Даже если «Сто лет одиночества» от Netflix удивят, будет ли этого достаточно?

Автор: Габриэль Белло (Gabrielle Bellot)

«Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда отец взял его с собой посмотреть на лед» (пер. Н.Бутырина, В.Столбов) — так звучит знаменитое первое предложение шедевра Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» . Роман только начался, а уже так экстраординарно. Мы оказываемся в будущем настоящего: не просто в будущем, но спустя «много лет» после определенной точки во времени, а затем, уже из этого будущего, нас переносят обратно в «отдаленное» прошлое. И это прошлое действительно отдаленно, если не первобытно. Гарсиа Маркес знакомит нас с Макондо, удивительной деревней, которую вспоминает Аурелиано Буэндиа:

Макондо было тогда небольшим селением с двумя десятками хижин, выстроенных из глины и бамбука на берегу реки, которая мчала свои прозрачные воды по ложу из белых отполированных камней, огромных, как доисторические яйца. Мир был еще таким новым, что многие вещи не имели названия и на них приходилось показывать пальцем. Каждый год в марте месяце у околицы селения раскидывало свои шатры оборванное цыганское племя и под визг свистулек и звон тамбуринов знакомило жителей Макондо с последними изобретениями ученых мужей. Сначала цыгане принесли магнит.

Если головокружительного вихря времен первого предложения было недостаточно, теперь кажется, что Макондо должно было существовать в доисторические времена — времена, когда вещи еще не были названы, новый Эдем с двадцатью хижинами новых Адамов и Ев. Язык ясный, но плотный, почти библейский по своему ритму. Игривое упоминание «доисторических яиц» заставляет вспомнить мир такой давний, когда его еще населяли динозавры. И однако мы тут же вступаем во время: здесь есть годы и месяцы, и становится ясно, что Макондо живет в хоть каком-то конкретном времени — в эру, когда магнит был еще новым открытием. Время здесь текучее и гибкое, это море, которое то бушует, то затихает, то кружит в водовороте. Реальность тоже изменчива, ее законы очень гибки, так что мир может одновременно быть недавним и закрепленным во времени, и дочери этой безвременной земли могут воспарить в небеса, а за мужчинами следуют стаи бабочек, и пули могут достигнуть цели, в которую не попасть из обычного ружья, а мертвые живы, как живые.

Это удивительный мир, похожий на Карибы, где я выросла — в своих интервью Гарсиа Маркес часто называл себя карибским писателем — и чтобы создать такое расширенное чувство реальности, необходима проза, которая стала бы буквально больше, чем жизнь; подобно жизни, жесткая и одновременно мягкая, как сон, с бесформенными краями. Как он с улыбкой заявил в интервью The Paris Review 1981 года, «проблема в том, что карибская реальность напоминает самые безумные фантазии».

Мне очень близко это заявление, и я уже писала раньше об особенном карибском духе Гарсиа Маркеса. Мой остров мал, но его мечты — нет, и нас окружала великая фарсовость, которую мы просто приучились принимать как неотъемлемую часть сущности нашего дома. Ночью боротни La Diablesse сидят на деревьях, и ты можешь заметить их глаза, светящиеся, как светлячки или свечение моря, и были такие существа, в которых тебе не захотелось бы кидать палки или камни даже днем — вдруг они вернутся ночью, уже в более устрашающем человекоподобном виде. Колдуны и колдуньи обитали в тенях, и ты мог прийти к ним за чарами, или защитой, или духовными атаками, иногда с помощью кукол вуду, людей, которые тебе не нравились. Бог был реальностью, настоящей реальностью.

Однако безусловно существующие вещи были такими же удивительными. Коричневые или слегка оранжевые существа, мы называли их пауки-ослы, размером с руку, если разозлить их, прыгали на тебя с невероятных расстояний и бегали по стенам со сверхъестественной скоростью. (На самом деле, это были гигантские крабовые пауки-охотники, но несмотря на имя, которое мы им дали, и на их относительную безвредность, я проверяла свою кровать каждый вечер, чтобы удостовериться, что у меня под подушкой никого нет.) Толстые гекконы, которых мы называли мабуями, хихикали по ночам, как безумные ведьмы. Перед большими дождями, вызывающими потопы, маленькие насекомые вроде мотыльков — мы называли их дождевыми мухами — тучами опускались на наши дома, и мир наполнялся звуками спаривающихся лягушек и щелчками клешней речных крабов, когда они переходили скользкие, все в ямах дороги. Как-то мой отец вымел метлой из нашей прачечной комнаты заблудившегося удава.

