Более ста лет назад мои предки по материнской линии, разорившиеся купцы, получили по столыпинской аграрной реформе землю в далекой Омской губернии. Из Подмосковья, густо и тесно заселенного, с высокими деревьями и густыми лесами, они ехали в далекую Сибирь, чтобы обосноваться в чистом поле, там, где скоро вырастет деревня Раздольное.
Меньше чем сто лет назад, мои предки по отцовской линии были раскулачены и насильно переселены из Украины в Омскую область, туда, где скоро появится деревня Славгородка.
Одесский район Омской области это бескрайние степи на самой границе с Казахстаном, там не было леса, деревьев, из которых можно было бы срубить дом, не было реки или озера, откуда можно было бы брать питьевую воду. Не было железной дороги, которая бы гарантировала торговлю и стабильную связь с внешним миром. Там была только земля. Палящее солнце летом, трескучие сибирские морозы зимой, сухой пронизывающий западный ветер круглый год и покуда хватает глаз – целина. Добровольно ли, принудительно, те и другие возделывали эту землю, обустраивались, вставали на ноги, жили.
Сегодня нет уже деревни Раздольное. На том месте можно найти только старый тополь, который служит ориентиром моему дедушке. Когда-то рядом с этим тополем стоял его дом. А я помню, когда была совсем маленькой, были еще печные трубы… Сейчас уже нет. Славгородка официально значится в документах «селом», а на деле представляет собой три улочки да десяток-другой домов, которые никак не могут продать. А автобусы ходят туда только четыре раза в неделю. Полупустые. Одесское АТП уже который раз поднимает вопрос о закрытии маршрута. Не окупается…
Это мои корни, моя память, моя история, которую, если говорить откровенно, я знаю не так хорошо, как следовало бы. Я с детства знала, что немцы, живущие в Одесском, Побочино, Белостоке (других деревнях района) появились здесь из-за депортации в годы войны. Что украинцы и белорусы были раскулачены, а русские – кто приехал поднимать целину, а кто появился еще раньше… Когда я училась на историческом факультете, то с особым интересом изучала материалы по раскулачиванию в областной библиотеке. Выписывала в длинные столбики цифры – сколько тысяч семей были направлены в Одесский район, сколько в соседний Полтавский, Щербакульский, в Русскую поляну, Павлоградку, Тавричанку и т.д. Год за годом эти цифры росли, социалистическое соревнование было в самом разгаре, и появлялись новые категории – подкулачные. И я помню, как меня поражали эти цифры, не столько количеством нулей, а тем фактом, что это были тысячи семей. Понимаете, не людей считали, а семьи! И я могла только представить эти караваны изможденных людей, потерявших все, женщин, детей, мужчин, стариков. Единица подсчета по месту прибытия была очень удобна – семья. Мало ли кто не осилит дорогу…
Эта история долгое время была обезличена для меня. Я не знала других обстоятельств, кроме тех, что нашла в библиотеке, а потом в интернете. В семье об этом не говорилось, книг тогда об этом не писалось. А потом в нашей одесской газете «Пламя» стали появляться первые статьи с воспоминаниями депортированных и раскулаченных, о том, как тяжело пришлось первые годы, о том, как кто-то помогал чем мог, а кто-то был недоволен тем, что «понаехали», о том, как поднимали целину, как строили деревни, как были благодарны земле, и называли новую деревню «Благодаровкой», как начинали любить этот суровый край всем сердцем. Милая Одесса, ни воды, ни леса. Эту присказку, известную мне с раннего детства, я слышала так часто… И произносится она одновременно ласково, обреченно и любя. И, кстати, у нас говорят ОдЭсское, ОдЭсса, так, как на Украине. И мне вот уже 32, я отлично знаю, что по всем правилам русского языка нужно говорить ОдЕсское и ОдЕсса, но не могу совершенно! И слух режет, если слышу этот «правильный» вариант. Так и хочется поправить! Иногда поправляю…
Да… Хотела написать обо всем этом только первый абзац рецензии, хотела рассказать, чем именно меня зацепила Гузель Яхина, где. Книга ведь понравилась. Очень. Но вот не получилось коротко. Тема раскулачивания, которая в книге является центральной, оказалась слишком личной, не смотря на мое семейное невежество, не смотря на то, что я знаю только чужие истории. Не смотря на то, что сегодня уже есть сотни статей и десятки книг о раскулачивании, и стоит только захотеть. И есть целые общества, фонды которые занимаются сбором и публикацией сведений, издают книги и снимают фильмы. И это только у нас, в Омской области… Да, все это есть. А я со своим пристрастием к художественной литературе, только так – через роман «Зулейха открывает глаза», вышла на эту тему. Стыдно ли? Конечно. Ведь мы должны знать нашу историю. В конечном счете, это главное, что есть у нас – память.
На днях объявили конкурс НФ-рассказов и я подумала, а почему бы и нет? Вчера я шла по улице и размышляла.
В моей голове есть несколько идей, но они все там обитают в виде отрезков из фильмов, но как переложить их в текст? Сначала я почему-то вспомнила относительно недавно прочитанную книгу Джанет Эдвардс - Девушка с Земли , там повествование идет от первого лица, героиня толи пишет дневник, толи общается с читателем, но выглядело это все на мой вкус не очень. Потом я вспомнила Тайные виды на гору Фудзи , здесь повествование от Феди тоже шло от первого лица, где он разговаривает с читателем, а Татьяна нам представляется глазами автора, но где-то в середине Федя пишет письмо Татьяне.
