The New Yorker: Случилось то, случилось это

Автор: Луи Менанд (Louis Menand)

Когда в сентябре 1957 года вышел в свет роман Джека Керуака На дороге , газета «Нью-Йорк таймс» оценила произведение, сравнив его по важности с И восходит солнце Хемингуэя , романом потерянного поколения. Книга быстро стала бестселлером и прославила автора. Иногда говорят, что Керуака убила слава; что люди (часто нелицеприятные), которым хотелось быть в теме, и которым не было конца, и звание «представителя поколения» выводили его из себя. Одно из двух определенно его сломало. После успеха романа он, как и раньше, писал с безумной скоростью, но уже не мог помочь себе; в 1969 году он умер в возрасте 47 лет от цирроза печени, после нескольких лет тяжелого алкоголизма. К этому времени он написал более двадцати пяти книг. Однако идея Бит-поколения едва ли была представлена самим Керуаком.

Слово «Бит» взято из устаревшего сленга «карни» (carny — неофициальный термин для traveling carnival, «народные гуляния» – прим. пер.). По легенде, Гинзберг и Керуак переняли это слово от Херберта Ханкка, гея и карманника, подсевшего на наркотики в Чикаго, который начал ошиваться на Таймс-сквер в 1939 году, и который также подсадил Берроуза на героин. Понятие не имеет ничего общего с музыкой; оно подразумевает состояние, когда человек сломлен, беден, опустошён, в общем, находится на дне жизни (в этом смысле оно часто употребляется в романе Керуака). В 1948 году Джек — он, вероятно, это хорошо запомнил — по ходу разговора с писателем Джоном Клеллоном Холмсом выдает: «Знаешь, это поколение действительно сбито с ног» (You know, this is really a beat generation), и Холмс, хорошенько обдумав фразу, сначала хотел озаглавить ею свою книгу, позже опубликованную как Go , а после, в 1952 году, написал статью для «Нью-Йорк таймс» с заголовком «Это Бит-Поколение», а Керуаку приписал само понятие.

Гинзберг и Керуак, 1953 г. Фотография Берроуза.

Однако Холмс не думал причислять их к какому-то движению. Он имел в виду поколение, которое росло во время Холодной войны, и было разочаровано в ней, бомбах и «холодном мире»; но в то же время задавалось вопросом «На что потратить жизнь?» Холмс видел в бит-писателях молодых ребят, которые отчаянно хотели поверить, всегда были в поиске приключений и наделись на лучшее. Статья распространила и ввела в моду идею «битничества», и Керуак сам стал ею пользоваться. «На дороге» изначально должен был называться «Бит-поколение». После выхода книги он написал пьесу «Бит-поколение», статью для журнала «Esquire» «Философия Бит-поколения», и еще одну для «Плейбоя», «Истоки Бит-поколения», в которую он вложил понятие «блаженный» (beatific). До конца своей жизни он давал интервью, рассказывая о своем понимании Бит-поколения и литературного движения, к которому оно привело. Когда он, пьяный в стельку, в последний раз появился на телевидении, на передаче Уильяма Бакли «Firing Line» («Линия огня»), он настаивал на том, что «битничество» никак не относится к хиппи (которых он презирал).

Бит-писателей действительно оскорбляли и изображали в карикатурном виде. В мире литературы критики, придерживающиеся академических норм, и чье понимание искусства шло из формы и сдержанности, делали вид, что бит-писателей не существует, а нью-йоркская элита, которая смотрела на искусство сквозь призму усложненности и ответственности, нападала на них. Насмешка была тем заумным преимуществом, которого не было у бит-писателей. Гинзбергу и Керуаку в какой-то степени было важно, как к ним относились в литературных кругах. Они оба выходцы Колумбийского университета. У них была подлинная страсть к литературе, и им хотелось, чтобы их воспринимали всерьез. С другой стороны, едва ли им нужно было одобрение людей вроде Дианы Триллинг и Нормана Подгореца (оба литературные критики – прим. пер.) для счастливой жизни.

