Внезапно не о Чосере

Считается, что Чосер эту свою книгу не закончил. Помещенный в финале рассказ священника (внезапно прозой) противоречит всему предыдущему строю не только формой, но и содержанием. Это не история, а проповедь, завершающаяся к тому же отречением от всех литературных трудов, "исполненных земной суетности":

И от книги о Троиле, и от книги Молвы, и от книги о Двадцати пяти Дамах, и от книги Герцогини, книги о Валентиновом Дне и Собрании Птиц, и от книги Кентерберийских рассказов и от всех других книг, исполненных греха, названия которых я сейчас не припомню, и от многих греховных песен и сказаний, за которые Христос в своей неизреченной милости да простит меня.

И Кашкин, автор перевода, вступительной статьи и примечаний, резюмирует:

Во всяком случае, если оно (отречение) даже и принадлежит Чосеру, то вряд ли можно принимать всерьез это старческое покаяние.

Ну, разумеется.
Человек бился, переводил, света белого не видел; да еще в такой исторический период... может быть, он войну пережил только благодаря этой книжке, и вдруг сам автор заявляет, что это никчемная и даже вредная ерунда - соглашаться с ним, что ли?
Но во мне высокомерная фраза Кашкина (не станем, дескать, обращать внимания на старого маразматика) отозвалась самой настоящей болью.
Мне подумалось - нет, почувствовалось - что Кашкин совсем неправ; что он не должен был говорить так о покаянии Чосера, тем более, что существуют лишь сомнения, он ли писал его, а значит, нельзя исключать, что это подлинные слова самого Чосера, его мысли, его credo. В таком случае, это всей жизнью выстраданное покаяние, и только представить, каких тяжких раздумий, какого болезненного опыта это результат! "Старческое покаяние"!..
Очень странно, но неприятие Кашкиным ситуации, когда писатель (пусть бы и не простой, а золотой, "отец английской поэзии") признает свое занятие несущественным, а то и вредным, неприятие этого выдает подмену понятий 14 века понятиями 20-го. Казалось бы, не чуждый истории литературы Кашкин должен понимать, что Чосер никогда и не мог относиться к своему творчеству иначе, как к занятию, более развлекательному; во всяком случае, значительно более низкого по рангу чем служба Богу, королю и забота о собственных близких. Что же удивительного в том, что поразмышляв Чосер вынес суровый вердикт этим своим развлечениям? Но здесь почему-то Кашкину застит глаза 20 век, когда писатель вырос во властителя дум, сопоставимого в своем общественном статусе с боговдохновенными пророками библейских вемен, - и Кашкин отказывает в здравом уме писателю, который сожалеет о том, что писал книги: хорошие ведь книги-то получились, об чем тут жалеть?!.
А жалеть, я думаю, есть о чем, особенно ярко это высвечивается сегодняшним положением дел.
Столько писателей, сколько их есть сегодня, полагаю, не было за всю историю человечества. Миллионы людей, многие едва осилив грамоту, катят свои волны в мировом океане текста. Нынче зваться писателем - это как (вспоминая Г.Горина) иметь в Германии фамилию Мюллер, то есть вообще не иметь фамилии; писателем зовут всякого, а значит никто не писатель.
Но те, кто сегодня так называется, как правило, люди беспринципные, ограниченные, самовлюбленные и тщеславные. Ими движет жажда славы со всеми ее атрибутами. И надо сказать, то, что происходит, то, какой предстает общая картина - закономерное следствие развития. Потребовались сотни лет, многие годы, положенные на алтарь познания, многие полные отречения и лишений жизни, чтобы писательство стало не сопутствующим занятием, но профессией, вознесенной на общественный пьедестал. А на пьедестал уже всем хочется. С актерской профессией, кстати, произошло ровно то же: всем хочется красоваться на экране и загорать на палубе собственной яхты; никому не интересно переживать творческие муки, неотъемлемую часть биографии тех, благодаря кому актерство вообще сделалось значимым занятием. И вот, когда всей толпой ломанулись на пьедестал, соль-то из организма и вымылась.
Мы существуем среди мириадов текстов - но это не беда; беда в том, что тексты перестают, и уже почти совсем перестали иметь смысл. Ситуация уже дошла до той стадии, когда текст вчерашней школьницы и отягченного многим опытом и образованием мэтра представляют совершенно одинаковую смысловую ценность - нулевую. Взять хоть ситуацию с мхатовским инфоповодом. Ведущие театралы, с Прустом и чертом лысым в анамнезе, такие высоколобые и велеречивые, такие ценители-ценители, вприпрыжку пишут рецензии на спектакль, прости господи, "с БузовоЙ". Серьезно? Стоило для этого Пруста читать? Ктати, о чтении. Нынешние литературные критики - это сюда же, к обессмысливанию культурного пространства.
Ситуация "трындеж ради трындежа" стала всеохватной, а стало быть, обыденной. Это никого не удивляет, никого не возмущает: обновление на сайте должно быть регулярным, иначе не добыть посещаемости, не будет посещаемости - не будет и донатов, рекламы, славы, денег; так что и нечего сказать, а писать надо. И все пишут, пишут... заведомо бессмысленные тексты. А потом их читают, обсуждают, растворяются в этом безмыслии.
Так вот, может быть Чосер все это предчувствовал уже тогда. И я нахожу неслучайным, что Лев Толстой откликнулся ему через века, когда свой роман "Война и мир" назвал многословной чепухой. Полагаю, это было очень взвешенное суждение. И его обращение к малым формам, приход к малословию в противовес многословию - абсолютно закономерен, ибо слово - серебро, а молчание золото. Возвращение в простоту и предметность выражений - это так непонятно нынешней литературной перхоти, которая, в отличие от Кашкина, уже не стесняется называть старика Толстого впавшим в маразм.
Я пока что еще не имею в себе силы замолчать. Но я уже осознаю эту необходимость.