А.С. Байетт: Я ещё не все написала

Автор: Джули Филипс

В 80 лет культовый автор размышляет о Брексит, смертности и литературной жизни

Стоит подробно описать, в какой атмосфере я разговариваю с писательницей А.С. Байетт. На улице, перед нами, на одном из каналов Амстердама, старинные дома рассматривают свое отражение в темных водах. Внутри нежный свет льется на картины и предметы искусства, свечи освещают книжные полки, стоящие вдоль бара отеля. Дама Антония назначила мне встречу здесь в шесть, но до моего прихода у нее появился другой посетитель: голландский писатель Гиз Нотебум, заглянувший отдать своей старой подруге свою новую книгу на французском. Он заказывает виски, она — бокал шампанского. Затем два литературных светила, убеленные сединами, с пытливым взором в глазах, удаляются в отдельный кабинет для беседы, а я остаюсь в баре поговорить с Питером Даффи, умнейшим и бородатым мужем Байетт. Вокруг тишина и спокойствие, но, в свете текущих событий, атмосфера кажется пронзительной, представляет собой несбыточную мечту о диалоге культур.

Во время нашего разговора Байетт готовится официально принять премию Эразма, важнейшую международную награду Голландии в области искусства и культуры. Это достойная честь для писателя, обладающего невероятным знанием европейских языков и литературы, науки и изобразительных искусств. Вместе с этим, награда также достается Байетт как любимой, популярной писательнице, прирожденной рассказчице, чьи романы в равной степени покоряют и просвещают. Обладать (1990) — роман Байетт, принесший ей премию Букера, повествует о двух ученых-современниках в сетях викторианского романа — незаменимая книга для каждого интеллектуала. Детская книга (2009) представляет собой детальный и будоражащий рассказ о писателях и художниках начала 20 века. Ее последняя книга, «Павлин и Виноград» — это биографическое эссе об английском дизайнере Вильяме Моррисе и кутюрье Мариано Фортюни. Возможно, Байетт пишет, сидя в башне из слоновой кости, но здание открыто для посещений и предлагает незабываемые экскурсии.

Для Байетт чтение, письмо и размышление — больше, чем просто источники удовольствия. Будучи ребенком сурового послевоенного времени, она восприняла литературу как бегство, сначала — от несчастливого детства, затем — от семейного быта, в конце концов — от личной трагедии. Ее эрудиция, кажется, защищает и ее внутренний мир. Когда я разговаривала с ней в этом же отеле пять лет назад, мы больше говорили об идеях, нежели о ней самой. Байетт с увлечением рассказывала о книге, над которой начала работать — историческом романе на основе жизни французских поэтов-сюрреалистов в 1920-е гг. Работа над этим романом пока приостановлена. Прошлым летом Байетт попала в больницу, в коме, после падения в своем доме в Лондоне, и по сей день идет восстановление. Она с трудом ходит и испытывает видимую боль. Ее голландский издатель предупредил меня, что Байетт «слабая», но во время нашего разговора это слово никак не оправдывается. В ней нет ничего слабого. Крупного телосложения, она восседает, как и всегда, на диване, ее карие глаза светятся живым интересом и беспокойством. Мне она кажется скорее ранимой, незащищенной. Без достаточной энергии, чтобы дать развернуться своему мощному интеллекту, она говорит мягко, осторожно и очень открыто, продвигаясь в нашей беседе от текущего положения дел в мире к ее личной жизни, а затем и перспективам смерти.

Я не уверена, что стоит спрашивать о Брексите, возможно, Вы не хотите…

«Нет, пожалуйста, спрашивайте о Брексите. Я знаю многих, кто сидел и плакал, когда произошел Брексит. И с тех пор, как я приехала сюда — поскольку сейчас я в Европе, — я поняла, что такие люди, как я, которым необходимо чувствовать себя европейцами, будут даже более активны, чем европейцы. Мы не хотим быть частью "маленького Брексита". Мне не нравится "маленькая Англия". Я пишу романы, потому что открыла для себя европейский роман — Пруста, Достоевского — они перевернули меня как писателя. Когда мы присоединились к Европе, я почувствовала — вот мир, в котором я всегда хотела жить. А сейчас я живу в стране, которая проголосовала — не жить в Европе.

Мой муж экономист, и ему нравится, что мы вышли из Европы, хотя он говорит на нескольких европейских языках и приезжает сюда, как и я, так часто, как только может. Он считает, что экономическая политика ЕС очень вредна для Великобритании. Так что в Британии много разных мнений. Но я ненавижу тех британцев, которые хотят возводить барьеры».

Культурная и экономическая принадлежность — это ведь разные вещи.

«Совершенно верно. Мой муж утверждает, что в Великобритании есть слои, особенно низкооплачиваемые, кому вредит членство в ЕС. Когда он это говорит, я понимаю, что у меня довольно идеалистическое представление о Европе, и, возможно, она не была так полезна, как утверждала. Я не знаю. А должна знать».

Это она произносит с сожалением: в последние несколько месяцев она не следила за новостями. Но она твердо уверяет, что узнает. «Мне станет лучше. Я вернусь к своему роману, и получу эту награду с большой радостью. Это как раз правильный момент, чтобы получить европейскую награду. Сначала я подумала, что это ужасно. Как раз когда я получу премию, которая дается не только за роман, а за мышление — мы выйдем из Европы. Но это ничего. Нам просто нужно больше говорить друг с другом».