ПИСЬМО ТАТЬЯНЕ!
Точно же! В начале книги Таня приходит в Феде строить отношения, а он ей дает от ворот поворот. А потом он пишет ей письмо и в конце сам к ней приползает! Это же Александр Пушкин - Евгений Онегин
Понятно, что основная сюжетная отсылка книги была Лев Толстой - Много ли человеку земли нужно , но по форме вот вылезла еще и вторая отсылка. Постмодернизм, в конце концов.
Вопрос только, что я еще там не заметила и сколько времени пройдет, пока до меня дойдет.
Читаю я «Зулейху…», читаю – и ловлю себя на мысли, что вспоминаю свою бабушку Зою, маму моего отца. В последний раз я ее видела в 8 лет, если не ошибаюсь. Помню зато, что мне было несколько… тяжеловато с ней.
Это была старенькая женщина, загорелая татарка с убранными под платок поседевшими волосами. Одевалась она по мусульманским обычаям. Она сажала меня к себе на колени и что-то рассказывала, очень хорошее. Любила ли я ее? Наверное, нет. Мы любим тех, кого хорошо знаем, кто заботится о нас постоянно. Бабушку Зою же я видела раз шесть или семь за свою жизнь. В 8 лет я не знала, через что она прошла. Это потом уже мой папа рассказал мне о ней. Вспоминаю его рассказ – неужели это было на самом деле? Как далеко это – и как страшно! Смогла бы я перенести такое?
Она родилась в обеспеченной семье. Глава семейства – резчик по дереву. Домовая резьба – нелегкое искусство. В своем доме – жена и девять детей, все заняты по хозяйству, ребят с раннего детства приучали к работе. Ничего плохого о тех временах бабушка Зоя сказать не могла. Обычная дореволюционная мусульманская семья. Жили дружно, чтили обычаи, молились и работали.
Потом – как в книге Яхиной: пришли «красные», потребовали все сдать. Глава семьи, прослышав, что идут отбирать, ушел куда-то со всем золотом – а возвратился без него. «Закопал» – сказал он. Где закопал, не сказал. Так и унес эту тайну в могилу. Уж не знаю, что между ним и «красными» случилось, но увели они его (позже бабушка узнала, что он в Тайге сгинул, в каком-то поселении). Больше его близкие не видели.
Хозяйство у семьи отобрали. Дом под местную администрацию определили, а семью выселили. Дальше пошли бесконечные скитания по чужим углам. Затем и голод начался. Из девяти детей голод пережили трое – бабушка Зоя и два ее брата. Шесть детей умерло. Никто в родных местах не остался, разъехались.
Бабушка Зоя уехала в Москву, учиться. Была она в 1941 г. совсем молоденькая, в Москве еще не освоилась. Летом ее с другими учащимися отправили в Узбекистан (если ничего не путаю), собирать хлопок. Там, на хлопке, она и узнала о начале войны. Ей предложили в Узбекистане остаться, но она решила ехать в Москву. А как это – ехать в Москву в разгар большой войны?
И чего только не было в пути: ехала на попутках, пешком шла, тифом переболела, отлеживалась в чужом доме. Какой путь – через половину России! В Москве оказалась только в ноябре, а тут уже фашисты к столице подходят, воздушные налеты, ужас сплошной. Войну она пережила в Москве, работала на заводе по пошиву униформы. А два ее брата были на фронте, оба возвратились, один из них был тяжело ранен. Обоих после войны репрессировали.
Вот так вспомню мою бабушку Зою – и история Зулейхи не кажется сказочной! Моя бабушка умудрялась выживать в совершенно невероятных обстоятельствах. Сколько раз могла умереть от голода и болезней – но дожила до 21 века, и была здорова, и детей родила и выкормила. Как она смогла?
А умри она в то время – и меня бы не было. Страшно от этого немного.
... или довольно бессвязные мысли, записанные в режиме потока сознания.
Бывает, что читаешь книгу и неожиданно какая-то строчка в ней резонирует с текущим моментом, кажется на удивление универсальной.
Таким для меня оказался отрывок из книги Гитта Серени - The Healing Wound: Experiences and Reflections, Germany, 1938–2001, где Гитта Серени собрала собственные воспоминания и наблюдения за указанный период. Она посещала суды в ФРГ, на которых разбирались преступления нацистов против человечества, общалась с детьми тех, кто был повинен в этих преступлениях.
Автор цитирует слова обвинителя на одном из таких судов.
A people cannot separate themselves from their history. You cannot say yes to Beethoven as part of you, and no to Hitler. The men who did it are living among us. If we don't call them to account for these crimes, we condone, again passively, what they have done.
Перевод:
Народ не может отделить себя от своей истории. Нельзя сказать да Бетховену, как части себя, и нет Гитлеру. Виновные живут среди нас. Если мы не призовём их к ответу, то будем пассивно потворствовать тому, что они совершили.
На этом можно бы и закончить. Какие образы возникли у меня в голове по прочтении, думаю, несложно догадаться. Да и не совсем правильно развивать эти мысли, находясь за пределами одной миролюбивой державы…
Но почему я делаю эти заметки в истории к книге Николая Эппле? Я прочитала «Неудобное прошлое» какое-то время назад. Книга оставила у меня смешанные, но в целом положительные впечатления.
