Письмо к женщине

Посвящается Наде Femi

Вы верите в любовь с первого взгляда? А в дружбу с первого взгляда, с первого слова?
Это не история, а письмо к женщине, почти есенинское, с лермонтовской оскоминкой.
Так уж вышло, что это письмо будут видеть все, потому, не хотелось бы тебя смутить - как иногда у меня бывает, - мыслями о сексе и смерти, но поскольку у меня сердечная дальнозоркость, точнее, дальтонизм - ибо я часто не отличаю любимого человека от друга, путаю Танатос и Эрос, - то без смерти всё же не обойдётся, но это будет лёгкая, быстрая смерть, как укол в вену, нежная, как... нет, не секс, но некое тёплое прорастание двух душ друг в друга, когда тело, словно бледное рассветное окно с солнечными капельками пота ли, дождя ли, вдруг ласково вспыхивает, исчезает, и две руки, два сердца, блаженно и чисто касаются друг друга.

Кадр из короткометражки ( живопись по стеклу) Александра Петрова "Моя любовь"

Дальше...

Бледный лист передо мной, словно немое, стыдливое зеркало отражает ещё не меня, но мою тёплую руку и белое перо между пальцев, словно обмокнутое в ночь.
Вот, словно при проявке фотографии, в зеркале листа нежно проступают бледные, мёртвые цветы люстры - адские цветы, цветы зла, ибо когда восходит солнце, они умирают, роняя последние, дымные лепестки теней и света, а когда солнце заходит, они тепло расцветают, рассветают в вечере комнаты, - синие птицы на обоях, больше похожие на облетевшую листву с древа жизни, несущуюся в какие-то запретные, жаркие страны... а вот проступает уже и мой слегка зардевшийся - лёгкий загар стыда, - силуэт : где-то на другом конце вечера, ты с тихой улыбкой приложила руку к этому письму, и наши руки, души, встретились.
Зеркало листа. Один силуэт души. Два зардевшихся лица : нежный, общий загар стыда ( ты ведь помнишь наш сонник на "Толкование сновидений" Фрейда?)

Хорошая моя, ты улыбаешься? Хочешь расстрою тебя, стерев твою улыбку, словно алую помаду?
Ты ведь не знаешь ещё, о чём пойдёт речь в этом письме, точнее, в моём сне о тебе.
Знаешь как это странно : пишу тебе, чтобы попросить прощения. Незнакомые люди, друзья, стоят возле нас окружили нас, как это бывает в жутком сне ( кто с улыбками, кто с грустью.. а кто-то вообще проговорив что-то под нос, взмахнув рукой - призрак мухи непонимания и скуки, - ушёл), и смотрят то на тебя, то на меня, искренне не понимая что происходит.
Кому-то кажется всё это романтичным, кому-то - банальным.
Все ждут развязки, последних, главных слов.

Прости, кажется, я чуточку смазал помаду твоей улыбки, ибо она как-то жутковато и грустно продолжилась, точнее, словно бы на цыпочках удивления приподнялась к щеке, к твоим очкам.
Зная меня, ты ожидаешь какого-то подвоха : зеркало листа дышит синими прожилками венок-строк. Они похожи на синие трещинки неба, надежды.
Если смотреть твоими глазами, лист с письмом похож на светлое окно, за которым есенинским клиновым листом дрожит моё сердце : последний, алый лист, он сейчас упадёт : убери руку от письма - оно треснуло, и ты можешь порезать ладонь.
Зеркала не стало. Сердце повисло в тёмной и густой пустоте.
Сердце бьётся смазанными лиловыми звуками мира, глаз людей, в недоумении смотрящих из тьмы на всё это.
Сердце захлёбывается пустотой, тобой. Падает. Разбивается : смешная клякса сердца, похожая на грустный цветок.

Достоевский где-то в "Бесах" писал, что счастье порой так переполняет человека, что он может покончить с собой, ибо не может выдержать его, не может быть эгоистичным его обладателем : ему словно бы хочется разделить его со всем миром, людьми, вот с этими грустными звёздами, цветами, с каждым улыбающимся клейким весенним листочком...
Но есть другое счастье, о котором писали Платон, Перси Шелли : счастье трепетной и страстной дружбы, мучительно-сладкой родство двух душ.
Родная, скажи мне, ну как мне выдержать этот прохладный, бледный огонь любви и нежности, наполняющий меня лунным светом ?( "дети лунного света"... кажется так говорил Розанов)
Этот свет распирает меня, наполняет чернильницу сердца и глаз, переливаясь синей влагой, небом, через край.
Случалось ли тебе вымокать небом? а падать в небо?

