Дело Станислава Лема, одного из невоспетых гигантов научной фантастики

MIT Press надеется возродить разнообразное и значительное наследие Станислава Лема, медленно исчезающего с небосвода польского гиганта научной фантастики. Они выпускают новые издания шести его ключевых произведений.

Творчество польского писателя-фантаста Станислава Лема постепенно начало пропадать из поля зрения после его смерти в 2006 году. Хотя его влияние на американскую аудиторию всегда ослаблялось железным занавесом (он был в своей лучшей форме в 60-х и 70-х годах) и часто мучительным процессом перевода, Лем в какой-то момент был «самым читаемым писателем-фантастом в мире» – по крайней мере, согласно Теодору Стёрджену , выдающемуся писателю так называемого «Золотого века» научной фантастики.

Лем считался важной фигурой этого жанра, особенно его коллегами-авторами. Но в последнее время его, кажется, в основном вспоминают только как автора романа Солярис , ставшего основой для фильма Андрея Тарковского 1972 года и версии 2002 года от Стивена Содерберга. Это незавидная участь для автора, который во второй половине XX века ловко лавировал между поджанрами научной фантастики, время от времени совершая экскурсы за ее пределы. В то время как сфера его влияния была огромной – он продал 45 миллионов экземпляров по всему миру – отказ Лема задерживаться в какой-нибудь удобной маленькой тематической нише определенно необычен для современного рынка, который теперь делит писателей на все более мелкие поджанры.

Лем был одновременно моралистом, писателем, прилагающим огромные усилия к разработке своего стиля, и частично профессиональным ученым – юным изобретателем, получившим медицинское образование. Ему удавалось писать серьезную научную фантастику, которая была связана с современными достижениями в науке, медицине и философии, никогда не бывая снисходительным к своим читателям и не прибегая к техническому жаргону (если только он не высмеивал его).

К счастью, MIT Press счел нужным помочь возродить творчество Лема – недавно они переиздали шесть его ключевых книг и, тем временем, привели аргументы в пользу Лемовского ренессанса – как раз к его столетнему юбилею в 2021 году.

Холодная война, которая бушевала на протяжении большей части карьеры Лема, предоставляет жизненно важный контекст для его работ. Энциклопедия научной фантастики удачно это описывает: «Находясь между двумя левиафанами, Лем… объединил светлую гуманистическую надежду с жестким историческим предупреждением». Двадцать девять лет после падения Берлинской стены и разные кризисы, последовавшие за этим, отдалили нас от контекста Лема – противостояния борющихся за господство двух сверхдержав, которые использовали пропаганду, мечты об утопии и эффектные методы применения государственной власти.

Послевоенная американская научная фантастика служила официальным жанром оправданий космической гонки, военно-промышленного комплекса и погони к гарантированному взаимному уничтожению. Таким образом, этот жанр использовал вселенную как полотно для зрелищных подвигов и материал для нашей экономики. Польша времен Лема не могла разделить славу спонсируемых государствами исследований космоса и, следовательно, не могла нести (прямую) ответственность за использование научной фантастики в качестве неоколониальной пропаганды. Хотя при издании книг во время коммунистического правления цензура часто оставляла зияющие дыры в книгах Лема, его удаленность от американских и советских центров власти позволяла ему использовать научную фантастику для критики их идеологий. Как недавно сказал мне в личном сообщении писатель и критик НФ Адам Робертс: «Лем до мозга костей ироничен – вот почему коммунистические власти никогда ему не доверяли».

Лем, однако, не был ревизионистом, который отрицал значение Золотого века исследования Вселенной как смелого подвига, важного с точки зрения цивилизации. Это видение практически мертво в современной научной фантастике и в американской культуре в целом. Там, где оно существует, его используют торгаши-авантюристы-братаны-миллиардеры. (Например, любовь Илона Маска и Питера Тиля к «Золотому веку» хорошо задокументирована.) Представление о том, что Вселенную следует исследовать ради знаний, широко считается во времена изменения климата, массового экономического неравенства и роста этнонационализма, в лучшем случае, ностальгией.

Перед лицом этого цинизма работы Лема корректируют представление о том, что вселенная существует просто в качестве собственности, которую техно-магнаты должны облагораживать. Во многих своих романах, особенно в Солярисе , Лем показывает вселенную как глубоко бесчеловечную, но все же способную возвысить тех, кто подчинится ей. Наши попытки понять, а тем более заработать на космосе всегда будут встречаться с разочарованием, но наши наблюдения и тщательное изучение позволят нам, возможно, мельком увидеть свое собственное место в нем.

Ощущение безнадежной тайны, которое переживает человек перед лицом космоса – это тема, к которой Лем возвращается снова и снова. Иногда это напоминает религиозный экстаз. Последнее предложение «Соляриса» остается одной из самых опустошающих фраз, когда-либо написанных: «Я ничего не знал, но по-прежнему верил, что еще не кончилось время жестоких чудес».

