Вручение 2010 г.

Премия Андрея Белого 2010 присуждена за книги «Оживление бубна» и «Смоковница».

Сергей Стратановский
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Прежде всего, я хочу поблагодарить жюри за присуждение мне премии Андрея Белого. Для меня эта премия особенно важна, поскольку она возникла в ленинградской неофициальной культуре, т. е. в той среде, к которой я принадлежал, которая меня во многом сформировала и которую я тоже по мере сил формировал. Я принадлежал к этой, как тогда говорили, «второй культуре» не только как пишущий стихи, но и как участник религиозно-философского семинара Татьяны Михайловны Горичевой и Виктора Борисовича Кривулина, как соредактор самиздатских журналов «Диалог» и «Обводный канал» (совместно с Кириллом Михайловичем Бутыриным), как член «Клуба-81». Я благодарен многим людям этой среды, но особенно моему другу Кириллу Михайловичу Бутырину, замечательному поэту Виктору Борисовичу Кривулину и составителю исторических сборников «Память» (впоследствии «Минувшее), ныне одному из руководителей общества «Мемориал» Арсению Борисовичу Рогинскому.

Я очень рад, что вместе со мной премию получила Людмила Владимировна Зубова, с которой мы вместе учились на филфаке Ленинградского университета. Я многим обязан филфаку и горжусь тем что был учеником двух выдающихся профессоров: Владимира Яковлевича Проппа и Дмитрия Евгеньевича Максимова. Особенно я благодарен Максимову: я был участником его знаменитого «Блоковского» семинара, и он очень сочувственно отнесся к моим ранним стихотворным опытам.

Я также благодарю своих издателей: Михаила Яковлевича Шейнкера, издавшего в 1993 году мою первую книгу, Андрея Курилкина, издавшего книгу «Оживление бубна», и Геннадия Федоровича Комарова, издавшего три моих книги, в том числе и последнюю – «Смоковницу».

Свою сегодняшнюю речь я решил посвятить старой теме назначения поэта. Но сначала скажу о престиже того дела, которому я посвятил свою жизнь. В шестидесятые годы, когда я был молодым, престиж поэзии и дела поэта был очень высок. На достаточно высоком уровне он был и в семидесятые и в первой половине 80-х годов. Начиная с перестройки, когда появилась возможность свободно выражать свое мнение, не прибегая при этом к стихотворной форме, ее престиж стал стремительно падать. В наши дни русская поэзия не востребована российским обществом: книжные магазины не берут книги современных поэтов, никакого внимания ей не уделяет и телевидение, даже канал «Культура». При этом количество людей, пишущих стихи, не уменьшилось, а, возможно, даже увеличилось. Уменьшилось количество людей, читающих стихи. Выяснить, с чем это связано, – дело социолога, а пишущего стихи человека эта ситуация заставляет подумать о давней проблеме назначения поэта.

В XIX веке на этот вопрос было дано два противоположных ответа. Первый из них – пушкинский, высказанный им прежде всего в стихотворении «Поэт и толпа». Пушкин говорит в этом стихотворении, что поэт ни перед чем и ни перед кем не ответственен, что ему нет никакого дела до общества, которое для него лишь «чернь тупая». Вырванный из исторического контекста и воспринятый как истина годная для всех времен этот ответ легко становится нестерпимой пошлостью. Другой ответ был дан Некрасовым в стихотворении «Поэт и гражданин», из которого мы все помним хрестоматийные строки «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Написанное в эпоху тогдашней «оттепели», оно впервые ставит вопрос об ответственности поэта перед обществом. Но и этот ответ не может сейчас нас удовлетворить, поскольку с этой точки зрения дело поэта мало чем отличается от дела «прогрессивного» журналиста или, выражаясь тогдашним языком, – «сеятеля на ниве просвещения».

В XX веке на этот вопрос давались более сложные и неоднозначные ответы. Остановлюсь на высказываниях двух поэтов: Блока и Мандельштама.

