Бенни Андерсен - датский поэт, писатель, композитор, пианист, автор песен.
запечатлевший всю сложность и противоречивость нынешнего времени и нынешнего сознания, Андерсен подвел черту под сказанным предшественниками и наметил дорогу последователям, с которыми нам еще предстоит когда-нибудь познакомиться.
Названия сборников Андерсена —«Музыкальный угорь» (1960), «Фотоаппарат с выходом на кухню» (1962), «Из шляпы джентльмена» (1964) и «Здесь, в заповеднике» (1971) — могут навести на мысль о том, что перед нами сатирик. Но это не так. Скорее, здесь декларируется самоирония, неизбежная спутница умного человека, со всей серьезностью подходящего к своему делу. А именно так Андерсен и относится к творчеству.
Поэзия, по мысли Андерсена, рождается из удивления — чувства, посещающего современного человека не так уж часто («Один раз лет в десять я удивляюсь тому, что живу на белом свете»). Удивлению мешают не только стандартная обезличенность бытия, но и неотступные мысли о том, что все уже сказано («Уже написан Вертер»— Пастернак) и что к открытому Кафкой и Достоевским, которые «исковеркали юность мою», добавить как будто нечего. Достоевский помянут здесь как знаток человеческой психологии, а Кафка — как создатель модели отчуждения человека от государства и религии. «Сумма цивилизации» (по аналогии с «Суммой технологии» Ст. Лема) приравнивается поэтом к строительству Вавилонской башни, в котором и он сам — вопреки сомнениям и не веря в торжество дела — вознамеривается принять участие. Ради чего?
Ради пути я иду
ради ходьбы я иду
не ради конечной цели —
я в целом не верю в цели.
(Перевод В. Тихомирова)
Не стоит воспринимать это кредо чересчур буквально. У Андерсена, как и у многих современных поэтов, нигилизм или релятивизм выводов — только «кажимость», призванная спровоцировать читателя на ответную реакцию с противоположным знаком:
Полезны волосы в парикмахерской,
зубы — в кабинете дантиста,
ноги — чтобы ходить по ногам.
(Перевод В. Тихомирова)
Показательный и в известной мере программный пример «провокаций» такого рода — стихотворение «Диета»:
сыр отбивает обоняние
хрен отбивает вкус
печенье отбивает слух
редиска сужает кругозор
пища опасна для желудка
жить вредно
чав-чав
чав-чав
чав-чав
(Перевод Т. Бек)
Несомненна и антибуржуазная направленность подобных поэтических «провокаций».
Однако не следует называть эти выпады обличениями. Поэт остро чувствует свою сопричастность (или, если угодно, совиновность) обществу потребления, может быть, здесь и нужно искать истоки самоиронии:
Потому что во мне тот же ужас.
Потому что я сам о себе
говорю уже в третьем лице,
чтобы опередить потомков:
«О, сегодня, как никогда, я преисполнен сил!»—
воскричал он, стуча в крышку гроба.
(Перевод В. Тихомирова)
Противовес иронии и самоиронии в творчестве Андерсена — ноты сострадания и доброты, негромкие, но оттого особенно берущие за душу. Впрочем, и здесь речь идет главным образом о том, что помочь никому и ни в чем нельзя, о том, что «подставить жилетку чужому плачу», равно как и «быть хорошим все время», трудно —«так же трудно, как задержать надолго дыханье», но гуманистическая направленность такого рода стихов («Доброта», «Дружба», «Точка зренья на жалобные песни») очевидна.
Удельный вес любовной лирики в творчестве Андерсена невелик; она естественно входит в круг стихотворений, посвященных человеческим чувствам, и окрашена состраданием:
Там глубоко за твоими глазами
вижу бездонный страх отвесный
окруженный твоим взором
голосом живым
протянутыми руками
и мною.
Нельзя не столкнуться с твоей бездной.
(Перевод Т. Бек)
И напротив, гневом и отвращением дышат стихи, адресованные «сильному человеку»— торжествующему обывателю, потенциальному убийце. У Андерсена нет стихов о войне, но ростки фашизма он с поразительной остротою видит в человеке, чья «поступь не похожа на походку других, напоминающую ряд прерванных падений», в человеке, который «так же не мог быть ребенком, как и Эйфелева башня», в человеке, напыщенно изрекающем: «Мы есть множественное число от Я. НАМ — это МНЕ во множественном числе. И Я желаю НАМ быть в центре». Сила «сильного человека»— в слабости и разобщенности противостоящих ему — об этом писал еще Маяковский. Пишет об этом и Андерсен, объявляя, что «сильный человек»— вечный противник поэта и его друзей интеллигентов, но не забывая и о том, что
Мои друзья слабые и вялые...
Они страдают хронической деликатностью...
Они составлены исключительно из больных
вопросов...
Они улыбаются, когда им выбивают зубы,
и плачут, когда улыбаются президенты.
(Перевод М. Тюриной)
Конечно, при таком взгляде не то что о победе, но и о борьбе думать нечего:
Пускай другие борются с тобой сами.
Моя задача — осознать и отделить
свою опасную слабость перед тобой.
(Перевод М. Тюриной)
Но и это воспринимать буквально не надо: ведь говорил же поэт об отсутствии цели в творчестве, а здесь проговаривается, что задача все-таки перед ним стоит. И цель, и задачу объединяет, применительно к поэзии, высокое слово «назначение», поэзии без назначения просто не существует, и Андерсен, разумеется, прекрасно понимает это.
В плане гражданственном, равно как и в плане творческом, такое понимание оборачивается порывом к «настоящим людям»— патриотизм и социальный оптимизм, оказывается, идут рука об руку:
на севере пьют молоко
на севере о здоровье заботятся
на севере все в дым здоровые
на севере есть права
и никто ни на вершок не уступит.
(Перевод Т. Бек)
Истина, добываемая в этом путешествии к истокам, проста, как всегда просты бывают такие истины, что ничуть не лишает их общечеловеческой значимости:
Думается о жизни глубже
когда читаешь про дальние страны
Лучше понимаешь свою страну
возвращаясь и ощущая как весть
вот она какая на деле есть
внизу лежат поля
(Перевод Т. Бек)
В.Топоров. Из предисловия к сборнику Из современной датской поэзии , Радуга, 1983