Приведенные ниже романы, которые теперь доступны в MIT Press, отражают эти центральные Лемовские темы с помощью множества жанров и повествовательных стилей. Несмотря на то, что за четырнадцать лет, прошедших после смерти Лема, цели изменились, его мощный гений предоставляет нам изрядно материала, из которого нам ещё многое предстоит почерпнуть.

Непобедимый (1964) можно сначала принять за «разминку» Золотого века – давший название книге космический корабль выполняет спасательную миссию на пустынной, унылой планете Регис III. Сосредоточенность романа на деятельности корабля и его различных механизмов вместо людей на борту раскрывает план Лема. Это рассказ о неорганической эволюции, в котором ее главный герой и читатели размышляют об уязвимости и незначительности человека в огромной, безразличной вселенной. Вдобавок к этому, в «Непобедимом» много специалистов-экспертов, являющихся излюбленной мишенью Лема. Писатели научной фантастики из поколения Лема (и предшествовавшего ему) часто представляли своих ученых как всезнающих, умничающих прото-менсплейнеров, которые вдалбливают правду в упрямые головы жаждущих войны генералов, продажных политиков и символических женщин. Лем обычно ниспровергает этот утомительный троп, заставляя своих ученых комично препираться и демонстрировать свою веру в собственную важность. Только после того, как ученые «Непобедимого» начинают работать вместе, они могут выдвинуть ряд теорий, ни одна из которых так и не доказана с достоверностью. Когда они наконец затыкаются, ученые Лема занимаются настоящей наукой.

Высокий замок (1966) – это не научная фантастика, а милые воспоминания о жизни Лема между Первой и Второй мировыми войнами, которые наполнены деталями его подросткового возраста. Как и все хорошие мемуары, книга начинается с признания неудачи: «… я построил этому мальчонке надгробие, заточил его там… словно бы писал о ком-то выдуманном, кто никогда не жил». Лем не стремится здесь воссоздать, как Владимир Набоков или Стефан Цвейг, исчезнувший мир: «… Меня интересует только ребенок, которым был я». Позже он замечает: «… я еще вынужден держать в узде профессионализм фантаста, то есть стремление группировать отдельные, пусть даже и соответствующие фактам, но не связанные друг с другом подробности в единое целое». Здесь он рассказывает не только о склонности к созиданию миров, но и о написании истории, которая «каким-то образом достигает завершения».

Возможно, это как-то связано с потерями, которые понес молодой Лем. «Высокий замок» снова и снова возвращается к его отцу – тот был ларингологом, – в библиотеку медицинских текстов которого он залезал. Лем не упоминает (потому что это было написано в Польше в 1966 году) ни о своем еврейском происхождении, ни об убийстве нацистами большей части его семьи. Смерть многих из его товарищей по детству упоминается мимоходом, обычно в скобках.

Ранний реалистический роман Больница Преображения (1955) продолжает – по крайней мере, в хронологическом порядке – с того места, на котором закончился «Высокий замок» (хотя это ни в коем случае не описывает жизнь Лема). Молодой польский врач находит отдушину от нацистской власти в виде работы в психбольнице. Если вы знаете что-нибудь о том, как нацисты обращались с душевнобольными, то вы можете понять, к какой трагедии мы движемся. Врач Стефан – наивный человек, которому иногда хочется «основательного, большого разговора из разряда тех, которые подтачивают устои мироздания». Он находит себе равного в скандально известном поэте Секуловском, который изображает из себя душевнобольного, чтобы избежать расследований со стороны нацистов. Секуловский воображает себя метафизиком и создателем платоновских диалогов. На вопрос, как реагировать на неумолимое соседство нацистов, поэт отвечает: «Играть на флейте, ловить бабочек». Когда машина для уничтожения наконец срабатывает, ответ Секуловского гораздо менее философский – он раскрывает его интеллектуальное и нравственное мошенничество. Гнев Лема в отношении политического цинизма здесь явно ощутим, что, возможно, как-то связано с тем, что советские цензоры препятствовали печати этой книги в течение двадцати семи лет. Более поздние моралите́ Лема будут прятаться под личину фантастики.

Само название Возвращение со звёзд (также 1966) [судя по всему, здесь ошибка – первое издание на польском вышло в 1961 году. – прим.пер.] уже намекает на продолжающееся использование Лемом классических сюжетов научной фантастики, а в данном случае, попытку адаптировать космонавта к жизни на Земле. Космонавт Эл Брегг отсутствовал всего десять лет по своему времени, но на Земле прошло сто двадцать семь лет из-за релятивистского замедления при дальних космических путешествиях. Здесь, как и в книге Джо Холдемана Бесконечная война (1974), путаница во времени используется как метафора изменяющегося влияния общества на человека. Холдеман, в частности, писал об американских солдатах, возвращающихся из Вьетнама. В «Возвращении» все на Земле были «бетризованы» – над ними была проведена процедура, с помощью которой были устранены все агрессивные импульсы. Таким образом, мир стал намного безопаснее и мягче. Лем здесь скрытно атакует обещанную коммунистическую утопию, а также консумеристский, пригородный образ жизни Америки.