10 февраля 1921 года, на собрании в Доме литераторов по случаю 84-й годовщины со дня смерти Пушкина, Блок произносит речь «О назначении поэта». Эту речь обычно трактуют как протест против государственного вмешательства в литературу, этот ее аспект и был воспринят современниками прежде всего. Но в ней есть и другое: раскрытие темы, обозначенной в ее заглавии. Вот цитата: «Поэт – сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых – освободить звуки из родной стихии, в которой они пребывают, во-вторых – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих ввести эту гармонию во внешний мир».

Блок в своем понимании назначения поэта следует Пушкину, но не повторяя его, а углубляя. Поэт для него – некий медиум, через которого говорит стихия. Он не ответственен перед обществом, которого для Блока нет, а есть «народные массы – носители духа музыки». Исторические события, и прежде всего война и революция, не подлежат нравственной оценке, а подлежат оценке с точки зрения верности «духу музыки». Все, что Блок сказал на эту тему, по-своему замечательно, но, с моей точки зрения, крайне опасно.

Мандельштам в своих статьях «Девятнадцатый век» (1922) и «Гуманизм и современность» (1923) говорил о другом: не о назначении поэта, а о роли интеллигенции, людей культуры в новой исторической ситуации. Он очень четко это сформулировал. Вот цитата из «Девятнадцатого века»: «Европеизировать и гуманизировать двадцатое столетье, согреть его теологическим теплом – вот задача потерпевших крушение выходцев девятнадцатого века, волею судеб заброшенных на новый исторический материк».

В этих словах – целая программа для той части интеллигенции, которая не уехала в эмиграцию, а осталась в Советской России. Она должна быть носительницей гуманистических ценностей, ее задача – «замена временных идей – бумажных выпусков – золотым чеканом европейского гуманистического наследства» (Это из статьи «Гуманизм и современность»).

Однако положение поэта в этой среде, по Мандельштаму, все же особое. Гуманизм для него – не категорический императив, а Девятая симфония Бетховена. И вообще все идеи и ценности для поэта – это некие музыкальные волны, и тут Мандельштам близок к Блоку. В конце своей статьи «Слово и культура» он пишет, что «синтетический поэт современности» представляется ему неким «Верленом культуры», в котором «поют идеи, научные системы, государственные теории так же точно, как в его предшественниках пели соловьи и розы».

Мне ближе позиция Мандельштама, чем позиция Блока, хотя в ней для меня много неясного. Я считаю, однако, что в наше время и в нашей стране поэт должен противостоять духу насилия и отстаивать гуманистические и христианские ценности. Я знаю, что христианство и гуманизм – разные вещи, и они часто противостояли друг другу в истории. Но для меня эти две системы ценностей дополняют друг друга.

Часто говорят, что поэт и поэзия никому и ничего не должны. Может быть, это и так, но сам поэт, как и всякий человек, волен стать ответственным или безответственным. Я выбираю первое, но не считаю свой выбор обязательным для всех.

Премия Андрея Белого 2010 присуждена за книгу «Берлинская флейта».

Премия Андрея Белого 2010 присуждена за книгу "Языки современной поэзии".

Людмила Зубова
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Спасибо жюри, комитету премии Белого, издательству НЛО, тем, кто пришел сюда, читателям, поэтам – персонажам этой книги и тем, кто в книгу не вошел, но чьи стихи люблю. Таких очень много. Спасибо моим самым лучшим учителям, которые поощряли изучение литературы не по учебникам – Софье Соломоновне Зильбербург и Борису Самойловичу Шварцману, спасибо прекрасному клубу «Дерзание», в котором я занималась в 60-е годы прошлого века. Там учили творческой словесности, чувству слова.

Конечно, такое признание, премия Белого, очень радует, тем более что эта премия не за жертвенный труд, а за полученное удовольствие. Я делаю то, что мне интересно. Когда пишешь о поэзии, это завораживает, затягивает и удивляет. Удивляет потому, что, всматриваясь в стихи, видишь такое, что не сразу открывается, и хочется объяснить это прежде всего самой себе. И тем, кому это тоже может быть интересно. Ну просто всем, по моему представлению.

Хочу сказать несколько слов о материальных символах премии Белого.

