Два голоса

​

Мне нужна ты, по тебе я изголодался больше, чем по еде.
Есть у меня мечта: положить голову тебе на грудь и спать долго, долго… я изголодался ещё и по сну.

( Джек Лондон. "Мартин Иден")
 
- Помнишь, я обещал рассказывать сны о тебе? ты мне сегодня снова снилась.
Это даже забавно: ты спала в моём сне.
Лежала обнажённая, светлая, на любимом левом боку.
Твоя правая лопатка была похожа на согнутую коленочку под тонким белым одеялом.
Я подошёл к тёмному окну. Мне почему-то было страшно и больно к нему подходить, словно с каждым шагом я утрачивал тебя.
Светила луна. Крупные звёзды на небе — как нежная верба.
Коснулся стекла левой рукой: на указательном пальце был ухмыляющийся, почти чеширский шрамик.
Это был твой шрамик на моём пальце.
Смотрел то на шрам, то на звёзды. Чувства странно смешивались.
Почему-то пытался почувствовать боль с далёких и раненых звёзд. Было стыдно, что не чувствую боли.
 
В какой-то миг я себя поймал на том, что намеренно затягиваю это своё любование небом и не хочу, боюсь перевести взгляд на землю.
Казалось, если я это сделаю — потеряю тебя навсегда.
А страх во сне имеет иррациональную природу совершенно иной планеты, в несколько раз больше Земли, как Юпитер: на ней трудно дышать и мучительно притягивает к земле: самый вес нашего существования трагически увеличивается, и наши страхи, сомнения, грехи, надежды — буквально пригвождают к земле; с трудом даётся каждый шаг, дыхание даже, и мы падаем на колени, моля о помощи…
 
Вот так и мой взор тяжело клонился к земле: есть колени взора, на которые падает душа, лишённая надежды.
Я посмотрел на землю, любимая.
На земле ничего не было. Земли — не было. Под нашим окном, где раньше было поле из одуванчиков, похожих на карликовые солнца ( когда они ещё жёлтые) и луны ( когда уже созрели), светили тихие звёзды.
Ночь текла. Твоё обнажённое тело плыло Офелией среди звёзд и далёких планет, похожих на грустные цветы что вечно в тени под деревьями.
 
Я в ужасе отстранился от окна.
Стены комнаты мгновенно покрылись изморозью тишины и стали льдом.
Окно превратилось в иордань, которую прорубают во льду для крещения.
Твоё милое тело скрылось в иордани, матово, как на засвеченной фотографии проявившись сквозь ставшим полупрозрачным льдом стен.
Бросился тебе помочь, царапал стены, раздирая в кровь пальцы, но ты ускользала от меня.
 
Я тебя потерял. Упал в слезах на колени: на земле меня не было: я был на какой-то чудовищной и далёкой планете, где невозможно было дышать и нельзя было подняться с колен.
Вспомнив что-то, я с надеждой оглянулся на тебя, лежащую в постели: ты вся дрожала от холода, волосы твои были влажными.
Из последних сил подполз к тебе и обнял: мои колени были на полу. Моё туловище как бы скрывал ледяной сумрак воды.
Больно было дышать. Хотел было произнести твоё милое имя — не смог.
 
Ты дрожала, сжавшись на постели, и со слезами на глазах тихо звала меня во сне.
А я не мог отозваться… я был рядом с тобой, но не мог произнести и слова.
Слёзы текли у меня по лицу. Руки, как-то прозрачно касались тебя: они были озябшие и не чувствовали тебя; ты — не чувствовала меня в своём сне.
Это было похоже на безумие: мы были рядом и бесконечно далеки друг от друга.
В конце-концов, в муке невозможности произнести твоё имя, я просто прижался губами к твоему вздрагивающему плечу: ты была живым именем на моих губах, моей надеждой и болью.
 