Если очень коротко, автор на примере многих стран с травмирующим прошлым опытом (Аргентина, Чили, ЮАР) показывает, как важно признавать совершённые военно-политические преступления и брать за них ответственность. Автор, естественно, уделяет достаточно внимания сталинским репрессиям.
Для чего нужно помнить, разве не проще впасть в коллективную амнезию?
Дело даже не в тех, кого уже нет, им всё равно. Непроработанное, неотрефлексированное должным образом прошлое проникает в настоящее и влияет на общественные настроения.
Так, попытки отрицания репрессий и нахождения для них рациональных объяснений (включая ссылки на т.н. collateral damage), возможно, способствуют снижению ценности человеческой жизни в массовом сознании. Нежелание признавать официальную ответственность за государственные преступления понижает чувство ответственности за них в настоящем и будущем.
На ум приходит выражение, приписываемое Вольтеру. История никогда не повторяется, человек - всегда.
Именно люди совершали и совершают преступления и несут за них ответственность, а не какая-то выдуманная историческая необходимость или мифическая предопределённость.
Если вернуться к цитате вначале... Никто из нас не выбирает свою историю, не выбирает родной язык или место рождения. Очень многое в этой жизни от нас не зависит, но каждый человек может оставаться честным с самим собой и помнить, что очень трудно гордиться «Бетховеном», не признав, как бы болезненно это ни было, «Гитлера» и содеянное при нём.
Роман Евгения Водолазкина обладает ярко выраженным анальгезирующим и противовосполительным действием при многих видах душевных недугов.
Показания к применению: душевная боль травматического происхождения в результате общения с людьми, напряженность и скованность сердечной мыщцы от старых и новых обид, бессонница из-за тяжких дум или ночные кошмары.
Рекомендуется иметь в домашней книжной аптечке первой помощи. Принимать симтоматически по 10-15 страниц в день, при обострении по 50 страниц перед сном. Успокаивающий эффект наступает уже через 3-5 прочитанных страниц. Противопоказаний нет. Передозировка практически невозможна.
Особые рекомендации: идеальное чтение для пасхальной недели.
Учусь на филологическом факультете МГУ. На прошлой неделе профессор Варламов коснулся на лекции, посвященной современной литературе, этой книги. Далее с его слов.
"Принимаю я в начале февраля пересдачу у вечернего отделения по современной русской литературе. Приходит девушка отвечать билет по Водолазкину: знает блистательно, говорит, мол, неделю проплакала из-за книги. А на вопрос, в какое время происходит действие, ответить не может. Не зная, что ставить, пишу смс Водолазкину, мол, так и так. Он тут же перезванивает: "Ставь автоматом пять, девушка права: в этом романе времени нет."
Давно заметила у себя одну такую черту, что пытаюсь провести параллели с главными героями литературы.
Считаю это плюсом для себя, потому что самокритика должна быть здоровой и не превращаться в самобичевание.
Если дело касается достоинств, это не так интересно, а вот недостатки разбирать это моё любимое))
Конечно до идеала я не дотягиваю, и почему-то читая такие истории, как "Риф" и подобные где-то пытаюсь найти что-то общее с собой. Я не бывала в ситуациях с сектами, но была сестрой, дочерью, а теперь уже и матерью.. Смотрю со стороны на сюжет, и думаю - а вдруг это была бы я?!
Вдруг, в какой-то момент своей жизни я допустила ошибку, где-то недолюбила, не дослушала, недообняла и не так отреагировала. А вдруг мой ребенок вырастет и запомнит этот единственный момент, когда я была эмоционально слабой.. А было ли это на самом деле или я преувеличиваю.. Это уже станет неважно, но находясь в этой самой точке настоящего времени - я уже стала задумываться об эффекте бабочки моих эмоций и что за этим последует для других людей, моих близких.
Спасибо за такие истории в книгах, пусть это будет внезапной пощечиной чтобы проснуться и пересмотреть свое поведение..
Эту историю мне рассказала подруга. По дороге домой она заехала в "Библио-Глобус.
- Молодой человек, будьте любезны, - обращается подруга к продавцу книг, - мне нужна "Зулейха".
- Зулейха? - продавец слегка замешкался, вспоминая, кто это. - Да, да, конечно, сейчас, подождите, пожалуйста.
Он стремительно скрывается в подсобном помещении. Через пару минут продавец возвращается и не один, а с толстой тёткой лет сорока пяти в длинном синем халате и резиновых перчатках с ведром и шваброй.
- Не поняла, - говорит подруга, - а где "Зулейха"?
- Вот, - продавец указывает на тётку.
Тётка согласно кивает головой.
- Вы, прикалываетесь что ли?! - возмущается подруга. - Мне не эта Зулейха нужна, а Яхиной.
Продавец растерянно смотрит на тётку, тётка - на продавца.
- Ну и чего мы зависли? - нарушает затянувшуюся паузу подруга. - Книга мне нужна, понимаете? "Зулейха открывает глаза". И побыстрее, пожалуйста, я тороплюсь. Яхшы?
Дала почитать эту книгу коллеге на работе. Мне было интересно, что она скажет, ведь её бабушку точно также раскулачили, она сама жила с детства на Ангаре, поэтому события, описываемые в книге, ей должны были быть близки. Сегодня она мне книгу вернула, сказав, что в принципе ей понравилось, прочитала её за два дня (ту же "Зону затопления" Сенчина, тоже близкую ей по сюжету и месту действия, она даже дочитывать не стала). А также отметила несколько преувеличений, допущенных Яхиной для наведения пущего саспенса.