Яблоко можно понимать как символ непослушания. Вкусившие запретный плод явно хотели лишнего – того, что мешает благополучию. Они хотели познания и любви, ведущей к рождению людей, то есть хотели сами творить мир. И это у них получилось. Поэзия, конечно, – способ познания, это известно. Но это еще и сотворение миров. И в эти миры, которые созданы поэтами, можно войти (или иногда входить, или заглядывать).

Бутылка водки на вручении премии Белого становится символом опьянения словесностью. Это такая современная Иппокрена. Когда пишешь филологическое исследование, оно затягивает так же, как стихи. Пишешь – и перерастаешь самого себя, иногда удается узнать и сказать то, чего пять минут назад знать не знал. Собственно, то же самое происходит и с поэтами.

Один рубль – деньги, да не те, которые в почете у практичных людей. Так же, как слово в поэзии – не совсем то, которое есть в словарях и в общем употреблении. Единичное ценнее массового. А рубль 1961 г. в XXI веке – вообще анахронизм, ископаемое. С точки зрения практичных людей те, кто получает эту премию, отстали от жизни. Знали бы эти практичные люди, какая это выгода – счастье писать стихи и писать о стихах.

Сегодняшнее событие – подходящий повод подумать о том, что же привело меня к этому успеху, за что мне такое. То есть похвастаться, но ведь событие позволяет.

Наверное, за упрямство. У меня всегда была тяга погружаться в свое, которое окружающим безразлично, а иногда и враждебно. В конце концов находились люди, близкие мне по восприятию мира. Их можно было находить, а можно было и приманивать, соблазнять, показывая, как это интересно. И тогда умножалась энергия, завоевывались новые территории жизни.

К этому успеху меня привела, вероятно, независимость личных ценностей от ценностей и старшего поколения, и младшего, принципиальная дилетантская независимость от конвенций в литературной среде. Для меня главный критерий оценки стихов – все-таки талант, явленный в тексте, а не установка на традицию или эксперимент, не степень знаменитости автора, не странности его характера, не экстравагантность поведения, не судьба, не признание и не отторжение обществом. Социальная маргинальность сама по себе тоже не знак качества поэта и не охранная грамота.

Возможно, я награждена (т.е. вознаграждена) за некую отстраненность, граничащую с одиночеством. Я ничья, ни к какой литературной компании не принадлежу, я рядом со многими группами, но не внутри какой-либо. Такая отстраненность не имеет ничего общего со снобизмом. Я убежденный антисноб, всегда против охраны территории от тех, кто не находится в литературной среде, от тех, кто в начале пути к пониманию поэтического слова. Бывает, что удается написать самое интересное после особенно наивных вопросов или невежественных категоричных суждений. Убеждена, что каждый человек имеет право на духовную жизнь – независимо от той среды, в которой живет, от его вкусов, возраста, образованности, ума. Поэтому считаю, что нужны стихи разного уровня, даже те, которые могут считаться плохими в среде искушенных поэтов и читателей. Кому-то нужен пафос, кому-то антипафос, кому-то скучны точные рифмы, кого-то раздражают неточные. Даже банальности и клише – неизбежная и необходимая стадия в развитии сознания и освоении языка. Человек растет, и вкусы его меняются. У каждой личности, каждого возраста и состояния души своя правда. Жаль, что некоторые поэты нервничают от того, что не тем читателям их стихи нравятся.

К этой премии меня привело, конечно, и многолетнее преподавание, причем в основном – истории языка. Есть такие замечательные строчки у Булата Окуджавы: «Умный любит учиться, а дурак учить». Это правда. Поэтому сначала приходится учиться – в моей профессии – учиться языку. А у кого? Да у поэтов же, потому что у них, у тех, кто талантлив, язык живой. Совершенно справедливо, что преподаватель может научить только тому, что ему самому интересно. Мне интересно то, что происходит со словом в языковой динамике, и тут поэты указывают на разные свойства и возможности слова. Я совершенно согласна с таким высказыванием: «Самое худшее в нормативной практике заключается в том, что она медленно, но верно прививает нечувствительность к силе, гибкости и поразительной подвижности языка» (Владимир Андреевич Звегинцев). Поэтому, говоря о стихах, в которых нарушаются нормы словоупотребления и грамматики, я не употребляю слова «ошибка», даже если поэт сам готов признать, что у него ошибка и спрашивает, как правильно.