Это было странно: я впервые касался твоего имени: так нежно я не касался даже цветов, дождя, твоих волос...
Стены стали прозрачными и ночь со звёздами хлынули в комнату.
Звёзды и ночь в нашей комнате… на нашей постели.
Я захлёбывался тёмными водами, прижимаясь губами к твоему милому телу.
Я буквально дышал тобой, пристраиваясь к твоему дыханию, как к прибою на берегу.
Мы с тобой были в глубине ночи. Мира больше не было. Всё покрыли ночь и звёзды.
А я просто дышал тобой и жил: ты была для меня целым миром и воздухом.
 
Моё дыхание стало как бы стеблем, на конце которого тепло распустилось твоё сердце: оно дышало вместе со мной.
Наши жизни — срослись. Тел — уже не было. Мира — не было.
Во всей вселенной, среди звёзд, медленно всплывавших сверкающими пузырьками на поверхность окна, было лишь моё дыхание и твоё сердце.
Мир стал удивительно нежен, словно бы в нём, для счастья совершенного, не нужно было тел, богатства, времени и даже творчества.. а нужно было только твоё сердце и моё дыхание.
 
...............................................

- Милый, выключи свет. Луна за окном роскошно светит.
Хочешь я договорю твой сон?
Ты мне часто рассказываешь свои сны, и я научилась их предсказывать, как погоду. Даже научилась заказывать твои сны… к твоему смущению.
Иногда ты разговариваешь во сне, и тогда я ложусь головой на твою грудь и по-женски говорю с твоим сердцем.
Сердце иногда меня слышит и откликается мне.
 
Знаешь о чём мечтает каждая женщина, тайно завидуя мужчине?
Мужчина может приложиться губами к животу беременной женщины и поцеловать своего ребёнка, чья таинственная душа ещё нежно слита со звёздами, птицами, деревьями милыми.
Он может целовать звёзды и слушать прибой жизни в животе своей любимой.
А женщина? Она может в ночи прильнуть к груди любимого и слушать его сердце, как нежный астроном: оно часто словно бы даже бьётся ножками, прозрачно и тепло, совсем как ребёнок.
 
Порой мне снятся странные и порочные сны, в которых... мужчина зачинает от женщины.
В одном из моих снов ты разделся перед сном, подошёл к зеркалу и нежно приложил руку к груди, совсем как счастливая беременная женщина касается своего живота.
Ты говорил, что не верил в душу и бога до встречи со мной, а теперь — поверил в небо и душу зачал от меня.
Если долго держать руку на груди, и потом сразу приложить её к уху, как раковину морскую, то можно расслышать сердцебиение самой жизни, прибой души.
Ты держал обе руки на груди, и повернувшись, счастливый и голый, протянув руки перед собой, подошёл с улыбкой ко мне, словно бы неся ребёнка… нашего.
Я прильнула ухом к твоим тёплым рукам и поцеловала доброе тепло твоих ладоней: в этой знакомой, уже родной теплоте, так часто сраставшейся с моим телом, была и я: у неё были мои глаза.
 
Да, я люблю иногда лежать на твоей груди, когда ты спишь и разговариваешь во сне.
Под моей рукой твоё сердце тепло улыбается от моего шёпота: боже, знали бы мужчины, о каких милых странностях женщины говорят ночью с их сердцем!
Ты говоришь в ночи не со мной. Бог знает с кем, чем: со своим прошлым, звёздами, лягушонком каким-то, блеском в вечернем окне лет 10 назад…
А я тебя нежно ревную. Ты весь в моей руке, послушный ей, как тёплая глина.
Знаешь, когда ты спишь, я чувствую себя настоящей волшебницей, алхимиком нежности: щепотка ласки на твоей груди — и твои губы озаряются неразборчивым почерком шёпота.
Щепотка нежности на твоих бёдрах и рядом, и твои губы вспыхивают лиловым облачком стона.
А потом я тебе говорила — боль, всё то, что не могла сказать в лицо, и тогда ты тихо плакал во сне и отворачивал голову.
 
