The New York Times: Не пишущий больше Филип Рот все еще многое может сказать

Автор: Чарльз МакГрат

После смерти Ричарда Уилбура в октябре прошлого года Филип Рот стал старейшим членом литературного отделения Американской Академии Искусств и Письма, произошло это в августе прошлого года в Зале Славы на Одибо-Стрит-Террас в Северном Манхэттене, который является для искусства тем же, чем Куперстаун для бейсбола (городок Куперстаун считается родиной бейсбола; основан отцом Фенимора Купера — прим. перев.)

Он является членом Академии так давно, что может воскресить в памяти всеми забытых членов Академии, таких как Малькольм Коули и Глен Вескот — седовласых светил из другой эры.

Лишь недавно Рот присоединился к Фолкнеру, Генри Джеймсу и Джеку Лондону в качестве одного из очень немногих американцев, включенных в French Pleiades editions (аналог нашей собственной «Библиотеки Америки»), также итальянский издатель Мандорори включил его книги в свою серию классических авторов Meridiani. Все эти высокие достижения в зрелом возрасте — которые также включают в себя испанскую премию Принца Астуриаса в 2012 году и получение статуса кавалера Ордена Почета во Франции в 2013 году, — кажется, и радуют, и забавляют его. «Только взгляните на это, — сказал он мне в прошлом месяце, показывая богато украшенный том Мандорори, толстый, как Библия, и содержащий такие произведения как "Случай портного" и "Освобожденный Цуккерман", — кто читает такие книги?»

В 2012 году, на пороге 80-летия, Рот торжественно сообщил, что он уходит на писательскую пенсию (в действительности он перестал писать двумя годами ранее). С этого года он проводит определенное количество времени, приводя в порядок свои записи. Например, он написал многословное и пылкое письмо в Википедию, вызвавшее в сетевой энциклопедии нелепые споры о том, является ли он надежным свидетелем своей жизни. (В конце концов Википедия отступилась и переделала статью о Роте полностью.)
Также Рот поддерживает регулярные отношения с Блейком Бейли, которого он назначил своим официальным биографом и который уже накопил 1900 страниц заметок для книги, которая будет вполовину меньше. И лишь в последнее время он руководил публикацией «Зачем пишу?» (сборник эссе и статей 1960 — 2013 гг.), который является 10-м и последним томом его работ в «Библиотеке Америки». Это своего рода окончательная полировка наследия, он включает в себя подборку литературных эссе с 60-70-х годов, полный текст «Делового разговора», его коллекцию бесед и интервью 2001 года с другими писателями, многие из которых европейцы, и раздел прощальных эссе и посланий, некоторые из которых были опубликованы впервые. Неслучайно книга завершается словами «Вот он я» — под твердой обложкой. Это и правда он.

Но по большей части сейчас Рот ведет тихую жизнь пенсионера с Верхнего Ист-Сайда (свой дом в Коннектикуте, где, бывало, он уединялся для продолжительных периодов писательства, теперь он посещает лишь летом). Он видится с друзьями, посещает концерты, проверяет электронную почту, смотрит старые фильмы на FilmStruck. Не так давно ему нанес визит Дэвид Саймон, создатель сериала «Прослушка», который работает над 7-серийным минисериалом «Заговор против Америки». После встречи с Саймоном Рот заявил, что его роман в надежных руках.

Рот здоров, несмотря на несколько перенесенных хирургических вмешательств из-за проблем со спиной, он кажется бодрым и довольным. Он задумчивый и спокойный, и, когда хочет этого, очень забавный.

В течение нескольких лет я брал у Рота интервью по различным поводам, и в прошлом месяце я спросил его, можем ли встретиться и побеседовать вновь.

Как и многие из его читателей, я гадал, что автор таких книг, как «Американская пастораль», «Мой муж — коммунист» и «Заговор против Америки» делает сейчас, в этот странный период нашей жизни. И мне было любопытно, как он проводит время. Судоку? Дневные телешоу?

Он согласился дать интервью, но лишь если я пришлю ему по электронной почте предварительные вопросы. Ему нужно время, чтобы обдумать, что он хочет сказать.

Чарльз МакГрат: Через несколько месяцев вам исполнится 85 лет. Вы чувствуете себя стариком? Каково это — становиться старше?

Филип Рот: Да, всего лишь через несколько месяцев я перейду из пожилого в старческий возраст — смягчая ежедневное, еще более глубокое погружение в Долину Теней. Прямо сейчас это так удивительно — обнаруживать себя здесь в конце каждого дня, отправляясь в постель по вечерам, я улыбаюсь и думаю: «Я прожил еще один день». И потом это снова удивительно — просыпаться восемь часов спустя и видеть, что наступило утро следующего дня, и что я все еще здесь. «Я пережил еще одну ночь» — такая мысль заставляет меня улыбнуться вновь. Я ложусь спать улыбаясь, и просыпаюсь с улыбкой. Я очень доволен тем, что все еще жив. Более того, когда это происходит так, как происходит, неделя за неделей и месяц за месяцем, с тех пор как я начал получать выплаты по моему Социальному обеспечению, то возникает видимость того, что это никогда не закончится, но, конечно, я знаю, что жизнь может прерваться в мгновение ока. Это что-то вроде игры — день плюс, день минус, сейчас это игра с высокими ставками, даже несмотря на то, что я почти победил. Посмотрим, сколько продлится моя удача.