Это премия в номинации «гуманитарные исследования».

Похоже, что именно гуманитарные науки теперь будут в первую очередь востребованы в России – как диссидентское сопротивление разрушению образования. То, что происходит сейчас, серьезно пугает. Для тех, кто уже ума набрался, строится резервация в Сколково, а следующим поколениям планируется вдвое сократить школьную программу, усилить военную подготовку, обучать комиксами, оценивать за птички в клеточках (то есть ЕГЭ), разогнать кружки в Аничковом дворце и других творческих центрах. Средства массовой информации переполнены насмешками над «ботанами», то есть теми, кто любит читать и учиться. Слишком многое сейчас направлено на то, чтобы делать из людей болванов, хищников и садистов, эта задача особенно усердно и успешно выполняется самым мощным средством воздействия на массы – телевидением.

Хороши строчки Льва Лосева: «Кабы не скрипки, кабы не всхлип / виолончели, / мы бы совсем оскотинились, мы б / осволочели...». Видимо, оскотинить население – это и есть цель для тех, кто недавно устроил в общежитии консерватории ночную облаву на студентов – с похищением их в армию.

Приходится сопротивляться. Слова Бродского о том, что поэзия – антропологическая цель человечества, становятся всё более понятными, всё более буквальными.

Поэтому премия Белого, которая никак не связана с деньгами, всё больше выходит за рамки литературной жизни и становится явлением общественно значимым, социальным и политическим.

Прочту одно стихотворение Андрея Белого, написанное в 1903 году:

ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ

Стоял я дураком
в венце своем огнистом,
в хитоне золотом,
скрепленном аметистом, –
один, один, как столб,
в пустынях удаленных, –
и ждал народных толп
коленопреклоненных...
Я долго, тщетно ждал,
в мечту свою влюбленный...
На западе сиял,
смарагдом окаймленный,
мне палевый привет
потухшей чайной розы.
На мой зажженный свет
пришли степные козы.
На мой призыв завыл
вдали трусливый шакал...
Я светоч уронил
и горестно заплакал:
"Будь проклят, Вельзевул –
лукавый соблазнитель, –
не ты ли мне шепнул,
что новый я Спаситель?..
О проклят, проклят будь!...
Никто меня не слышит..."
Чахоточная грудь
так судорожно дышит.
На западе горит
смарагд бледно-зеленый...
На мраморе ланит
пунцовые пионы...
Как сорванная цепь
жемчужин, льются слезы...

Помчались быстро в степь
испуганные козы.

Ну хорошо, пусть шакал завывает и козы мчатся в степь. Но они же все-таки приходили, что-то услышали, может быть, и еще придут. К тому же, есть и другие существа. Кое-кто из них присутствует здесь.

Еще раз спасибо всем тем, кто понимает ценность культуры, выходящей за рамки официальных резерваций.

И, конечно, спасибо Михаилу Сергеевичу Горбачеву, который пробудил в людях живое – за то, что поэты пишут не в стол, за то, что можно преподавать и писать книги без оглядки на ограничения официальной идеологии (ну хотя бы пока). Да, конечно, великая заслуга принадлежит тому мощному сопротивлению культуры, которое было в андеграунде. Но и те, кто не принадлежал к этой среде, имеют право на живое слово, на место в культурном пространстве. Счастливо наше поколение людей, рожденных после войны: наша юность пришлась на оттепель, в это короткое время относительной свободы (ошеломляющей по сравнению со сталинским периодом) сформировалось наше сознание, а потом, после десятилетий заморозков, уже в изрядно зрелом возрасте мы опять чувствуем себя юными – благодаря тому заряду энергии, который получили в девяностые годы.

Премия Андрея Белого 2010 присуждена за организацию издательства «Водолей», за издание собрания сочинений С.В. Петрова и других книг.