Тем не менее, как отмечает Саймон Ингс в своем предисловии, «Возвращение» больше озабочено «мужской яростью». По мере того, как Брегг узнает больше об обществе, в которое он вернулся, его поведение становится все более агрессивным и жестоким – до тех пор, пока он не совершает изнасилование. Лишь примерно на трети книги мы понимаем, что космос, в котором путешествовал рассказчик, повлиял на него намного сильнее, чем мы могли себе представить. Лишения, одиночество и количество жертв в его путешествии ужасают. Если в «Непобедимом» Лем использовал традиционный нарратив Золотого века, незаметно расшатывая лежащую в основе идеологию, то «Возвращение» – это жанр «космических приключений», громко извергающий желчь. Таким образом, по иронии судьбы, одна из немногих вещей, которые успокаивают Брегга, это звезды: «Подняв голову, я увидел лишь черную пустоту над собой. И все-таки удивительно, в эту минуту ее слепое присутствие приободрило меня». Единственное, что не изменилось – это пустота, из которой вернулся Брегг.

В предисловии Элизабет Бир к Звёздным дневникам Ийона Тихого (1971) дается полезное обобщение темной стороны Лема – как и Хайнлайн, Азимов и Стивенсон, Лем проявлял некоторые проблематичные убеждения. Его работы «непринужденно женоненавистнические в тех случаях, когда допускают существование женщин вообще, часто расистские и изобилующие по-свифтски человеконенавистническими аллегориями». Тихий – известный исследователь космоса, который с типичной Лемовской своенравностью практически не исследует космос. Вместо этого он встречает группу опальных безумных ученых, помешанных на безумных изобретениях, которые, как они уверены, изменят человечество. Результатом становится серия аллегорических историй, связанных как с метафизикой, так и с наукой, при этом испорченных дешевыми шутками. Вызывает ли смех выражение «чокнутый кибернетик» или желание бросить книгу на улице? Возможно, именно неубедительность этих басен позволяет ярче проявиться недостаткам Лема.

Настоящий шедевр из серии MIT, Глас Господа (1967) [здесь опять ошибка, год первого издания – 1968 – прим.пер.], принимает форму рукописи, найденную после смерти печально известного математика Питера Э. Хогарта. Таким образом, роман предшествует более поздним сборникам Абсолютная пустота (1971) и Мнимая величина (1973), где Лем экспериментально сжимает повествование и характеристики образов до почти полного их отсутствия. Однако в 1967 году Лем все еще действует в рамках принятых в романах границ, хоть и еле-еле.

Повествование здесь – это всё. Рассказчик начинает со скромной ненависти к себе: «Главенствующими чертами своего характера я считаю трусость, злобность и высокомерие». В детстве он «мысленно разбивал звезды вдребезги, чтобы наказать их за полнейшее равнодушие ко мне». Как математик он ни на чём не специализировался, возвращаясь в свою область только для того, чтобы показать своим коллегам-математикам, насколько до смешного ошибочны все их достижения.

Следовательно, Хогарт – идеальный исследователь, которого можно привлечь к участию в американской программе по расшифровке послания со звезд. Нанятый после года разочарований, Хогарт отказывается слышать о достижениях своих коллег и начинает с набора единиц и нулей. Метафизические рассуждения о том, как расшифровать инопланетное сообщение, теперь читаются как элегантно сформулированное обобщение ветки Reddit.

Когда Хогарт в конце концов узнает о первых успехах программы, он сравнивает эти открытия с пианолой, пытающейся прочитать «ленту, предназначенную, в сущности, для цифровой машины». Когда выясняется, что даже неверно истолкованное сообщение вскоре может стать оружием ужасной силы, ученые превращаются из специалистов по каракулям в импровизированных этиков. Как едко замечает Хогарт, «…ученый отныне готов на все, так как ни за что уже не отвечает».

Этическое противостояние времен Холодной войны никогда не состоится. Послание инопланетян настолько нечеловеческое, что его нельзя использовать, даже если учитывать влечение к смерти технологического общества. Раннее предположение Хогарта о том, что «содержание Письма оказывалось для адресата чем-то вроде бритвы – чтобы ею перерезать горло себе же», оказалось антропоморфизмом.

Как и в случае с лучшими работами Лема, здесь нет решений, только противоречивые теории. Однако проблемы, от политических деятелей до самовосхваляющих специалистов и простого человеческого высокомерия, подробно описываются с почти радостной язвительностью. «Я никогда не умел преодолевать межчеловеческое пространство», – пишет Хогарт, хотя ему тоже дозволено немного трансцендентности, которую он обнаруживает неожиданно: в своем собственном невежестве.

И снова мы обнаруживаем, что под звездами нас игнорируют.

Брендан Бирн (Brendan Byrne)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