Во-первых, на Ангаре было много посёлков, которые появились там ещё до периода раскулачивания. Поэтому крайне маловероятно, чтобы герои книги никого из людей не видели годами. Скорее всего, там если не пешком, так сплавом можно было до соседней деревни добраться.
Во-вторых, где-то в 1930-м году был выпущен указ, разрешавший детям раскулаченных свободно покидать переселенческие посёлки и учиться в учебных заведениях. Так мать моей коллеги и выехала. Так что сыну Зулейхи вовсе не нужно было совершать побег.
- Мне нужна "Обитель", - обратилась я к продавцу-консультанту книжного магазина.
- Пармская?
- Нет, - я улыбнулась удачной шутке, - Прилепенская.
- А кто автор?
Вот тебе раз! А парнишка-то не шутит.
- Прилепин.
- При-ле-пин? - переспросил удивлённый продавец.
Странно. Солидный магазин, и вдруг такое невежество.
- Захар Прилепин, - повторила я.
- Захар? - ещё больше удивился продавец.
Всё ясно, надо звать менеджера.
- Не могли бы вы пригласить человека, способного решить эту проблему.
- Продавец там, - он неопределенно махнул рукой.
- Продавец? А вы кто?
- Я? Книжки смотрю, - он смущённо пожал плечами.
Упс! Обознатушки вышли. Я извинилась и поспешила на поиски продавца.
Девушка Прасковья из романа Сальникова «Оккульттрегер», который я дочитала вчера ночью, любила поезда. Я тоже их люблю, но на этой любви есть одно пятно позора, которое я вспоминаю каждый раз при слове «поезд».
В детстве каждое лето родители отвозили меня погостить на каникулы к бабушкам в Омск. Было мне тогда лет девять. Мы ехали в купе, где нашим попутчиком был молодой человек - брутальная версия Тимоти Шаламе, в которого я, обладательница пылкого овновского темперамента, немедленно влюбилась. До Омска было двое суток пути, и я приготовилась все это время украдкой бросать взгляды в новую мишень моего обожания.
Ночью я каким-то образом обмоталась пододеяльником так, что утром проснулась крепко спеленутая и не смогла самостоятельно из него выбраться. Папы и мамы в купе не оказалось, дверь в коридор была открыта, а «Тимоти» сидел на откидном стуле напротив. Лежала я близко к краю полки, и когда поезд притормозил, белым кулем свалилась прямо в проход, где и осталась лежать как мумия, пока не пришла мама и не освободила меня. Тогда-то я и узнала (намного раньше самого выражения), что такое испанский стыд.
Любовь прошла моментально, спала с меня, вместе с моими путами. Во-первых, «Шаламе» стал свидетелем моего унижения. Во-вторых, он улыбался. Этого я ему простить не смогла. К счастью, он скоро сошел.
Книги - это всегда лотерея. Никогда не знаешь, какие флэшбеки они тебе подкинут.
Упала вчера вечером (почти ночью) с книгой на диван. Муж (не особо любитель почитать, вот телевизор - это весчь для него) решил ни с того, ни с сего проявить внимание:
- Что ты сейчас читаешь?
- "Женщины Лазаря".
- Это о чем?
- О женщинах...и о Лазаре, - не вижу смысла в этих расспросах (книга мужа точно не заинтересует))) да и от чтения не хочется отрываться.
- Это что-то из Библии?
- Нет, это история жизни........, - я все же сдалась и увлеченно пересказываю мужу прочитанное.
- Это тебе в игре задание?
- Да.
- Ааааа....скучно.
Все, пообщались. Вроде бы и внимание друг другу уделили, и каждый занят любимым делом.
Вольнонаемные.
Колыма.
Моя история о моей вольнонаемной прабабушке, которую я никогда не видела. Даже на фотокарточке. Моя история – обрывки воспоминаний, калейдоскоп из рассказов, слов, слез, замешанные на чувствах меня той, маленькой девочки, школьницы младших классов…
А еще моя история о моей бабушке, ее дочери, и моей неродной по крови прабабушке, которая заменила мне родную, вольнонаемную.
Меня воспитала неродная по крови прабабушка Матрена. Уж как она меня любила, баловала с самого рождения! А была еще бабушка, родная, папина мама, Татьяна, падчерица той самой Матрены. Они не любили друг друга, и было за что.
Когда-то, давным-давно, 85 лет тому назад у моих прабабушки и прадедушки по фамилии Науменко родилась единственная дочь – чернобровая, голубоглазая красавица и веселушка Танечка… Девочка росла счастливой и беззаботной, в любви и ласке, без рукоприкладства, пока не началась война. Отец ушел на войну, а дочь с матерью со временем начали голодать… К тому времени, как отец прибыл на побывку, несколько дней кряду они уже лежали, не шевелясь, на лежанке, распухшие от голода, ослабевшие, на грани помешательства. Отец вернулся вовремя – он успел спасти свою семью. По чуть-чуть варил жидкие каши, кормил с ложечки, чтобы не было заворота кишок, и таки выходил свою жену и дочь – мою бабушку Татьяну. Когда война кончилась, прадед с прабабушкой оставили свою Танечку на попечение родителей моей прабабушки в селе. А сами уехали… вольнонаемными, на Колыму. Зачем? С родючей Украины к черту на кулички в холод и лагеря? Кто знает… Заработки были хорошие. Наверное.