В общественности «Бит» переросло в «битник» (beatnik); Герб Каен, обозреватель газеты «Сан-Франциско кроникл», придумал это слово в 1958 году. Оно произошло от «Sputnik», который, в свою очередь, был запущен в космос спустя месяц после публикации «На дороге» (почему битник подобен спутнику? Они оба не от мира сего). Герой телесериала «The Many Loves of Dobie Gillis» Мэйнард Кребс закрепил этот шаблон в истории, когда предстал бездельником с козлиной бородкой, играющим на бонго и обращающимся к людям «чуваак». Однако злая сатира была лишь ценой огромного внимания.

Желание высмеять или оспорить является отличительной чертой обороны. Возможно, было что-то такое о битниках, что заставляло людей чувствовать себя неудобно. Смотря на то, как литературно-политический журнал «Партизан Ревью» представляет писателей богемными нигилистами, а Голливуд – хипстерскими гедонистами 50-ых годов, видно, что они исковеркали образы персонажей, представленных в романе. Эта книга не о кучке хипстеров в погоне за слепым наслаждением, или провокаторах и нонконформистах, которые бунтуют без видимых на то причин и формируют анти-движения 60-ых. И книга уж точно не празднество стихийного поведения или предмет литературного примитивизма. Это довольно грустная и в каком-то смысле застенчивая лирика об одиночестве, беспомощности и неудачах. А также о парнях, которым хочется проводить время с другими ребятами.

Нил Кэссиди, во время путешествия с коммуной «Весёлые проказники»

У Бит-движения были и мужские источники вдохновения. Речь, конечно, о Ниле Кэссиди , главном герое романа (назван Дин Мориарти), а в поэме «Вопль» представленном как «Н.К., тайный герой этих стихов, человек-член и денверский Адонис». Кэссиди также встречается в других произведениях Керуака, а об его исключительной личности наслышаны далеко за пределами битниковских кругов. Он был знаком с Кеном Кизи , который позвал его водителем в их известное дорожное путешествие с коммуной «Весёлые проказники», о чем Том Вульф позже напишет в своем Электропрохладительном кислотном тесте . Рок-группа The Grateful Dead написала о нем песню. Он Лу Андреас-Саломе и Альма Малер-Верфель послевоенной американской культуры.

Образ Кэссиди таинственно перекликался с биографиями Джеймса Дина и Уильяма Филдса — опытный неудачник, мачо с нескончаемым запасом несвязного трёпа. Некоторые знакомые, которые знали и любили Нила, называли его аферистом (а многие, включая Берроуза, ненавидели и избегали), что вводит в ненужные заблуждения. Кэссиди периодически играл в обольстителя, а потому стал иконой всеобщего недоверия. Он вырос на улицах Денвера — отец был пьяницей — где его выручали нескончаемый запас энергии, остроумие и привлекательность. Он очаровывал людей и получал от них то, в чем нуждался, — а он постоянно в чем-то нуждался. С другой стороны, и им нужно было что-то от него: секс или простое общение. Кэссиди не гнался за материальными благами. Он был не против перебиваться таким способом, и, несмотря на то, что он сменил 3 жены подряд, он умудрялся уделять должное внимание всем трем и попутно заводить новые интрижки. Он, в нужное время, был серьезен насчет каждой из них. Все в Кэссиди говорило о его непостоянстве. У него было что-то вроде СДВГ на сексуальной почве.