Чарльз МакГрат: Итак, касаемо того, что вы вышли на пенсию как романист, вы когда-нибудь скучаете по писательству, или думали о возвращении в профессию?

Филип Рот: Нет, не скучаю. Потому что условия, побудившие меня прекратить писать художественную прозу 7 лет назад, ничуть не изменились. Как я уже сказал в «Зачем пишу?» в 2010 году, я имел серьезное подозрение, что уже создал свое лучшее произведение и всё последующее будет более низкого качества. К этому времени я уже не обладал умственной и вербальной энергией, а также физической формой, необходимыми для осуществления мощной творческой атаки для создания столь сложной и взыскательной конструкции, как роман.

Каждому таланту отпущен свой срок — это природа, это границы, это действительность; к тому же, это период, период жизни. Не каждый может плодоносить вечно.

Чарльз МакГрат: Оглядываясь назад, каким вам вспоминается ваше 50-летнее писательство?

Филип Рот: Веселое возбуждение и стенания. Разочарование и свобода. Вдохновение и сомнение. Изобилие и пустота. Мощный прорыв и кое-как продвигающееся дело. Ежедневный репертуар колеблющейся двойственности, с которым сражается каждый талант — и вместе с тем потрясающая цельность. И тишина: 50 лет в комнате тихой, словно дно бассейна, пополнявшие, когда все шло хорошо, мою ежедневную минимальную порцию приемлемой прозы.

Чарльз МакГрат: В «Зачем пишу?» вы переиздали ваше знаменитое эссе «Создавая американскую прозу», в которой доказываете, что американская реальность настолько безумна, что почти превосходит писательское воображение. Вы сказали это в 1960 году. А что сейчас? Могли ли вы предвидеть, что Америка станет такой, как сегодня?

Филип Рот: Я знаю, что никто не мог предвидеть, что Америка станет такой, какой она является сегодня. Никто (за исключением, быть может, желчного Х.Л. Менкена, описавшего американскую демократию как «поклонение шакалов болванам») не смог бы вообразить себе катастрофу 21 века, приключившуюся в США, самое унизительное несчастье, которое могло бы возникнуть в облике оруэлловского Большого Брата, но возникло в виде зловещего и нелепого персонажа комедии Дель Арте — хвастливого шута. Как наивен я был в 1960 году, думая, что тогда американцы живут в нелепые времена! Какая причуда!

Но, в общем, что я мог знать в 1960-м о 1963, или 1968, или 74, или 2001, или 2016 годах?

Чарльз МакГрат: Ваш роман 2004 года «Заговор против Америки» кажется устрашающе пророческим сегодня. Когда этот роман появился, некоторые увидели в нем комментарий на администрацию Буша, но там так много параллелей, как никогда близких к сегодняшней ситуации.

Филип Рот: Каким бы пророческим вам ни показался «Заговор против Америки», есть одно огромное отличие между политической ситуацией, изображенной мной для США 1940 года и политическим бедствием, которое страшит нас сейчас. Это разница между фигурами президента Линдберга и президента Трампа.

Чарльз Линдберг и в жизни, и в моем романе, может быть и был настоящим расистом и антисемитом, и симпатизировал фашистской идее превосходства белого человека, но он был также — благодаря своему экстраординарному подвигу одиночного перелета через Атлантику в 25-летнем возрасте — подлинным американским героем за 13 лет до своего избрания на должность президента. Исторически Линдберг был удачливым молодым пилотом, который в 1927 году впервые совершил безостановочный трансатлантический перелет — с Лонг-Айленда до Парижа. Он сделал это за 33,5 часа на одноместном одномоторном моноплане, что сделало из него нечто вроде Лейфа Эрикссона XX века, воздухоплавательного Магеллана, одну из первых путеводных звезд авиации. Трамп, для сравнения, крупный мошенник, злая сумма собственных недостатков, лишенный всего, кроме бесплодной идеологии мегаломании.

Чарльз МакГрат: Одна из ваших повторяющихся тем — мужское сексуальное желание — разрушительное желание, почти всегда, — и его многочисленные проявления. Что вы думаете о ситуации, в которой мы оказались сейчас, когда многие женщины выступают с обвинением против многих высокопоставленных мужчин в сексуальных домогательствах и насилии?