Прабабушка была очень красива (так бабуля рассказывала), статная, черноволосая, и уж как задорно она танцевала! Мужчины обращали на нее внимание. И влюбилась, бросила прадеда, осталась там. А больше мы ничего о ней не знаем – ее след затерялся... Могла она совершить преступление или удариться в гульбу? Могла. Могли ее убить лагерники? Могли. Могла она умереть по состоянию здоровья? Конечно, почему нет, холодрыга там какая!? А могла она просто выйти замуж, родить ребенка и жить с новым мужем долго и счастливо, хоть на Колыме, хоть в любом другом уголке СССР? Конечно, могла! Только вот прадед никому ничего об этом не рассказывал. Он просто приехал к родителям жены, погостил денек, сказал, что уезжает обратно и попросил дочь, мою бабушку Таню, провести его. Она и провела. За разговорами «провела» до темной ночи, назад страшно возвращаться, и отец предложил ей ехать с ним. Так и уехала с отцом Танечка, своей бабушке и дедушке ничего не сказав, не попрощавшись. Выкрал? Даже не знаю, как правильно охарактеризовать его поступок, но он точно был спланирован, потому что увез дочку Александр Науменко, мой прадед, ни на какую не на Колыму, а в поселок Узин Киевской области. Больше Танечка ни бабушку с дедушкой по материнской линии, ни свою маму никогда не видела…
На память о маме у Татьяны осталась лишь одна фотокарточка. Ревнивая мачеха, моя прабабушка Матрена, увидела ее, порвала и выбросила. Вот так рождается ненависть.
Никогда не забуду слезы бабушки Тани… Ее тоску по маме, по нежности, по любви – никому ты в целом мире не нужен, кроме своей матери!
«Мать добрей Бога – кого бы не убил ты, она так и будет ждать со своими теплыми руками»
Татьяна была замужем трижды, родила четверых детей, последнюю дочь в 41 год, по расчету – муж, ингуш Алексеев, выстроил ей дом, а она родила ему его первого ребенка. Именно с ним, «расчетным», бабушка и была счастлива по-настоящему.
Бабушка Таня была очень доброй, ласковой, называла меня не иначе как Ляпасён и Геге-Веге (я в детстве была ужасно медлительной флегмой), а еще очень любила русский язык и русские песни, в отличие от всей моей украинской родни. Ее искристый, молодой смех колокольчиком до сих пор стоит у меня в ушах. Я любила бабушку Таню за ее размеренные взрослые разговоры, за ритмическую гимнастику, которую мы с ней делали по вечерам каждая в своей комнате, за тихие романтические вечера, когда мы весною в окошко смотрели на цветущую вишневую аллею, за рогалики с ирисками вместо начинки и за десерт «Птичье молоко» из взбитого в пену белка, покрытого шоколадом, за домашние беляши и полноценный (с горячим пюре и салатом) завтрак перед школой, за множество тарелок и блюд, которые я требовала расставить на столе, когда ехала к ней в гости, как будто у бабули ожидался прием царской особы ))) А еще за то, что ни разу не слышала от нее ни одного печального слова, ни одной жалобы, когда у нее отказали ноги и она слегла, за то, что не видела ее мертвой (бабушка умерла, когда мы с семьей отдыхали заграницей, и мне никто не сообщил о ее смерти, похоронили ее ровно за день до нашего приезда), и она навсегда останется в моей памяти живой, с неизменной доброй улыбкой на губах и с живыми умными глазами, с быстрым умом и не предающей памятью...
На снимке бабушка Таня и ее последний муж Валентин Алексеев
Но вернемся к Матрене Корнеевне, прабабушке Моте. Со временем Александр и Матрена, новая жена прадеда, купили в центре поселка гарную хату с землей, стали жить-поживать да добра наживать. Все бы хорошо, только вот деток общих у них не было. У Матрены был сын от первого брака, умер от воспаления легких в 4 года. До сих пор помню, как она мне рассказывала, и плакала, и гладила меня своими заскорузлыми от вечного труда ладонями, и обнимала, а я ее жалела словами «Бабушка, зачем тебе он, у тебя же есть я!» - и ее глаза, глаза больной собаки, измученные, тоскливые!
Прабабушка Матрена стала знатной нянькой в поселке – ей часто приводили детей, либо приглашали нянчить чужих, пока не родилась я – ее последняя нерастраченная материнская любовь.
Когда мне было 11, мы с родителями получили квартиру в новом доме и переехали от прабабушки (прадеда Александра в живых я не застала). Она стала постепенно угасать – не осталось ни одного человека, о котором можно заботиться. Сначала мой отец, ее внук, сын падчерицы, которого она по сути вырастила и воспитала, потом я, потом мой брат. Все мы родились и выросли в ее доме, но в одночасье покинули, оставив старуху наедине с верным псом. Мы все так же заботились о ней, приходи проведать, приносили еду, но в один прекрасный день бабушка Мотя перестала есть. Совсем. Она решила, что достаточно пожила на белом свете и ей пора к Господу. Наши уговоры не помогали. Она была всю жизнь худенькой, даже сухощавой, поэтому смерть не брала ее. И тогда она перестала пить. В полубреду она не узнавала меня, свою любимицу, тихо, но настойчиво шелестела: «Позови Оксанку». Маленькая сухонькая старушка в своей огромной пуховой перине – так и запомню я ее на всю оставшуюся жизнь… Через три дня она умерла. Верный пес, сорвавшись ночью с цепи, сбежал.