Евгений Кольчужкин
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Прежде всего, разрешите поблагодарить Комитет Премии Андрея Белого за оказанную мне исключительную честь – быть среди ее лауреатов. Достаточно оглянуться на тридцатидвухлетнюю историю Премии, на имена тех, кому она присуждалась прежде, чтобы сказать: эта Премия сама уже стала литературой. Она – сегодняшний день русской словесности; во всяком случае, в той ее части, которая имеет долю в завтрашнем дне. И для издателя войти в число лауреатов этой премии означает получить своего рода «Орден Печатного Легиона», находиться в самом средоточии нашей литературы. Значит, верным был путь, избранный 19 лет назад, когда создавалось издательство «Водолей», и за эти годы навигационные приборы не дали сбоя.

То, что премия носит имя Андрея Белого, имеет для меня особое значение. Трудно назвать писателя, которому я был бы в большей степени обязан тем, что впоследствии раскрылось как судьба. Именно с Андреем Белым у меня связано событие, которое в полной мере может быть названо «вторым рождением». Издание «Петербурга» в «Литературных памятниках» было в достаточно юном возрасте зачитано и едва ли не затвержено наизусть вместе со всем огромным массивом комментариев. Никогда прежде книга не оказывала на меня столь мощного, воистину физиологического воздействия. Это катастрофическое чтение, видимо, изменило что-то в самом существе, в составе крови, и в результате примерно через месяц пришли собственные стихи, с тех пор сопровождающие меня вот уже без малого тридцать лет.

Таким образом, когда в 1991 году появилась возможность создания издательства, эстетическая платформа «Водолея» была вполне сложившейся и очевидной; ставилась задача следовать в русле «Скорпиона» и «Мусагета», замечательных символистских издательств Серебряного века, продолжая их направление и возвращая читателю имена, исчезнувшие из поля зрения на семь с лишним десятилетий.

«Водолей» был основан при Томской областной научной библиотеке им. А. С. Пушкина, сотрудником которой я был в течение двенадцати лет. Этот альянс оказался исключительно плодотворным, и я не устаю повторять слова благодарности библиотеке и ее бессменному директору Нине Михайловне Барабанщиковой, на протяжении всего томского периода работы неизменно поддерживавшей издательство, разделявшей его творческие задачи. Без ее внимания и участия едва ли смогли бы появиться первые 100 книг, выпущенные в томский период деятельности.

Хотя изначально «Водолей» был довольно строго ориентирован на публикацию литературного наследия, в скором времени возникла интуиция, ставшая в дальнейшем основой издательского credo нынешнего, московского этапа работы. Несмотря на существование формальных рамок, категорично замыкающих период «прекрасной эпохи», мне всегда казалось, что Серебряный век не закончен, как не может быть закончена ни одна литературная школа, если в ее основе лежит не «праздная мозговая игра» (Андрей Белый), а «родное и вселенское» (Вяч. Иванов). И дело даже не в том, что только в 1991-м (в год основания «Водолея»), почти в столетнем возрасте, ушел последний поэт календарного Серебряного века С. В. Шервинский, кого считаю своим Учителем. Мне казалось, что ни собственно символизм, ни – шире – Серебряный век не могут закончиться, пока существуют поэты, развивающие в своем творчестве их достижения и эстетические принципы; пока существуют читатели, чуткие к их поэтике; пока существуют издатели, печатающие их книги. В Москве «Водолей» начал выпускать две свои основные литературные серии – библиофильскую, стоэкземплярную «Малый Серебряный век» и главную – «Серебряный век. Паралипоменон», т. е. добавление, дополнение, пропущенные страницы Серебряного века. В этой серии увидели свет книги С. Соловьева, А. Лозины-Лозинского, Ю. Верховского, Б. Садовского, В. Меркурьевой, и наряду с ними – двухтомник Сергея Владимировича Петрова, грандиозного поэта, нашего современника, в полной мере (в том числе и хронологически) наследующего поэтические традиции начала ХХ столетия во всей их множественности и подчас несхожести.