Я недавно читала Мартина Идена.
Там была одна странная деталь: Мартин отправился в маленький городок — Шелли: там была прачечная, где он работал.
Как думаешь, это как-то связано с Перси Шелли, утонувшего в бурю и образом моря, как прачечной, смывающей с души всю грязь страданий и усталости?
Ты заснул, милый? Ты устал… ничего, я договорю свой сон твоему сердцу.
Меня поразил один момент в биографии Лондона: его мать — Флора, будучи беременной им, совершила попытку самоубийства, выстрелив в себя: она легко себя ранила и её спасли.
Муж настаивал на аборте…
 
А когда мальчик вырос, он довёл дело матери до конца и покончил с собой, приняв опиум, по сути — частичку флоры.
А может он и не покончил с собой… не важно.
Просто я подумала, что было бы безумно грустно, до мурашек, если бы Лондон… выстрелил в себя, как его мать когда-то, стреляла в себя и… в него.
Говорят, что тонущий человек испытывает схожие чувства с ощущением ребёнка во время рождения.
Я не умею плавать, как и жить не очень умею. Знаешь, это и правда похоже: ощущение сумеречной невесомости материнских вод…
Поэтесса Сильвия Плат, после первой попытки самоубийства записала в дневнике: разрушить мир и себя… униженно вползти обратно в матку.
 
Милый, хороший мой, я бесконечно устала.
Я чувствую вою вину за то, что наш ребёнок родился мёртвым. Я ощущаю себя грязной и мерзкой. Я… не могу смыть это чувство с себя.
Зачем ты меня тогда спас? Наш ребёнок был совсем рядом со мной: он был в звёздах, деревьях милых… ещё чуть-чуть, и я стала бы нежной вспышкой природы за окном.
 
Мужчинам этого не понять.Это хуже чем фантомные боли; это — фантомная вечность.
Мне иногда снится, что у меня из груди растёт прекрасное дерево, оно прорывает хрупкий потолок и крышу и шумит листвою и звёздами… а потом это дерево вянет.
Когда мы занимаемся любовью, я чувствую мерзость твоих толчков как удары топора по этому дереву.
Ты засыпаешь, счастливый и тихий, а я лежу с открытыми глазами в ночи и плачу, чувствуя, как это дерево падает, вместе со стенами, потолком, звёздами, счастливыми и всё же — несчастными соседями, падает на года вперёд, далеко, на расстояние судьбы нашего ребёнка.
Дерево падает, с корнем выворачивая мою грудь, извергая наружу моё содрогающееся сердце.
Знаешь, у художника Челищева есть странная картина с ангелами, у которых крылья растут из груди.
Беременная женщина вынашивает крылья под грудью, а когда ребёнок рождается, она прижимает крылья к груди: мои белые груди похожи на грустные культяпки отрезанных крыльев, милый!
 
Что мне теперь делать? Я тебе сейчас скажу нечто страшное, хороший мой, не пугайся: иногда я просыпаюсь ночью и мне кажется, что я схожу с ума.
Смотрю на звёзды за окном, и ревную. Им так одиноко на небе и зябко. Их никто не любит и не хочет обнять… а я хочу и могу.
Часто я говорю с тобой по ночам, когда ты спишь.
Я нежно беру твоё запястье и подношу к уху: там что-то живое, тёплое.. как ребёнок.
Люблю целовать твоё запястье ночью. Мне хочется...взять лезвие и кесарнуть твоё запястье, забрав твоё… наше сердце и душу — себе: мне хочется чтобы и ты испытал эту боль… хочется, чтобы ты меня понял.
Прости меня за эти мысли, милый. Я устала.
Ты снова плачешь во сне…
Любимый, ты ведь… не спишь и слышал всё это?
Обними меня крепко… я больше не могу.