Прабабушка Мотя - Матрена Корнеевна
Я родилась и выросла в этом старом доме в центре теперь уже города Узина, который когда-то много лет назад, купили мои прадедушка с прабабушкой. Прабабушка Матрена отписала мне этот дом с землей по завещанию. Город Узин расстроился, и я могла бы давно продать этот земельный участок под какой-то ресторан, но нет, это моя вотчина, моя родина. Я мечтаю построить там новый дом, посадить сад, как был при Матрене, с зимними красными яблоками и огромной дикой грушей (вы когда-нибудь пили компот из дички? Ммм, какой же он вкусный, терпкий!), и жить там в старости, ковыряться в теплой земле, и чтобы тюльпаны хрустели у меня в руках, когда срезаешь, и сочились капли со стеблей, а внуки чтобы приезжали ко мне, а я бы угощала их только что сорванным белым наливом, и гладила бы их по голове, и рассказывала старые семейные истории под треск поленьев в печке…
Когда моя дочка была первоклашкой и вдруг начала сутулиться за партой, ортопед посоветовал отдать ее на танцы, лучше на балет, чтобы станок и партерные занятия укрепили мышцы спины. Эта история растянулась на несколько лет. Поначалу всё было замечательно: «подготовишек» особо не «строили», прививали общую культуру танца и давали азы. Через год-полтора стало понятно, какого труда, пота, сил и слёз стоят все эти батманы-тандю, деми-плие, чудесные фуэте и пируэты, эти воздушные танцы в «пачках» и «шопенках». Спина, конечно, стала лучше, но железная дисциплина давалась ох как нелегко.
А потом вдруг нагрянувшая из нашей тогдашней столицы комиссия выявила, что у девочки ну просто удивительная, редкостная выворотность стопы (кто занимался балетом, тот поймёт, о чём я). И за мной стали ходить хореографы и уговаривать отправить дочку в хореографическое училище в Киев. Увещевали: «Зря вы отказываетесь. Ведь вы рубите ее талант на корню! Она вам этого никогда не простит!» и т. д. и т. п. А я представляла себе, как моя десятилетняя кроха будет одна, без мамы, без родных, в чужом городе, в интернате, – и сердце кровью обливалось. Хотела ли она этого сама? В силу своего возраста она еще мало что понимала и ничего решить не могла (это только в некоторых книжках дети не по годам рассудительны и мудры). А у меня не было никаких особых родительских амбиций: я прекрасно осознавала, что после училища далеко не все становятся примами, многих ожидает незавидная участь шестого лебедя в третьем ряду. В общем, никуда мы не поехали. И теперь, натолкнувшись в романе Марины Степновой на описание будней хореографического училища, царящих там нравов (чего стоит хотя бы такая «мелочь», что балерин подсаживают на курение, чтобы они вес не набирали), я в который раз порадовалась, что не отобрала у ребёнка детство, не привела к физическому и эмоциональному истощению, к необходимости участвовать в жестокой конкуренции, пробиваться вверх, работая локтями. Никакое искусство не стоит таких жертв. А танцы? Навыки никуда не делись, ведь классическая хореография – отличная основа для любых стилей: дочка теперь звезда дискотек в школе и летнем лагере и просто получает удовольствие от умения танцевать и владеть телом.
В каждой семье, наверное, есть какая-нибудь семейная легенда, либо нераскрытая тайна, окутанная пылью прошлого.
Как я недавно узнала, в моей семья таковая тоже имеется. Есть у меня бабушка, зовут её Светлана, до 10 лет она с родителями, двумя братьями и двумя сестрами жила в маленьком селе Казачинском, под Красноярском, практически на самом берегу Енисея. Родителей её звали Павел и Нина. Семья Нины была зажиточными крестьянами, "кулаками". Отцу семейства Шарипу принадлежало много хозяйства, особенно в почете были Шариповы луга (которые и на данный момент должны существовать, возможно, уже под другим названием). В 1929 году отобрали всё, отправили в ссылку на Урал только Шарипа (почему так сложилось,что только его, уже никто мне не расскажет)И да, это, скорее, предисловие, либо же просто еще одна часть маленькой, но важной истории моих предков.
Когда я дочитывала роман "Зулейха открывает глаза", моё сердце учащенно забилось при фразе: Игнатов открывает сейф, достает из пачки метрик одну - Юзуф Валиев, 1930 года рождения. Бросает в холодную черную дыру печного створа, чиркает спичкой - бумага занимается быстро, маленьким и жарким огоньком. Секунду подумав, бросает туда же и старую папку "Дело".
Пока листы медленно вздымают тлеющие угли и, потрескивая, исчезают в оранжевом пламени, он берет чистый метричный бланк, обмакивает перо в чернила и выводит: Иосиф Игнатов, 1930 года рождения. Мать: Зулейха Валиева, крестьянка. Отец: Иван Игнатов, красноармеец.
В 10 лет маленькая Света переезжает с семьей в Кузбасс, в родной город отца, где все к нему обращаются не Павел, а Гаяз.
Только спустя много лет бабушка узнает, что некогда жил мальчик Хаиров Гаяз, который потом превратился в Кутузова Павла.
