Дефо написал «Дневник чумного года» в 1722 году, но рассказывает в нём о наших временах

Автор: Сэм Джордисон (Sam Jordison)

При чтении «Дневника чумного года» Даниеля Дефо тревожные звоночки раздаются уже на первой странице. Рассказчик начинает повествование с того, что сообщает нам, как они с соседями услышали, «что в Голландию снова вернулась чума» (здесь и далее отрывки из книги «Дневник чумного года» в переводе К. Н. Атарова) в начале сентября 1664 года. Говорили, что правительство предупреждали, но оно держало все в секрете, а люди либо подзабыли об этой чужой проблеме, либо думали о ней «как о вещах, которые ... не имели к нам прямого отношения».

Когда я пишу эти строки в мае 2020 года, я сопоставляю с книжным наш первоначальный отклик на беду в далеком-предалеком Китае и нахожу ситуацию карикатурной. Переверните страницу — знакомые все лица — и увидите первую сводку о погибших за неделю, такие сводки здесь и далее скрупулезно приводятся рассказчиком и отражают рост смертности в каждом лондонском приходе. Эти подсчеты зловеще истолковывают весь ужас болезни, точно так же, как и сводки о погибших, которые мы уже несколько недель получаем ежедневно.

А затем мы узнаем, что на эти подсчеты не всегда можно опираться. Официальные цифры неизменно низки: «На следующей неделе, между 23 и 30 мая, сообщалось о 17 смертях от чумы. Но в Сент-Джайлсе похоронили 53 человека — чудовищная цифра! — из которых, как утверждалось, только 9 умерло от чумы». Позже обнаружилось, что по крайней мере «еще 20 умерло от чумы в этом приходе, но были записаны как умершие от сыпного тифа и других болезней, не говоря уж о тех, кто вообще остался не зарегистрированным». В 1665 году, как и в 2020 году, неучтенные данные по смертности рассказывают больше, чем число смертей, приписанных этой инфекции.

Совпадения продолжаются. Рассказчик отмечает, что меры по сдерживанию вспышки эпидемии были предприняты слишком поздно:

Я часто размышлял о том, в сколь неподготовленном состоянии оказалось все общество к началу этого бедствия и сколько последовало всякого рода неразберихи из-за отсутствия вовремя принятых мер и приготовлений, равно общественных и личных, а также о том, какое огромное количество людей погибло из тех, что могли бы спастись, будь на то милость Божия, если бы были приняты надлежащие шаги; все это следует учесть грядущим поколениям.

Грядущим поколениям, то есть нам, очень трудно читать эти строки. То тут, то там книга тревожит читателя заметками о пустоте знакомых улочек: «Ведь когда люди из провинции проезжали черев Шордич, или Бишопсгейт, или Олд-стрит и Смитфилд, они видели, что улицы на окраинах пустынны, дома и лавки заперты, а те немногие прохожие, кто встречался им на пути, старались идти посередине улицы».

А теперь мы слишком хорошо можем понять удивление рассказчика по поводу тишины в Лондоне. Я также узнал свою новую нервную привычку ходить посреди дороги, чтобы избегать людей.

Дефо также очарован самоизоляцией. Конечно, мы еще не дошли до того, чтобы рисовать красные кресты на дверях зараженных домов или размещать охранников снаружи домов, чтобы запертые внутри голодные и умирающие люди не могли сбежать. Мы также пока не установили 40-дневный период изоляции, от которого и пошло слово «карантин». Но любой современный читатель поймет страх и жалость рассказчика, с которыми он говорит о заболевших людях, особенно о невольных переносчиках:

Под здоровыми я разумею тех, кто, хотя и подцепили заразу, которая уже проникла к ним в кровь, но внешне последствия этого еще не проявились, более того, они и сами не подозревают о том, что больны; и так продолжается иногда в течение нескольких дней. Однако дыхание этих людей, где бы они ни были и кто бы к ним ни приблизился, источает смерть; да что там, даже их одежда передает заразу, а руки заражают те вещи, к которым они прикасаются

Источает смерть! Неудивительно, что у Дефо весь Лондон в панике. И бояться надо не только людей. Упоминается также о крысах, чьи блохи переносят чуму, но есть и знакомые нам тревоги о домашних животных. Дефо с ужасом отмечает, «какое огромное количество этих животных было истреблено. Помнится, они называли сорок тысяч собак и в пять раз больше кошек».

Дефо также повествует нам о том, что богатые бегут вглубь страны и забирают смерть с собой, отмечая также, что бедные гораздо больше подвержены этой болезни. Он описывает «знахарей и шарлатанов», торгующих псевдоснадобьями, и бедняков, которые «заблаговременно из страха заразы отравляли себя».

Соответствия настолько очевидны, что странно вспомнить, что Дефо описывал события 355-летней давности, и что «Дневник чумного года», опубликованный в 1722 году, написан даже не очевидцем тех событий. Но в этом, по крайней мере, сквозит надежда. Хоть и может показаться, что Дефо пишет о нашем настоящем, но это книга о прошедшем времени. «Ужасный мор был в Лондоне», — пишет он в конце. И это тоже пройдет.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