Керуак вместе с Гинзбергом встретились с Нилом в городе Нью-Йорк в 1946 году, накануне Рождества. Их свел Хэл Чейз, антрополог родом из Денвера, выпускник Колумбийского университета (Хэл появляется на страницах романа как Чад Кинг). Кэссиди было двадцать лет. Это была его первая поездка в Нью-Йорк, с ним также была его 16-ти летняя жена Луан (в романе — Мэрилу). Кэссиди утверждал, что в подростковом возрасте угнал пятьсот машин, и всё чтобы покататься в свое удовольствие. Также он провел некоторое время в исправительной школе, где увлекся книгами. Он приехал в Нью-Йорк, чтобы поступить в Колумбийский университет (что не вышло), и стать писателем (что вроде как вышло), а потом сдружился с Керуаком и стал любовником Гинзберга, решив, что они смогут ему помочь. Керуак зацепился за Кэссиди, потому что уже долгое время держал в голове «дорожный» роман и думал, что из образа Нила выйдет добротный персонаж.

Джек Керуак

В своей основе роман «На дороге» автобиографичен. Это своего рода отчет — с заменой имен (по правовым причинам) и элизией (в основном для сокращения текста) — о четырех долгих поездках, которые пришлись на промежуток между 1947 г., когда Керуак в одиночку путешествовал автостопом из Нью-Йорка в Денвер, и 1950 г., когда он, Кэссиди, и их общий друг ехали из Денвера в Мехико (настоящие путешествия Керуака изложены в «Jack Kerouac’s American Journey» Полом Махером-мл.). Керуак дал ясно понять: путешествия в романе преследовали одну единственную цель – написать роман. Поводом была не туристическая поездка или желание сбежать от всего. Поводом была литература.

На самом деле Керуак взялся за написание книги еще до первого отъезда с Кэссиди (зима 48-49 гг). Он вел подробные записи в дневнике и долгое время не мог найти нужный способ повествования. Он начал с того, что придумал предыстории вымышленным персонажам, это было за три года до того, как он избавился от мысли начинать роман по общепринятым канонам и просто записал то, что с ним произошло. Это был тот знаменитый свиток, 36 метров в длину, на котором Керуак за три недели напечатал первый вариант книги, в апреле 51-ого, с поддержкой своей второй жены, Джоан Хэверти, и горы кофеина (а не бензедрина, как утверждает легенда). Он почти сразу же перепечатал книгу на обычной бумаге, и после 6 лет переправлял. Издание Ховарда Канелла, редактора начальной версии книги, «On the Road: The Original Scroll» проясняет, что, несмотря на утверждение Керуака о спонтанности написания, он не создал опубликованную версию на одном дыхании. Это была осознанная, тяжелая многогодовая работа.

Литература, посвящённая дороге, необъятна. (Нечасто упоминают, но, возможно, на Керуака оказала влияние автобиография народного певца и композитора Вуди Гатри, опубликованная как «Поезд мчится к славе» в 1943 году.) Роман «На дороге» такое же самосознательное произведение литературы, как В поисках утраченного времени Пруста , которому подражали оба, Керуак и Кэссиди, и который превратил свою жизнь в искусство. У Керуака был большой читательский кругозор; он отдавал себе отчет, когда вставлял бесконечно длинный лист бумаги в печатную машинку, и, что важно, он также понимал, что он не собирается делать, и какую книгу не собирается писать. Точно так же, к примеру, Джексон Поллок знал, что он не создавал всем привычную «мольбертную» картину с подразумеваемой эстетикой, когда положил на пол холст и залил его краской.

Кэссиди вдохновил Керуака на идею со свитком — если быть точным, это было письмо, около 13 тыс. слов, которое Кэссиди написал за несколько дней в декабре 1950 года. Оно известно как «Joan letter», предлогом которому послужила девушка Кэссиди Джоан Андерсен. Письмо, а точнее, его сохранившаяся часть (оригинал, священная реликвия битничества, утерян) на самом деле невероятно забавный и свободный от предрассудков рассказ о сексуальных напастях Кэссиди с разными девушками. Никаких стилистических выворотов: просто случилось-то-и-это. Керуак был сражен. Он писал Кэссиди: «Это одно из наиболее выдающихся произведений, когда-либо написанных в Америке». Письмо кишело каждодневными словечками и, не переставая, продвигало изложение вперед, — то, что искал Керуак, то, что дало ему идею напечатать листы вместе как одну большую книгу. Он видел литературные преимущества в методе «случилось-то-и-это», и форма свитка заставляла его сосредоточиться на этом методе (чуть позже американский поэт Фрэнк О'Хара написал несколько стихотворений, вдохновившись этой теорией. «Я делаю то, я делаю это» — так он объяснял их). Таким образом, свиток определял границы: он подразумевал форму, а не избегал ее. С религиозной стороны (а Керуак в глубине души всегда оставался католиком и страдальцем) это был своего рода римский воротник.