Когда падаешь в твои глаза, твои очки, отразившие бледный свет дня, похожи на распустившиеся в небе два парашюта : два лунных купола счастья.
И хоть я плавать и не умею, и потому тону в твоих глазах, зато я умею летать : было одно крыло, похожее на раненый плавник, но когда ты мысленно меня обнимаешь - ты помнишь это?, - то синие воды неба рассекают два симметричных и грустных крыла : и у тебя одно крыло, ибо ты не веришь в бога и небо, потому и не умеешь летать, плавать в небе.
Но не бойся, я там тебя удержу на руках, на крыле, не дав утонуть...
Ты уже о чём-то догадываешься? Куда делась твоя улыбка?

Помнишь меланхоличный, почти Ларс-фон-триеровский стих Ходасевича "Ищи меня" ( быть может, он его читал хмельному и грустному Есенину, прогуливаясь с ним звёздной ночью по весенней Москве 18 г.).
Я тебе говорил, при каких обстоятельствах он был написан : его нежно-любимый друг Муни покончил с собой.
В послесловии к этому стиху Ходасевич написал : написано как бы к женщине...

Ищи меня в сквозном весеннем свете.
Я весь - как взмах неощутимых крыл,
Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,
Я легче зайчика: он - вот, он есть, я был.
Но, вечный друг, меж нами нет разлуки!
Услышь, я здесь. Касаются меня
Твои живые, трепетные руки,
Простёртые в текучий пламень дня.
Помедли так. Закрой, как бы случайно,
Глаза. Ещё одно усилье для меня -
И на концах дрожащих пальцев, тайно,
Быть может, вспыхну кисточкой огня.

Мой вечный, нежный друг, прости меня, что заставил тебя переживать. Прости, что искала и я чуть-чуть не вспыхнул у тебя на кончиках твоих дрожащих пальцев.
Хотя, это было бы забавно : ты не веришь в призраков, "тот свет", и вдруг, ты однажды протягиваешь к луне свою милую руку, и я вспыхиваю на твоих ноготках алой кисточкой огня.
Ты в испуге одёргиваешь руку : тебе кажется, что планета под тобой провернулась блаженно быстрее и легче; растерявшееся пространство, на миг, словно бы желая не упасть, попыталось задержаться за тебя, покадрово, медленно, касаясь твой руки : кажется, это не кисточка огня вспыхнула на кончиках твоих ноготков, но алый лак оступился, смазался о пространство, отстав от твоих ноготков.
Если бы можно было покадрово-нежно разложить тебя - не смейся, - этот вечер, пространство.. то можно было бы увидеть не только твои оступившиеся ноготки, лак на них, но и твою оступившуюся, перепуганную улыбку, глаза - словно бы подскользнувшихся на льду очков, - и душу, в которую ты не веришь.
На миг, она бы синей птицей расплескала крыло у тебя на груди, ты бы увидела её, в муке рождающуюся у тебя где-то под сердцем, в каком-то лунном кесаревом сечении - свет полоснул по твоему животу и груди, - и в ужасе закрыла бы глаза ладонями, а я... я нежным призраком подошёл бы к тебе, и поцеловал крыло твоей души, твоё сердце, на тёплый миг показавшееся у тебя на груди : тебе бы показалось, что тебя поцеловали ветер и ночь.

Помнишь, как я тебе однажды на заре нашего знакомства написал о любопытной мысли Ницше? - в настоящей любви душа обнимает тело
Тебе тогда показалась странной эта мысль, и ты спросила : "а чьё тело обнять? Свой, или чужое?"
И правда, разве прежде чем обнять другое тело, не нужно сначала найти согласие с собой, имея понимание того, чем обнять того, кого любишь?
А если души нет? Что обнимет тело? Пустоту, просиявшую горечь мира, и руки, тело, в каком-то пароксизме и пороке одиночества обнимут лишь себя?
Вот что мне делать? Что делать мужчине с такой странной дружбой с женщиной?
Мне хочется обнять твою душу, а ты в неё не веришь. Тебе кажется, что вместо души - густая, чёрная дыра, похожая на дышащий, карий зрачок, омут зрачка, в котором тонут самые сокровенные чувства, город и звёзды..
И лишь влюблённость, красота искусства, природы, милые друзья, на сладкий миг покрывают эту тьму живой, бархатной ресничной ночью, и тогда мы невесомо ступаем, ходим над ночью, по бездне ночи, и ночь держит нас, как я держал бы твою душу, тебя, блаженно лёгкую, тихую, на бледных крыльях рук в водах ночи, смерти.
Жить с этим ощущением страшнее чем вдруг оказаться ночью посередине замёрзшего океана : идёшь, лёд трескается под тобой, подо льдом, словно под стёклами очков, мелькают огромные, тёмные силуэты демонов, чудовищ..
Хочется прижаться к бездне, к ночи, поцеловать бездну и ночь, и не дышать..