Одновременно с идентификацией себя как европейца, она глубоко чувствует свою принадлежность Англии. Ребенок суровых послевоенных будней и промышленного Йоркшира, который больше не существует, «нечто вроде мира в себе, который даже не представлял, что есть что-то вне его». Ее детство было защищенным, но не наполненным. Она и сестра, писательница Маргарет Дрэббл, обе писали о напряженной, сопернической атмосфере в семье, о злой, раздраженной матери, которая училась в Кэмбридже, но считала, что должна оставаться домохозяйкой ради детей. «Она хотела сделать то, что все мы, ее дети, сделали, — говорит Байетт. — Она хотела читать, и писать, и размышлять, и добиваться. Но у нее не было, — Байетт подбирает слова, — ни уверенности в себе, ни ограниченности. Если хочешь писать книги, ты о многом не думаешь».

Не собираясь «застрять», Байетт поступила в Кэмбридж, но бросила работу над диссертацией, когда ее руководитель сказал, что она не сможет быть ученым и одновременно заниматься семьей. «Я должна сказать, что мои дети были не запланированы. По крайней мере, первый ребенок был совершенной случайностью», — говорит она; рождение дочери, казалось, завершит ее писательскую карьеру еще до того, как она началась. «Я назвала ее Антония, так как решила — пусть лучше у нее будет имя, поскольку я уже не смогу написать книгу. Я была очень молода. А немного позже я вернулась к написанию романа, поскольку это — моя работа».

У нее двое детей от первого мужа, и двое от второго. В 1960-е гг. она выпустила два романа. А в 1972 ее 11-летний сын Чарльз был насмерть сбит пьяным водителем. Она не писала несколько лет после этого. Однажды она сказала журналисту, что так и не оправилась от этого горя и начала вновь писать, сказав себе: «Есть два варианта: убить себя или начать интересоваться абсолютно всем».

Постепенно она оформилась как писатель, и ее интерес абсолютно ко всему нашел отражение в ее большом успехе, например, в «Детской книге», где прослеживается ее любовь к дизайну и красоте. Книги и предметы помогают ее самоидентификации больше, чем места, говорит Байетт.

Вы с Севера, живете в Лондоне, у Вас дом во Франции, и Вы чувствуете себя частью Европы. Где для Вас дом?

«Я все чаще чувствую себя дома рядом с моим мужем. Мы уже давно женаты, но, думаю, сначала я не чувствовала себя дома рядом с ним. Я чувствовала, что люблю его, хочу быть в доме, где он, хочу обсуждать с ним книги и идеи. Но сейчас я люблю то, что он просто рядом.

Также я коллекционирую маленькие вещи, сделанные вручную людьми, и шарики венецианского стекла. Отчасти потому, что эти стеклянные шарики — везде в английском доме, он дом, а французский дом — просто дом, хотя его я очень люблю».

Писательство и коллекционирование для Вас — связанные понятия?

«Конечно, да. Вы собираете вещи и изучаете их. Я собираю идеи и изучаю их. Еще я коллекционирую жизни людей и затем изучаю их. Поскольку я не пишу автобиографии, мне нужно больше, чем одна жизнь, так же, как мне нужно больше, чем один стеклянный шарик, нужны все, самые разные узоры, чтобы увидеть, что совпадает, а где различия. То же и в отношении людей, и героев книг, и героев биографий. Это человеческое стремление к познанию.

После выхода из больницы было ужасно, потому что все передвинули вещи, и я не могу найти тех вещей, которые для меня означали мой дом.

Когда вы это сказали, я задумалась об Англии и Европе. Я — европейский человек. И мой дом — в здании в Англии, но домом его делает обилие книг на разных языках».

Разговор о детстве, коллекционировании и больнице напоминает ей о возрасте: сейчас она уже «достаточно старая, чтобы умереть», — говорит она. «Когда вам переваливает за 80, умереть можно в любую минуту. Мне странно, что люди старше восьмидесяти не задумываются о том, что они могут умереть в любую минуту. Было приятно поговорить с Гизом, потому что он задумывается».

И что Вы при этом чувствуете?

«Начинаешь чувствовать отдаленность. Думаешь: "И что я волнуюсь об этих суетных вещах? Ну и что, что краны не работают, или что кто-то передвинул все мои книги в другое место, или что я потеряла чемодан?" А затем — и это приятный момент — я думаю о картинах Вселенной из телевизора. Думаю, как Земля вертится в атмосфере, и мне нравится то чувство собственного не-существования, которое меня при этом охватывает.

В газетах мы читаем об огромном числе людей, умирающих на Ближнем Востоке, людей, которые еще и не жили. Я волнуюсь за них. Даже не волнуюсь, а скорблю, о людях вдалеке, умерших, даже не пожив.

Это ничего, я пожила. Никто не живет идеально».

Как Вы думаете, Вы написали достаточно?

«Нет. У меня еще есть эта прекрасная большая книга, я провела огромное исследование, к которому необходимо вернуться, так как я все время забываю. Плохо для книги, когда лежишь в больнице без сознания (смеется). Так что я буду продолжать писать так, как будто я буду жить достаточно долго, чтобы закончить эту книгу так, чтобы она мне нравилась. А если недостаточно, то я об этом не узнаю. Вот и все».

Издатель стучит в дверь, напоминая мне не утомлять Байетт. Но наш разговор вновь возвращается, ненадолго, к материнству, к матери Байетт и различии в их жизни. Она приходит к выводу: «Думаю, большую часть жизни я чувствовала, что мне повезло, поскольку я не ожидала, что у меня будет возможность писать книги, а это единственное, что я действительно хотела делать».

Не ожидали из-за детей?

«Из-за жизни. Я думала, что стану никем. Я была успешным ребенком лишь в небольшом количестве вещей. Я хорошо сдавала экзамены. И все. Я не была прекрасной спортсменкой или подругой. Я пошла в университет, а после, скорее всего, закончила бы, как моя мать, на кухне. И я закончила на кухне. Но это нормально, так как это не был конец».

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