С чем можно было бы сравнить ощущения издателя при выпуске этого двухтомника? Представьте себе, к примеру, что Максимилиан Волошин не издан, и издатель вдруг получает возможность первой публикации стихотворений поэта подобного масштаба. Вы скажете, утрирую? Откройте Петрова, прислушайтесь к этому голосу:

Мозг выполз, как в извивах воск,
епископ посох уронил.
Небось ты Бог? Небось ты Босх?
Небось святой Иероним?

Откройте его поразительные «Я родился в Благовещенье».

Он родился в Благовещенье, всю жизнь писал себе по стихотворению на день рожденья, и в результате сложился удивительной силы цикл, развивающий заданную тему.

Прочтите дивные новгородские стихи.

Вчитайтесь в его фуги – созданный им «литературно-музыкальный» жанр то ли баховской, то ли бетховенской мощи. Эти стихи, кажется, ждут своего музыкального решения рукой Софии Губайдулиной или Вячеслава Артемова – близких по духу выдающихся композиторов, конгениальных поэту.

Радость от присуждения Премии сегодня в полной мере разделяют со мной те, без кого выход двухтомника С. В. Петрова был бы немыслим.

Это его составитель Александра Александровна Петрова, бережно сохранившая архив Мастера.

Это главный редактор «Водолея», автор послесловия и инициатор издания Евгений Витковский – один из учеников Сергея Владимировича.

Это редактор издательства и составитель двухтомника Владислав Резвый, благодаря многолетнему скрупулезнейшему труду которого рукописи поэта были прочитаны, набраны и подготовлены к печати.

Всем им, безупречным соработникам по Собранию стихотворений С. В. Петрова, моя безмерная благодарность.

В завершение хотелось бы вспомнить мысли о символизме, высказанные Вячеславом Ивановым в 1912 году:

«“Символизм умер?” – спрашивают современники. – “Конечно, умер!” – отвечают иные. Им лучше знать, умер ли для них символизм. Мы же, умершие, свидетельствуем, шепча на ухо пирующим на наших поминках, что смерти нет».

Всей своей 19-летней деятельностью издательство «Водолей» свидетельствовало о том же.

Будет оно свидетельствовать об этом и впредь.

Премия Андрея Белого 2010 присуждается за организацию издательства «Гилея», за издание семитомного собрания сочинений Г. Айги и других книг.

Сергей Кудрявцев
РЕЧЬ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПРЕМИИ

Уважаемые коллеги!
Дорогие друзья!
За две недели до сегодняшней церемонии я в волнении начал готовить текст выступления, сразу решив посвятить его какой-то одной важной теме, не рассыпаясь в комплиментах и не концентрируясь на своих собственных сомнительных достижениях. Может быть, слово «сомнительных» покажется вам следствием излишней скромности или неуместным кокетством. Может быть. Я и сам понимаю, что если премию мне присудили, то я того, очевидно, заслуживаю.

Первое, что пришло в голову, это пожаловаться присутствующим на то, как труден и неоднозначен путь издателя, в особенности, если литераторы считают его завзятым дельцом, ученые – неизвестно откуда взявшимся энтузиастом, а коммерсанты – литератором и вообще неясной личностью. Но вскоре понял: чего сетовать и причитать, когда премия как раз и определила мое место где-то на границах науки, литературы и бизнеса. Конечно же, это «литературный проект»!

Потом я решил сказать вообще о премиях и о том, как к ним отношусь. Хотел гордо заявить о своем равнодушии к таким формам социального признания, как награды и премии, ордена, звания, звездочки и тому подобное. Имея в виду, что отметины эти вряд ли могут позитивно повлиять на то, что является не работой, не профессией и даже не хобби, а частью твоей жизни. Но опять понял, что выступления из этого не получится, потому что премия Андрея Белого – не совсем тот случай. Это вообще не знак отличия, а необходимое столь многим дружеское участие и поддержка. Конечно же, именно такой символический смысл был 30 с лишним лет назад придан незаменимой троице – бутылке, закуске и деньгам на опохмел!