Сорвалась ресничка - пала звезда. Подул тёмный сквознячок вечности : ночь пронзили холодной иглою звезды.
Соскальзываю в тёмное и сладкое ничто, в тебя, вместе с тобой, городом, звёздами...
Мин грустно улыбается тобой : чеширская, кроткая улыбка явяданья.
Кипение звёзд, пояс Ориона, о котором я тебе писал, то самое кленовое дерево у моего окна - ты всё ещё помнишь историю на "Тошноту" Сартра?, - что-то из Достоевского и Есенина, незримо-блаженно разлитое в мире, улыбается тобой.
Я хочу слиться со всем этим ликующим буйством природы, её счастьем о тебе, о нас : я хочу сделать тебя её частью, дабы обнять эти звёзды, строчки Есенина, Сартра...
Но мне мешает моё тело, твоё, тело... ибо я хочу обнять тебя чисто и светло.
Я соскальзываю в тебя этими звёздами, клёном, окном : судорожный синий глоток пейзажа - раскрытый, как у тонущего, рот окна.
Я в тебе. Весь. Без остатка.

Кольцом затмения нас окружают изумлённые друзья, какие-то незнакомые люди.
Я и ты напротив друг друга. Потом просто я, чуть приподнявшийся над землёй, медленно и словно бы пьяно покачивающийся в тёмном воздухе, вращающийся - всё ближе и ближе, - вокруг тебя, словно луна-планета вокруг умирающей тёмной звезды.
Вот, я уже у твоей груди, я врастаю в неё. Мы уже почти одно целое.
Меня уже нет. Из твоей груди торчит моя рука. В ней что-то сверкнуло - это нож.
Я исчезаю в тебе. Нож впивается тебе в левую грудь : алая, пугливая змейка твоей, нашей крови.
Меня нет. Тебя нет : твоё тело, словно сброшенная одежда, беспомощно падает на землю.
Зрачок людского кольца расширяется, дышит...
Прости, родная, это был мой сон, и я тебя в нём.. убил.

p.s. ( Далее пейзаж повествования напоминает сибирсикий берег из эпилога ПиН Достоевского).

Залитая ослепительным светом цветочная поляна, оканчивающаяся обрывом, за которым плещется ночь.
Грустный ангел сидит у самого обрыва, поджав колени крыльев к груди. Смотрит в пустоту ночи.
Он не помнит, кто он. Не знает, где он.
К нему сзади подходит другой, странный ангел. Садится рядом. Смотрит в ночь.

- Я тебя так долго ждал, искал... Точнее, я сюда часто приходил, но здесь никого не было : я приходил на свидание с ночью и ветром.
Но я знал, надеялся, что однажды здесь будешь ты.
Я не знаю тебя, не знаю кто я сам, мне здесь невыносимо одиноко и грустно, но мне кажется, что теперь я что-то начинаю вспоминать ( касается какого-то грустного цветка. Срывает)

- Мне больно и грустно под, сердцем... ( вертит в пальцах цветок, обрывая лепестки)
Где мы? Как я здесь оказалась? Обними меня, мне холодно.
Давай отсюда убежим ( неприязненно смотрит на крылья) улетим? Куда угодно... Мне здесь больно жить.
Нечем и некуда жить ( кладёт голову ему на плечо, всё также продолжая смотреть усталыми глазами на прибой звёздной ночи, похожей на ласково вспыхнувший видением посреди океана нездешними огнями город).

Обнимает. Из груди прекрасного ангела выпадает бледно-алое перо. Перо ещё кровоточит. Другой, тёмный ангел, подымает его, переводит взгляд на мигающее бледным светом созвездие цветов, на синие тени райских птиц на земле.. вот-вот он что-то вспомнит : рука задумчиво выводит пером на песке странный стих

Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и стастью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
Но в мире новом друг друга они не узнали.