Филип Рот: Как вы заметили, как писатель я не чужд эротической ярости. Человек в оболочке сексуального соблазна — это один из аспектов человеческой жизни, и об этом я пишу в некоторых моих книгах. Люди, легко отзывающиеся на настойчивый зов сексуального удовольствия, окруженные постыдными желаниями и безрассудством навязчивой похоти, вовлеченные в ловушку всех этих табу — годами я представлял себе небольшой круг избранных неуемных людей, находящихся во власти подстрекательской силы, с которой они могли бороться и договариваться. Я пытался быть бескомпромиссным в описании этих людей, каждого из них, каждого поступка, возбужденного, взвинченного, голодного, в объятиях плотской страсти, принимая во внимание множество психологических и этнических затруднений — в критической ситуации непреодолимого желания. Я не избегал неприятных фактов в своих произведениях, таких как — зачем, почему и как похотливые люди делают то, что делают, даже когда это нарушало гармонию картины общепринятой мужественности. Я влезал не только внутрь мужской головы, но и в суть тех импульсов, навязчивое давление которых могло угрожать самому здравому смыслу, побуждений столь интенсивных, что они даже могут быть восприняты как форма безумия. Следовательно, ни один из примеров экстремального поведения, прочитанный в газете в последнее время, не может изумить меня.

Чарльз МакГрат: До вашего ухода на пенсию вы были знамениты тем, что проводили целые дни за работой. Сейчас, когда вы прекратили писать, что вы делаете со всем этим свободным временем?

Филип Рот: Я читаю, как это ни странно, очень мало художественной прозы. Всю свою рабочую жизнь я потратил на чтение художественной литературы, преподавание художественной литературы, изучение художественной литературы и на написание художественной литературы. Я мало чем интересовался кроме нее, но около 7 лет назад я начал посвящать существенную часть дня чтению исторической литературы, преимущественно по истории Америки, но и по истории современной Европы тоже. Чтение потеснило писательство, и составляет сейчас главную часть и основной стимул моей интеллектуальной жизни.

Чарльз МакГрат: Что вы читали в последнее время?

Филип Рот: В последнее время я часто менял курс и читал очень неоднородную литературу. Я прочел 3 книги Та Неайзи Котса , являющиеся самой убедительной формой литературной точки зрения. Его Прекрасная борьба — воспоминания о детстве и борьбе его отца за благополучие сына. Из книги Котса я узнал о справочнике Нила Ирвинга Пейнтера под провокационным названием «История белых людей». Пейнтер вернул меня к американской истории, к труду Эдмунда Моргана «Американское рабство, американская свобода» — большому научному исследованию того, что Морган обозначил как «супружество рабства и свободы», в том виде, как оно существовало в молодой Вирджинии. Чтение Моргана вывело меня кружным путем к чтению Тейу Коле, впрочем, только после того, как я отклонился с намеченного пути и прочел «Поворот» Стивена Гринблатта, посвященного обстоятельствам исследования подрывного манускрипта Лукреция О природе вещей в 15 веке. Это привело меня к одной длинной поэме Лукреция, написанной в I в. н.э., в прозаическом переложении Мартина Фергюсона Смита. После этого я перешел к чтению книги Гринблатта о том, «как Шекспир стал Шекспиром» — Will in the World .

Как среди всего этого я пришел к чтению и наслаждению автобиографией Брюса Спрингстина Рожденный бежать , я не могу объяснить, иначе как сказав, что часть удовольствия от того, сколько теперь времени в моем распоряжении для чтения всего, что попадется на моем пути, заключается в таких нечаянных сюрпризах.

На мой электронный ящик регулярно приходят копии еще не опубликованных книг, и сейчас я открываю для себя «Погром: Кишинев и поворот истории» Стивена Зипперштайна. Зипперштайн точно указывает момент в начале XX века, когда и без того затруднительное положение евреев в Европе окончательно изменилось в сторону, предрекающую конец всему. «Погром» навел меня на недавно вышедшую книгу, где дана другая историческая интерпретация — «Век евреев» Юрия Слезкина . Слезкин доказывает, что «Век модерна — это век еврейского народа, и XX век в особенности — век евреев».
Я прочел «Личные впечатления» Исайи Берлина , его эссе — портрет касты влиятельных фигур XX века, с которыми он был знаком лично или наблюдал со стороны. Там есть миниатюра о Вирджинии Вульф во всей ее ужасающей гениальности, и особенно захватывающие страницы о первой встрече в разгромленном Ленинграде в 1945 году с русской изумительной поэтессой Анной Ахматовой — с 50-летней, одинокой, изолированной, презираемой и преследуемой советским режимом.

Берлин пишет, что «Ленинград после войны был для нее не чем иным, как огромным погостом, кладбищем ее друзей. Трагедию ее жизни невозможно передать словами». Они проговорили до 3 или 4 часов утра. Сцена была трогательной, как в романе Толстого.

Только на прошлой неделе я прочел книги двух моих друзей — небольшую мудрую биографию Джойса Эдны О'Брайен и очаровательную эксцентричную автобиографию «Исповедь старого еврейского художника» одного из моих старых дорогих друзей, великого американского художника Рона Б. Китайя.

Многие мои дорогие друзья мертвы. Некоторые из них были писателями. Я тоскую, не находя их новых книг в моем почтовом ящике.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