Джек Керуак. Фотография сделана Алленом Гинзбергом.

Сегодня тоска по прошлому добавляет некую привлекательность роману, однако эта тоска проявлялась уже в 1957 году. Ведь это книга не о 50-ых. Это книга о 40-ых. Когда Керуак начал свое путешествие в 1947 году, в Соединенных Штатах было построено междугородних дорог на 5 млн километров и зарегистрировано 38 млн средств передвижения. Когда вышел роман, шоссе осталось примерно столько же, а легковых и грузовых автомобилей стало на 30 миллионов больше. Работа над системой межштатной автомагистрали, строительство которой рассматривали с 1944 года, шла полным ходом. Это полностью изменило смысл вождения для американцев. В 47-ом году Керуак задумывал путешествовать автостопом по стране через US 6 (автомагистраль, проходящая с запада на восток через 14 штатов и протяженностью 5158 километров – прим. пер.). На сегодняшний день, несмотря на то, что в Провинстауне, точке отчета US 6, стоит знак «5158 км до Бишоп, штат Калифорния», немногие отважатся проехать по этой дороге хотя бы до Род-Айленда (удаленность 150 км – прим. пер.). Они скорее воспользуются межштатной автомагистралью. И уж точно не будут спешить. Не много романтики осталось в долгих поездках.

По существу, герои романа проводят как можно меньше времени на дороге. Им нет дела до сёл и пригородов Америки. От этого и спешка. Мужчины едва ли успевают приударить за девушками, с которыми сталкиваются — им нужно добраться до города как можно скорее. Многие сюжетные линии разворачиваются в больших городах, как Нью-Йорк, Денвер и Сан-Франциско, а также Лос-Анджелесе, Новом Орлеане и Мехико. И даже там герои постоянно в суете.

Поэтому отголоски американской жизни, которые запечатлела книга, это в основном фотографии, сделанные на скорую руку, из окна проезжающей на полной скорости машины. Они подобраны таким образом, чтобы представить отношение к жизни, которое тогда подходило к концу: все, что было до телевизоров, посудомоечных машин и питания на ходу; когда миллионы людей существовали кучкуясь, и мужчины скитались по стране — как в песне Гатри «Ramblin' round» («Околачиваться вокруг») — в поисках работы. Когда Керуак написал вступление к фотоальбому «The Americans» — который был создан в промежуток между 1955 и 1956 годами и опубликован в Париже в 1958 году, а через год и в Соединенных Штатах — америко-швейцарского фотографа Роберта Франка, он руководствовался теми же интересами: эти кадры изображали мир, который еще не разнесло от пост-военного потребительства и достатка.

Грусть, которой пропитана проза Керуака, исходит от того, что этот мир сезонных рабочих и мигрантов, ковбоев и наголову отшибленных искателей приключений — мир Нила Кэссиди и его ни на что не годящегося отца — умирает. Но грусть в этом случае не сентиментальность, потому что большинство людей этого мира не было бы против, если бы он исчез, а остальные настолько пьяны или отчаянны, что им плевать. Они не разделяют художественной «nostalgie de la boue» (ностальгии о гнилом); они неугомонные и одинокие, потерянные и побитые жизнью. «Там нет никаких цветов», — говорит девушка Сэлу Парадайзу (альтер-эго автора), который пытается приударить за ней, предлагая прогулку по цветущей степи в Шайенн. — Я хочу добраться до Нью-Йорка. Я устала от всего этого. Никуда не сходишь, кроме как в Шайенн, да и там нечего делать». «В Нью-Йорке нечего делать», — отвечает Сэл. «Ну, точно». Она тоже хочет оказаться в машине.