Премьер-министр Рузвельт Скеррит жил, как и сейчас живет, как будто он император острова, а не просто избранный чиновник. Лидерам маленьких островов легче поверить, что они управляют целой страной, и среди нелепых действий, предпринятых им, было именно то, чего мы ожидали: переправка доминиканцев чартерными рейсами, чтобы они проголосовали за него; переименование «дьявольских» гор, чтобы духовно «очистить» остров; возведение в столице неприлично богатого здания правительства, которое можно назвать только дворцом, прямо рядом с нищими лачугами с цинковыми крышами; посещение ресторанов с телохранителями с приказом хозяевам выйти — да, потому что пришел я, Рузвельт Скеррит, и это теперь моя комната для заседаний, вам всем придется удалиться. Если в дождливый день к вам стучалась женщина в длинном платье, надо было убедиться, что одна нога у нее не козлиная, а то так можно было пустить к себе в дом La Diablesse, женщину-демона. Мои кузены однажды сказали мне, одновременно шутливо и испуганно и задыхаясь от бега, что видели ее в лесу.

Это была позиция не доверчивости, а онтологической гибкости. Если вы верили в то, что Бог может воскрешать мертвых и затопить планету, то могли и поверить, когда однажды по радио объявили, что присутствие «сатанинского» танцора, выступление которого было запланировано в Доминике, было причиной пропажи козлов и автомобильных аварий, или же что две женщины, как известно, посреди дня прошедшие мимо друг друга и застывшие на месте, были кровососущими ведьмами су-ку-йя (soucouyant), которые не могли идти дальше, пока одна из них не уступит другой в силе и не позволит ей пройти. (Этот последний случай собрал огромную толпу и даже появился в местных новостях.) Во мне так и осталось это гибкое восприятие, по крайней мере, когда я возвращаюсь домой, даже после того как я стала атеисткой. Также многие так называемые магические реалисты или фабулисты, как Гарсиа Маркес, были неверующими, от Салмана Рушди к Итало Кальвино и до Анджелы Картер .

Однако ребенком я думала, что никому не интересны наши истории. Я думала, мой мир менее значим, чем мир американцев и европейцев, чьи книги я читала. Тогда я еще не знала языка, голоса своего дома, хотя и говорила на нем каждый день.

Я узнала «Сто лет одиночества» на уроке литературы. Начав книгу, я была поражена. Впервые в жизни передо мной была книга, запечатлевшая то гибкое, переливающееся, игривое чувство реальности, с которым я росла. Это не был серьезный роман, пытающийся показать мир, кишащий напастями и опасной магией, и в то же время именно этим он был, в особенной карибской манере, так что мы могли смеяться над бробдингнегскими нелепостями, которые мы с детства привыкли воспринимать как неотъемлемую часть повседневности.

Гарсиа Маркес научил меня тому, что жизнь можно описать в литературе — но каждый должен найти ту манеру повествования, которая вписывается в его мир. В писательстве нет всеобщего стандарта, подходящего всем; на самом деле, некоторые миры могут быть запечатлены только в некой определенной манере. Я навсегда запомнила этот урок, и поэтому Гарсиа Маркес навсегда останется одной из самых ярких звезд на моем ночном небе.

Я начала с первых предложений выдающегося романа колумбийского писателя, потому что именно в этом качестве они работают отлично — как предложения в книге. Перевести их на другие языки уже трудно, как бы ни была прекрасна английская версия; перевести же их на экран — совсем другая история, которую мы увидим, когда Netflix попытается это сделать в недавно объявленной экранизации «Сто лет одиночества». На это потребовалось много времени. Годами Гарсиа Маркес получал предложения адаптировать роман, но всегда отклонял их, потому что все они до конца его не удовлетворяли. (К счастью, кажется, экранизация будет на испанском, как этого хотел Гарсиа Маркес, подумывая об адаптации романа, да и Netflix имела похвальный успех с фильмами на иностранных языках на мировом рынке, например, с «Ромой» и «Элитой».) Сыновья Маркеса, Родриго и Гонсало Гарсиа, станут исполнительными продюсерами.

Не могу перестать удивляться борхесианским лабиринтам, которые приводят от книг к фильмам. Всегда непросто полностью перенести на экран магию, которую создает книга — и наоборот — в основном, из-за сложности передать одинаковый тон на экране и на странице.

Фильмы и сериалы определенно могут запечатлеть удивительное и фантастическое так, чтобы напоминать творчество Маркеса. Среди самых ранних фильмов есть фантастические путешествия, самое яркое из них, возможно, — причудливое «Путешествие на луну» (1902) Жоржа Мельеса, в котором люди отправляются на ракете на улыбающуюся луну и встречают лунных жителей, зовущихся селенитами. Мультфильмы начала двадцатого века показывали гибкую реальность, в которой тела могли трансформироваться так же легко, как и законы пространства и времени. Сама мысль о перенесении движущихся картинок на экран первое время казалась волшебной. В молодости мой отец увидел один из своих первых фильмов в Доминике: изображение проецировалось на простыню, повешенную на стену, и, когда на экране стал разгоняться бык, мой отец побежал, думая, что бык пройдет насквозь. Фильмы сами по себе волшебны, пусть даже слишком многие из нас уже забыли об этом, привыкнув к их существованию.