К моему большому сожалению, бабушке так и не открыли завесу этой тайны, что же заставило Гаяза поменять полностью свои инициалы. Он имел военное звание, не исключено, что возможно, так было сделать просто необходимо, либо в этом замешено что-то нехорошее, которое ворошить и не стоило бы.А очень хочется..интересно же.
начали с мужем читать эту книжку еще летом, где-то в августе, и вот только что закончили, читая друг другу на ночь по главе. не каждый день, конечно, часто находились другие дела, поездки куда-то, гости. но кодовая фраза "почитать Лавра" всегда моментально вселяла в душу благодать, вот не совру :) еще не дочитав, посоветовали друзьям и родителям, многие из них уже дочитали, а мы вот все мусолили. вчера ночью мы ее, наконец-то, дочитали - и теперь я лично уже не представляю, как это - не читать на ночь Лавра. мы даже прослезились в конце - синхронно.
хочу еще! верните нам Лавра, он хороший ,))
Книга затронула почти все проблемы общества. Как общество не принимает и оторгает многих кто хоть не много не сливается или отличается от них. Даже проблемы - насилия в школе, не остались в стороне. То как взрослые не принимают в серьез проблемы и переживания детей.
Книга повествует о том, как Главный герой Пытается "Слиться" с обществом, и как он познает этот мир и людей, с разных сторон. Какие люди бывают и что они скрывают.
+он пытается побороть себя.
Книга меня очень затянула, я советую ее к прочтению.
Знаешь, как по-английски называется семейство лемуров? Conspiracy of lemurs! А с кошками? Intrigue of cats! Интрига, ты представляешь? Но зато — basket of kittens! Корзинка котят! Лосей называют band of elks! А дельфины, наоборот, хорошенькие! Их большая стая зовется school of dolphins! Но мое любимое — с воронами! Большое скопление воронов — это «murder of crows». Убийство ворон! (c) Озеро радости
Если речь о селедке, ты можешь сказать a school of herring, но, если о млекопитающих, ты должна говорить a pod, например, a pod of dolphins, а киты - вообще отдельная история, про них говорят a gam of whales, что означает нечто вроде «беседа китов». С птицами тоже все сложно: «стая ворон», например, это a murder of crows, стая попугаев - a company of parrots, стая скворцов - это a murmuration of starlings, а стая воронов - и я сейчас не шучу - conspiracy of ravens, заговор! Но самое смешное - это совы, потому что они не собираются в стаи, группы или заговоры, они для этого слишком круты, видимо, поэтому собрание сов называется парламент; буквально a parliament of owls (с) Риф
Забавно, два разных автора, но читаешь и думаешь - я с этим повёрнутым на образовании множественного числа существительных в английском языке уже точно имел дело!
Муж работает В Российском Государственном архиве древних актов (я там тоже работала). Есть там у нас сотрудник, который увлекается польской культурой. И вот мой муж, чтобы рассказать ему о книге "Лавр", выбрал достаточно странный эпизод о том, как герой общается с поляком и поляк говорит:
- Почему Вы, русские, все время говорите о смерти?
- А что, в Польше люди уже не умирают?
- Умирают, конечно, но все РЕЖЕ и РЕЖЕ...
Наш сотрудник - "поляк" смеялся чрезвычайно...
А на следующий день он разбирал письменные запросы в архив...
Человек пишет:
"Я из (такой-то) деревни. Напиши те мне "откуда мы есть пошли", какая история села, кто были мои предки, как они мигрировали и т.д. и т.п.". При этом в письме ни слова о том, что оплата гарантируется, а задача - на год.
Наш поляк в сердцах говорит: сколько идиотов живет в России!
Муж отвечает: "А Вы считаете, А. Б., что в Польские архивы не поступают такие запросы?!"
- Думаю, что приходят такие запросы... но всё РЕЖЕ и РЕЖЕ...
Бабушка рассказывала о раскулачивании ее деревни, вплетая еще одну нить повествования в разноцветный клубок историй нашего рода. Я слушала в пол уха, чмокала и кивала. Маленькой с трудом представляя, что значит остаться в деревне без коров, запасов зерна, и имея на руках 5 голодных ртов. И все это ради великой идеи коллективизации. Не получая должного эмоционального отклика Ба вздыхала, говорила, что я бестолочь и отпускала во двор играть в бадминтон или давала мороженное в стаканчике. Сейчас я бы слушала ее во все уши, вздыхала там где нужно, и время ушло.
⠀
Когда в 2015 году вышла книга Зулейха открывает глаза, я прошла мимо, решила, что не мое. Ну что я там не знаю, выросла же на деревенских байках. Зачем еще раз повторять. Хотя вокруг звенели колокола хвалебных рецензий. Встретились мы случайно, от нечего делать. Я прочла первые две страницы, и заболело все внутри, заныло. Я рыдала и от счастья когда герои выживали, и от горя воспоминаний моего рода, в полной мере осознавая, что тогда произошло, временами полыхала злобой и мысленно вопила - За что такое наказание, за труд?
⠀
Вышел сериал, и вдруг он стал осквернять историю нашей страны. Серьезно? Все начало 20 века залито кровью и сложено из разбитых судеб, все уже осквернено. Такого не было - завопили россияне, посылая проклятия в сторону Чулпан Хаматовой и Яхиной. Не было понятие странное, вот до земли моего мужа, фашисты не дошли, и историю он знает по книге. И он думает все зверства описнанные в ней, слегка преувеличины, или их не было. А Аушвиц каменным напоминанием стоит уже 75 лет.