Аллен Гинзбер, Нил Кэссиди и его автомобиль, возле дома поэта Чарльза Плимелла, Сан-Франциско, лето, 1963 г.

Ведь все хотят оказаться в машине. Почему? Очевидно, потому, что в машине ничего не происходит. Каждый, несмотря ни на что, пытается добраться до Денвера, или Сан-Франциско, или Нью-Йорка, потому что там будет работа, друзья, женщины, но как только им это удается, их мечты постепенно разбиваются, и вот они снова в машине. У героев не получается обосноваться, ужиться на одном месте, кроме тех случаев, когда они и нигде в общем-то: где-то между двумя направлениями. Но они хотят найти себе место, свое место. Они не бегут от общества и не имеют радикальных взглядов. Они виноваты перед законом разве что в превышении скорости, парочке случаев угона машин и мелких кражах в магазинах (ну, и употреблении наркотиков). Они опасаются и ненавидят полицейских, так же, как и все, у кого нет лишнего доллара в кармане; не считая этого, они не стремятся быть против общества.

И они точно не хипстеры. Нет ничего классного в Дине или Карло Марксе (списан с Гинзберга). Персонажи женятся и разводятся согласно закону, они устраиваются на работу и увольняются, говорят о Достоевском и Хемингуэе, пишут романы и поэмы, надеясь на общественное признание. Рассказчик живет со своей тетей, которая отправляет ему денег на дорогу домой. А так он выживает на стипендию (согласно закону 1944 года, лицам, служившим во время II мировой войны, выделялись стипендии для получения образования и другие льготы – прим. пер.). Все, чего хотел Сэл – это жить как все: в своем доме, с женой и детьми. Дину это было знакомо, но он не мог совладать со своим буйным характером. Как позже утверждал Керуак, было бы ошибкой думать о его романе как о контр-культурном произведении.

Машина также мужское место. Девушку, которой удается в нее попасть (никто из них не садился за руль), либо делят между собой (к примеру, Мэрилу, которую Дин «отдал» Сэлу – точно также «отдал» Кэссиди жену Луан Керуаку), или она сама их покидает (как это произошло с Галатеей Данкель и ее оригиналом Хелен Хинкл). Но сама машина не предназначена для любовных интриг. Мужские персонажи собираются в машине, потому что хотят провести друг с другом время и не задумываться, почему им этого хочется. Другой способ для парней побыть вместе – это напиваться, и это они делают постоянно. В этом плане «На дороге» еще один нашумевший дорожный роман того времени: Гумберт и Лолита колесят вдоль континента, потому что это единственный для них способ быть рядом в общественном месте. Пока они оба в машине, они не делают ничего из того, чего бы им не следовало делать.

Но, может быть, нам не следует переключаться на предмет сексуального влечения в романе так сразу. Вероятно, лучше будет сойтись на том, что тема эта представлена нам не совсем ясно. Сэл неровно дышит к Дину, точно так же, как привлекательные, но сомневающиеся в себе парни иногда увлекаются другими парнями, которые, где бы они ни были, остаются «душой компании». Сэл близок с Дином – ближе, чем непосредственно девушки Дина, – из-за чего легче добивается женщин (пока Дин не бросает его в Мехико). Их отношения можно сравнить с идеей «Одиннадцати друзей Оушена», это некая приятельская история: в сюжете всегда присутствует женщина, но настоящая связь остается за Джорджем Клуни и Брэд Питтом. Между ними есть что-то такое, чего у них никогда не будет с женщиной.