Следом у меня возникло естественное желание обратиться к темам, с которыми обычно связывают гилейскую деятельность: беспредметность, дада, нонконформизм, антиавторитарные практики. Произнося эти слова, я тут же думаю, что они уже не выражают сути моих замыслов. Они давно стали всего лишь ярлыками, своеобразными бирками, висящими на товаре – магазинном, выставочном, культурно-научном. Я же считаю многое из того, что обычно называют «авангардом», – действительным авангардом поиска, лазутчиком на неизвестной территории, отрядом разведки, не выполнившим еще своего задания. Не об авангардизме как стиле здесь идет речь, разумеется. Я считаю позиции Кручёных, Поплавского, Введенского, Йоханнеса Баадера, Владимира Казакова или Александра Бренера не только честными и передовыми позициями в творчестве и в отношении к жизни. За их поисками стоит дееспособная и новаторская философия, истерзанная, конечно, людским непониманием. Но философия, противостоящая, может быть, самым вызывающим образом тому, что творилось и творится в искусстве и в обществе. Властолюбию, коммерции, саморекламе, эстетизму и, безусловно, самой логике противостояния, ввергающей разведчика в риск потерять свой путь.

И тут же возникает тема компромисса – художников и поэтов и моих собственных компромиссов тоже. И опасности перерождения, причиной которому является обыкновенный страх смерти в нищете или жизни в пустоте. На эту тему можно порассуждать еще, но не здесь, не в благодарственной речи.

Затем у меня возникла идея посвятить речь всем помощникам и участникам издательского проекта, ну, хотя бы их перечислить, поблагодарив каждого поименно – и составителей, и художников, и комментаторов, и переводчиков, и редакторов, и корректоров. Но понял, что и это не удастся, потому что мне помогали очень многие, а длинный сухой список я читать не хочу, да и вам будет скучно.

Когда я окончил школу, при получении аттестата зрелости мне вручили грамоту. Это была благодарность за выигранные в составе школьной команды соревнования по перетягиванию каната. По сути говоря, моя первая и последняя до сегодняшнего момента премия. Тогда было очень смешно. И сейчас смешно. Я бы эту тему мог развить в разных направлениях. Поговорить, например, о том, что все мы занимаемся перетягиванием каната, что было бы явной глупостью. Или что мы не занимаемся перетягиванием каната, что было бы откровенным враньем. Из этого дальше ничего не получится.

Потому что не надо строить примитивные ассоциативные цепочки и создавать скороспелые обобщения. А может быть, ассоциации и обобщения вообще не везде уместны. И смыслы не всегда нужны там, где не наука, не бизнес, не повседневная жизнь.

Я действительно старался поддерживать философию искусства, не совпадающую с общим стремлением делать консервы из литературных открытий, а создающую мощное противоядие для любых попыток отравиться гранулами устойчивых смыслов. Хотя сам сотворил с несколько десятков таких консервных банок.

Но поверьте, в моих словах нет никакого разочарования или подведения итогов, и сам факт моего выдвижения на премию Андрея Белого, а тем более ее присуждение являются для меня огромной поддержкой во всех делах.

Спасибо.

Премия Андрея Белого 2010 присуждается за переводы с английского (Чосер, Спенсер, Милтон, Уайльд, Хопкинс), немецкого (Рильке, Ницше, Тракль, Бенн, Гейм), шведского (Транстрёмер).

Алексей Прокопьев
ПИСЬМО КОМИТЕТУ ПРЕМИИ

Дамы и господа! Дорогие друзья и коллеги!
Премия Андрея Белого – великая честь для меня; вручение Премии – возможность высказаться о самом существенном и сущностном в том деле, в котором я чувствую себя как дома.

Хочу высказать благодарность тем, кто учил меня, терпеливо прививая всё лучшее, что есть в нашей (какой-никакой) школе перевода, – это Евгений Владимирович Витковский и Владимир Борисович Микушевич. Несмотря на разницу в идеологии перевода и несовпадение культурно-вкусовых ориентиров, выяснившуюся впоследствии, я благодарен им искренней благодарностью ученика.

Считаю себя не поэтом-переводчиком, и не поэтом, занявшимся параллельно переводом, а двуедино: поэтом и переводчиком, – и высказываться предпочитаю именно в таком качестве.