⠀
И я вдруг поняла, что в нашей истории для некоторых не было черного, были белые труды, с умными мыслями о светлом будущем, счастье пролетариата и зубодробильными речевыми оборотами. Чтобы было непонятно когда наступит это счастье и сколько жизней простых людей за него отдано. Еще были «единороги», догнать и перегнать, и сплошные подвиги, а вот этого всего не было. Так проще кричать, так не больно.
Открыла книгу. На второй же странице текста тритоны несколько раз названы рептилиями. Закрыла книгу, ушла ворчать и потрясать учебником биологии для седьмого класса средней школы.
Кто читал книгу, знают, что последняя глава почти целиком про балет, про балетных и про жизнь-борьбу в хореографическом училище. Если же не читали, то очень-очень советую. И все так было страстно написано, да и не только - столько всего непростого, трудного, именно борьба. И вспомнилась повесть, прочитанная давно-давно в юношеском еще журнале, еще чуть не в последние месяцы советской нашей жизни. Называлась она "Виллисы", и также была про кровавый пот, про труд через боль, через не могу и прочие радости учения. А еще про любовь и сложный выбор. И - про стоящую на кону роль в "Жизели" (так же, как и вот здесь). И так меня эта тема, помню, пробила, что притащилась я с этим журналом прям на занятия в техникум. Дело было еще на первом курсе, и химию нелюбимую, где мы сидели сзади, заедала я слезами из "Виллисы". Вот сколько лет уже и помню эту повесть практически детально. А про балетных - это вообще очень сильная тема.
Варианты у всех разные. Цитирую мысли одной из героинь книги "Зулейха открывает глаза":
"И вдруг - Иван. Ваня.
Каким шальным ветром занесло этого высокого плечистого, с надменным взглядом и строгой выправкой красавца в ее пыльную, надежно защищенную пишущей машинкой жизнь? Илона схватилась за него – цепко, во всю силу бледных, изможденных в постоянных боях с клавишами пальцев. В синематографе хохотала, высоко закидывая голову; пламенея от стыда, надевала на вечернюю прогулку мамину шифоновую блузку, прозрачную в ярком свете; ночами старалась быть страстной и неутомимой; пришила две пуговицы к его гимнастерке и даже освоила бабушкин рецепт приготовления воскресных оладушков".
После прочтения этой книги, заинтересовалась ГУЛАГ. Общую информацию несколько дней читала по различным источникам, а вот художественное произведение читать боязно. ( Про ГУЛАГ ничего раньше не читала.
Эту книгу я не читал, а историю вспомнил, читая рецензию GreenHedgehog об этой книге.
Как-то раз в моей квартире временно обитала семья сына (он сам, жена и дочка трёх лет).
И вот однажды возвращаюсь я с работы (рашпиль ставлю у стены) и вижу траурную картину: ребёнок сидит тихо-тихо на табуретке, мама плачущим голосом говорит в телефонную трубку: "...да, упаковку... да, целую... да, переключите, пожалуйста..." Слов в того конца провода не слышу, разумеется.
Спрашиваю у окружающих, что происходит, и мне рассказывают душераздирающую историю.
У мамы болело горло, она развела себе в чашке Терафлю, поставила на стол, чтобы немного остыло. А дитя несмышлёное выпило. Вот теперь звонит в скорую.
Я говорю:
-- Вешай трубку, не надо дёргать по пустякам скорую помощь, у них и без нас полно работы. Ничего не случится с ребёнком от дозы парацетамола!
Куда там! Не слышит. Смотрит на меня и не понимает. Повторяю три раза. Никакого результата.
Вдруг машет руками, типа, уйди! Соединили с педиатром. И снова та же песня:
-- Ребёнок выпил упаковку Терафлю!
-- бу-бу-бу...
-- Да, целую упаковку!
Я (уже ору):
-- Скажи, #$%, что не упаковку, а только одну взрослую дозу!
Не слышит. Только и твердит: "упаковку... целую упаковку... нет, не знаю... да... да, целую упаковку... целую упаковку... целую упаковку..."
Минут через пять такого разговора наступает кульминационный момент. Мама вдруг с возмущением восклицает в трубку:
-- Что значит "правильно ли развёл"?!! Как он мог правильно развести??? Ребёнку три года! Как он может развести?!!
Я уже не могу, катаюсь по полу в приступах смеха. Кричу во всё горло:
-- #$%!!! Не упаковку!!! @#%!!! Один пакетик!!!
Врач на том конце, очевидно, слышит эту вакханалию и спрашивает что-то. Мама отвечает:
-- Ну да! Взрослую дозу. Я для себя разводила, а выпил ребёнок! Я же вам это уже час объясняю, а вы никак не поймёте! Немедленно приезжайте!
Потом замолкает надолго -- слушает.
Что говорил ей врач, я не слышал. До сих пор жалею об этом страшно, потому что в конце мама подавленным голосом прошептала:
-- Да... да... Извините... спасибо большое... извините... извините...
На этом педиатр повесил трубку. А может, и сам повесился от разговоров с психованными мамашами.
Ну а мы все отправились выпить. Кому достался чай, а кому Терафлю.
Каждому своё, и это справедливо.