Кстати, насколько далеко нам нужно с этим заходить? Кэссиди совершенно точно вскружил ему голову. Частично это можно списать на природное обаяние Нила; но также Керуак верил, что нашел в Кэссиди свою противоположность, как в литературе, так и в жизни, потому что сам был угрюмым и вечно погружен в себя. Был ли Керуак под влиянием скрытой любви? Сексуальные отношения битников как минимум необычны. В 1944 году с Керуаком и их общим с Гинзбергом знакомым Люсьеном Карром произошла такая история: Люсьен убил парня, гея, который все не давал ему покоя, преследуя на каждом шагу, Керуак же помог скрыть улики. Его арестовали как свидетеля преступления, а потом он женился в первый раз, на Эди Паркер, а ее семья внесла залог за его освобождение (они разошлись через два года). Керуак часто встречался с бывшими девушками своих знакомых; но самые долгие и близкие отношения у него были со своей матерью. Он жил с ней во Флориде, когда скончался. Она та самая «тетя» в его романе — зависимость от такого родственника не настолько смутит взрослого человека. Берроуз был геем, но жил со своей законной женой, Джоан Воллмер, с которой у него были общие дети; он любил ее, а в 1951 году, на вечеринке в Мехико, пьяным выстрелил ей в голову. Гинзберга привлекали натуралы: ему не везло с Кэссиди в течение всей жизни. Его партнер, с которым он был вместе 43 года, Питер Орловски, по идее был гетеросексуалом. Кэссиди был неутомимой машиной, чьи сексуальные похождения были явно вызваны безысходностью положения. Никто бы не хотел оказаться на его месте. Битники были не мятежниками, а неудачниками.

Керуак слушает себя по радио, 1959 г. Фотография Джона Коэна.

Роман Керуака не вступает на эту территорию. В его изначальной, расширенной версии, сексуальные отношения Карло и Дина были достаточно откровенными, но позже Керуак решил от этого избавиться. Ориентация романа, если мы можем так ее называть, гетеросексуальна, но книга не столько о сексуальном влечении, сколько о мужественности. Сюжет разворачивался в те времена, когда в культурных кругах не существовало выдающегося кумира для людей, вроде героев романа — как его не было для Гинзберга и Керуака. Поэтому Керуак был озлоблен на карикатуры на «представителей битничества»: они выдавали хипповых анархистов, модников в трико, повернутых на джазе курильщиков травы, самодовольных завсегдатаев баров и лихачей за архетипы мужского поведения. Керуак не был ни одним из них. Он был застенчив с женщинами, посвящал всего себя своей матери и друзьям, он был трудоголиком (ну, и алкоголиком), а еще ему не нравилось водить. Он пил не ради удовольствия, он занимался самолечением. Он не мачо, выступающий против эстетики. Напротив, он был поэтом и, заодно, провалившимся мистиком. К таким, как он, в 50-ых обращались «тонкая натура». Это был внутренний демон, с которым он боролся. И на этом месте тематическое наполнение романа сходится с манерой его написания — душевная, потоком льющаяся, невообразимая по размерам проза.

«Прекрасный» — так некоторые женщины описывали Керуака. До того, как его развязала выпивка, его можно было назвать брутальным — играл в американский футбол в университете и разговаривал своим хрипловатым баритоном. У него был бостонский акцент (Бостон находится в 50 км от его родного города, Лоуэлл — прим. пер.), а его неуверенность в себе невыразимо мучила и стесняла его, но когда он был трезв, это добавляло ему привлекательности: он был робок и выглядел зрело. В 1959 году он появился на телевидении, на «The Steve Allen Show». Стивенсон был знаток джаза и обычно бренчал на рояле, пока расспрашивал своих гостей о том, о сем. Ему понравился Керуак, а последний, в свою очередь, казался раскрепощенным более, чем обычно. После их небольшого и немного нескладного разговора Керуак зачитал последний абзац своего романа, пока Аллен в такт подыгрывал ему на рояле.

