цветы ветерану, кричать "Спасибо деду за Победу", а вечером нахваливать очередной снос памятника Жукову на Украине.
Итак, кто и кого всё-таки должен прощать? Мы, дети 21-го века,наших прадедов, отвоевавших нам мирное небо над головой? Или они - нас? За то, что не уберегли, не сохранили память о них?