Положение с русским поэтическим переводом и с русской поэзией довольно «многоукладное», как любит говорить Данила Давыдов, и в двух словах его не опишешь.

Поэтому попробую по необходимости тезисно и неизбежно вскользь.

1. Школа перевода (в значении овладения азами переводческой техники, изучения истории русского поэтического перевода и т. п.) поддерживается нынче на профессиональном уровне сайтом «Век перевода», созданным Е. В. Витковским. Там же прекрасно обходятся как с классикой мировой поэзии в русском изводе, так и с классикой русского перевода.

2. Переводчику, который мыслит своё творчество шире простого информативного сообщения о том или ином поэте, пишущем не по-русски, необходимо, овладев школой, выйти за её пределы, преодолеть её, стать личностью в переводе, как становятся именем в литературе.

3. Способны на это те поэты, то есть люди, сами пишущие стихи, которые обладают двумя, как мне представляется, необходимыми качествами: их собственные поэтические устремления и поиски связаны с пониманием классики и традиции не как застывшего образца, не как собрания навеки застывших недостижимых шедевров, неких эталонов в палате мер и весов, а как непрерывно изменяющейся (благодаря поэзии же и творчеству) магической сферы высоких смыслов и ценностей, заложенных в них.

Для примера: многие последние переводы на русский Пауля Целана или Герты Мюллер в корне меняют наше представление о немецкой (и не только немецкой) классике. Культура развивается также и вспять, ретроспективно, вспомним хрестоматийные слова Осипа Мандельштама о Катулле. Это первое условие.

4. Второе, не менее важное: это должны быть поэты в современном понимании слова, то есть люди, не чуждые смелости и духа здорового экспериментаторства (Пример: Григорий Дашевский с его, как он это то ли в шутку, то ли всерьёз называет «минус 2 переводом», то есть, переводом, сознательно отказывающемся от двух параметров: рифмы и размера, – например, для того, чтобы как можно точнее передать уникальность поэтики Джерарда Мэнли Хопкинса).

5. И вот случается так, что стирается грань между переводом и «оригинальным стихотворением», притом что перевод, при наличии воли и владения высокой техникой, остаётся переводом. Но слышится и прочитывается как уникальное, дышащее свежестью новой формы стихотворение на родном языке. Тем самым стихотворение поднимается над национальной укоренённостью в родном языке (Готфрид Бенн), перевод становится эманацией, от-образом исходного надмирного стихотворения, лежащего вне языка.

6. Для меня чрезвычайно важно также, что отмечены были, в частности, переводы стихотворений Фридриха Ницше и немецких экспрессионистов.

Надо признать, что ни поэзия Ницше (подчёркиваю, поэзия), ни поэзия немецких экспрессионистов по-русски ещё по-настоящему не появились. У нас не было русского Гёльдерлина и русского Ницше (зато, правда, были Тютчев и Фет), и отсутствие поэтики такого рода оказывает не самое лучшее влияние на русскую поэзию в целом. Это, разумеется, субъективный выбор (можно выстроить ряды других отсутствий), но он призван продемонстрировать главное. Перевод призван восполнить лакуны, без которых культура в своём становлении не полна, ущербна.

7. Переводы «Дионисийских дифирамбов» Ницше были сделаны в ходе вспомогательной работы к большой книге Пауля Целана с обширными комментариями, которую мы задумали с Татьяной Баскаковой, прошлогодним лауреатом премии Андрея Белого. Это я говорю в напоминание того, как тесно связаны и переплетены поэтические практики истинного напряжённого творчества. Комплекс переводческих проблем, группирующихся вокруг условно намеченной линии в немецкой поэзии Гёльдерлин-романтики-Ницше-экспрессионисты-Целан-Герта Мюллер, – вот что занимает меня сейчас, суля необыкновенные и удивительные открытия.

8. Очень хорошо, что появилась эта специальная номинация за достижения в художественном переводе, тем самым ему воздаётся должное и устраняется историческая несправедливость. Потому что – что была бы русская поэзия без перевода?