Выступление проявило чувство, которое обычно сложно выразить, а именно — мужскую ранимость. Несложно представить, как Синатра напевает этот отрывок, негромко прищелкивая пальцами в такт музыке. Но, как и в его собственной прозе, было ощущение, что Керуак обнажил нечто необъяснимо важное, зачитывая эти строки. В конце концов, битники были небольшой группой мужчин, выражающих свои чувства на бумаге.

Джек Керуак, Гринич-Виллидж. Фотография сделана Джерри Юлсманом.

Много лет назад я был научруком в Городском университете Нью-Йорка. Как-то Аллен Гинзберг, который в то время помогал одному моему коллеге в университете, предложил провести последний семинар для выпускников. Ему тогда было под семьдесят, невысокий, он выглядел опрятно в своем пиджаке и серых фланелевых брюках, просто очаровательный. Он однажды подсел ко мне и говорит: «Слышал, ты преподаешь Гертруду Стайн ». А потом, понижая голос: «У меня есть несколько записей, на которых читает Гертруды Стайн», как если бы кто-то заявил: «Смотри, у меня есть фото обнаженной Греты Гарбо». Я спросил у выпускников, казалось ли им настолько невероятным, как это казалось мне, что можно так просто провести время с человеком, который прошел через столько всего в своей жизни. «Да как-то не очень. Он просто повторял, что Керуак величайший писатель Америки». Наверняка они не думали, что узнавая столько нового о Керуаке, получают преимущество в своей профессиональной деятельности.

Наверняка они были правы. Как каноничен роман «Лолита», так под-каноничен роман «На дороге» — изобретателен, как книга Набокова, но скорее явление, нежели литературное произведение. С другой стороны, оба романа имели схожее влияние на общественность. Набоков показал писателям, как можно оформить нравоучительную историю в яйцо Фаберже; Керуак показал, как растянуть полотно вдоль всего континента. Он сделал Америку предметом литературного мира. Его влияние можно заметить в работах Томаса Пинчона : явная отсылка к Сэлу Парадайзу в его первом романе V. — главного героя зовут Benny Profane (Бени Непосвященный) (имя Sal означает «спаситель, избавитель», а фамилия Paradise переводится как «рай» — прим. пер.). Первый роман писателя-постмодерниста Дона Делилло , Американа , передает дух Керуака, если не его стиль вообще. Как метко подметил Ховард Конелл в своем издании, «На дороге» можно назвать первым документальным романом: книга Керуака вышла за 8 лет до Хладнокровного убийства Трумена Капоте . Керуак однозначно повлиял на технику «новой журналистики» в американской печати, которую практиковали в 60-ых и 70-ых: всплеск журнальных статей Тома Вульфа , Джоан Дидион и Хантера Томпсона .

Это исключительное влияние. Неважно, что мы думаем о таких книгах, они проникают к нам в душу. Они рассказывают нам о своем опыте. Много лет спустя после моей встречи с Гинзбергом я устроился на работу в Бостоне, в трехстах километрах от Нью-Йорка, так что приходилось добираться до нее на машине. Я ездил ночью, чтобы не отнимать у себя время, предназначенное для работы, и часто останавливался для заправки на платной дороге «Mass Pike», в 80 километрах от Бостона. Там довольно высокий уровень моря, у подножия Беркшир-Хиллс, я стоял на заправке, разглядывал звезды в ночи, когда мимо проносились фуры, ветер развевал мои волосы, и мне казалось, что я персонаж одного из романов Керуака, потерянный для всех и вся где-то на дорогах Америки. Потом я забирался обратно в машину, обходя заднее колесо, пока грузовики проезжали мимо меня, и потрескивало радио, откуда доносились известные голоса из семидесятых, меня же направляли огни Бостона, поздняя ночь, я совсем один.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