Мои самые счастливые воспоминания, связанные с фильмами, — это те, что размывают границы бытия. Фильмы Хайяо Миядзаки часто делают это, смешивая приземленно-реальное и фантастическое, как в «Унесенных призраками», «Ведьминой службе доставки», «Моем соседе Тоторо», «Порко Россо» и «Принцессе Мононоке». Повествование очаровательно необычной работы Федерико Феллини «Джульетта и духи» (1965) спокойно переходит от похожего на сон воображения этой женщины к реальности, в которой ей нужно разбираться с изменяющим мужем. В «Скотте Пилигриме против всех» (2010) создается реальность, в которой органично существуют все обычные составляющие видеоигр: собирание монеток, запасные жизни, переходы на новый уровень.

Я не фанатка жанра ужасов, я тот человек, что закрывает лицо и съеживается на кресле перед каждым страшным моментом; но на меня всегда производило впечатление, как «Ведьма из Блэр: курсовая с того света» (1999) пытается заставить сверхъестественную атаку выглядеть реально с помощью способа съемки — как будто используя найденную пленку. Недавний сериал от Netflix «Матрёшка» показывает двух персонажей, которые, снова и снова воскресая, понемногу, но опасно изменяют со временем свои реальности, пока не создают безвозвратно независимые друг от друга линии жизни; эта волшебная, научно-фантастическая история, происходящая в современном Нью-Йорке. Другими словами, я не сомневаюсь, что магия кино сродни магии Гарсиа Маркеса. И сам Гарсиа Маркес любил кино.

Но магия «Сто лет одиночества», как и многих других его работ, создается не только левитацией, запутанными фолкнерианскими семейными древами и непостоянным временем. Его экстраординарный стиль и любовь к языку нельзя передать на экране, даже если некоторые предложения будут зачитаны вслух. Как передать на экране это причудливое дезориентирование первого предложения? Можно попытаться, конечно, и я не сомневаюсь, что экранизация использует удивительные приемы, которые заставят меня улыбнуться. Но факт в том, что шедевр Маркеса непереводим в другие форматы; можно попытаться это сделать, но что-то важное будет утеряно. В лучшем случае что-то уникальное для форматов кино и телевидения попытается восполнить это, но произведение будет уже другим. И, конечно, все экранизации индивидуальны, но эта особенная, так как в ней надо попытаться перевести целый язык, барочный максималистский идиолект Гарсиа Маркеса, а не просто слова на странице. Атмосфера романа отчасти обязана его застывшим предложениям и колоссальным абзацам, прерывающимся быстрыми отрывками простого, но возвышенного диалога.

Вы можете повторить на экране сцены, но не знаю, как можно таким же образом заложить туда всю нематериальную атмосферу. Интересно еще, как можно адаптировать гораздо более короткую, но, возможно, даже более трудную работу Маркеса, рассказ «Последнее путешествие корабля-призрака» , состоящий из одного длинного и превосходного предложения, которое преодолевает пространство и время, жизнь и смерть, переходя от запятой к запятой; как и в «Сто лет одиночества», максималистская проза этого рассказа наполнена чем-то, что нельзя перенести ни в какой другой формат. Кому-то удается подойти очень близко; я думаю о преувеличенных пропорциях картин Анри Руссо или Фернандо Ботеро, о мире грёз Леоноры Каррингтон или эротическом сюрреализме Леонор Фини. Но есть что-то особенное — не лучшее, но просто что-то иное — в прозе Маркеса, что нельзя по-настоящему воплотить в иной форме.

Но хотя я и побаиваюсь этой экранизации, я определенно с нетерпением жду ее. Возможно, меня это так беспокоит, просто потому что я так бесконечно люблю эту книгу, что мне думается, что адаптация может только ухудшить ее, удешевить, отполировать (при этом не придавая то особенное великолепие, которым могут обладать отполированный предметы, о чем хорошо знал Дзюнъитиро Танидзаки). Почти чувствую себя собственницей. В конце концов, это книга, которая научила меня делать свой собственный своеобразный перевод — барочной сказочности карибской жизни на страницу бумаги. Эта книга узаконила значимость моего опыта.

И все же это потрясающе, что роман Гарсиа Маркеса все еще обладает достаточной силой, чтобы получить экранизацию на такой известной платформе. Это стоящий тест для Netflix: попытаются ли они быть верными оригиналу — что бы это ни значило, учитывая многослойную сложность этой книги, — или же упростят сюжет для глобальной аудитории. Это будет и режиссерская и визуальная проверка возможностей кино передать все составляющие атмосферы; посмотрим, сможет ли Netflix достичь невозможного: передать на экране то, что передано на странице. Я сильно сомневаюсь, но меня это интригует. И если экранизация познакомит новых читателей с этим романом и с его сборником рассказов, сборником новелл, «Любовью во время чумы» , «О любви и прочих бесах» , «Генералом в своем лабиринте» и/или с «Двенадцатью рассказами-странниками» , то одного этого будет достаточно. Мир Гарсиа Маркеса просто слишком прекрасный и запоминающийся — даже в самые мрачные, опустошающие моменты — чтобы им не поделиться.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