Призрак меж людей...

Покойники, кроткие покойники — кто знает? —
Живут, быть может, в вольфрамовых нитях,
И на моём ночном столике горит
Умершая невеста другого.
И может быть, Шекспир затопляет целый
Город бесчисленными огнями,
И пламенная душа Шелли
Завлекает бледных ночниц в беззвездные ночи.

Набоков. "Бледный огонь"

Есть сердца, похожие на колокола-зарницы, светло бьющиеся над облаками, похожих на древние, таинственные соборы, прозрачно возникающие и пропадающие на своих сверкающих орбитах некими Летучими голландцами.
Словно бы Земля, в своём суфийском вращении-танце, запрокинув бледную ладонь луны над собой, мысленно ушла на тысячелетия вперёд, и вот, на этой новой, духовной орбите преображения человеческого, земного, она призрачно показалась, блеснув видением небесных храмов, в которых молятся не богам, но божественной природе и любви.

Cor cordum - сердце сердец - выбито на могиле Шелли, этого голубоглазого гения, с волосами цвета солнца или лунной зари, больше похожего на духа, чем на человека, или же человека, из какого-то духовного будущего.

Иллюстрация к "Буре" Шекспира - Ариэль на летучей мыши.
Данная иллюстрация, помимо андрогинного, хрупкого образа Ариэля, столь близкого Шелли, идеально передаёт образ самого Шелли, с его любовью к ночи, луне, совам и летучим мышам : к поэзии ужасного, инфернального.

Дальше...

Детство Шелли похоже на грустный апокриф лермонтовского стихотворения "Ангел", в котором ангел нёс в своих объятьях - "для мира печали и слёз" - душу ребёнка. Вот только... такое чувство, что ангел нёс эту душу на какую-то другую планету, звезду, но с ним что-то произошло, и ангел, вместе с душой, пал на печальную Землю.
Но память сердца, память о небесной родине, где душа должна была жить, пронизывает всё творчество Шелли, как впрочем и Лермонтова.
К слову о Лермонтове : в одном из своих интервью, Бродский заметил, что по своей огненной страстности мысли и сердца, Лермонтов напоминает ему лишь одного поэта - Шелли.
Действительно : эти два поэта, глаза которых меняли свой цвет, и потому каждый описывал их по-разному - словно бы они отражали вращения загадочных планет : голубые, зелёные, карие планеты удивительными лунами всходили над иной, прекрасной Землёй, где родились их души, - были похожи на двух духов, облитых сверкающей плотью.
В этом смысле любопытно стихотворение Лермонтова ( погибшего, как и Шелли, в июле) "Белеет парус одинокий, в долине моря голубой" : этот стих словно бы описывает последние часы жизни Шелли на своём паруснике..

Ещё в школьные годы, сверстники считали Шелли странным существом, "безумным Шелли", устраивая на него облавы, карауля его, когда он с книгой сидел под деревом и задумчиво смотрел на карее небо, словно бы что-то припоминая..
Злые мальчишки, словно тени тёмных ангелов с какой-то другой планеты, выбивали ногой книгу из его рук, и она замирала на траве раненой птицей.
Но Шелли никогда не давал себя в обиду, более того, защищал в школе тех, на кого налетали эти "тёмные ангелы".

Однажды, растянувшись с книгой Годвина возле реки, израненный Шелли поклялся, что посвятит свою жизнь красоте.
Примечательно, что Шелли, по-видимому, словно бы предваряя мысль Достоевского о том, что красота спасёт мир, словно рыцарь, поклялся защищать её, словно женщину, зная, что ей предстоит сделать для мира.
Шелли ещё не знал, что однажды он встретит прекрасную дочку Годвина - Мэри, которая во многом посвятит именно Шелли свою жизнь, красоту, а пока, бледные ладони книги, словно призрачные ладони Мэри - быть может, в этот миг читающей эту же книгу, - ласково дремали на его груди.

Но всё это будет потом, а в данный момент у Шелли была лишь одна отдушина - его милые сёстры, кузина... Удаляясь с ними вечером на кладбище, устраиваясь возле старинной могилы, обняв своих сестричек, Шелли рассказывал им об устройстве вселенной, призраках... но рука обнимала кузину чуть нежнее, губы шептали ей в зардевшееся ушко, чуть жарче... И сестра Элизабет, улыбаясь, оставляла влюблённых говорить о "мирах".
В этой связи любопытно отметить схожую влюблённость юного Набокова в свою кузину, мотыльковые блики поэзии Шелли в его прозе, романе "Ада" о любви брата и сестры, отсылающего нас к поэме Шелли "Лаон и Цитна", и стихах ( стих Набокова "Феина дочь утонула в росинке", как образец эстетической реинкарнации души поэзии Шелли, со всем трагизмом микрокосмоса уже не маленького человека, но маленьких вещей, мгновений, к которым нежно и родственно относились Набоков и Шелли : почти индийское восприятие времени у Шелли и Набокова - отдельная тема)

Потихоньку над поэтом стали сгущаться тёмные тучи.
После того, как Шелли написал брошюрку "В защиту атеизма", его исключают из университета.
Взрослая и суровая жизнь накрывает его с головой.
Он становится изгоем и в обществе и в своей семье ( милых сестрёнок Шелли оберегают от "опасного и порочного" брата).
С этого момента жизнь Шелли превращается в поэму, написанную неким падшим, но прекрасным ангелом.
За несколько лет Шелли совершит побеги-близнецы с юными девушками : с Харриет, ставшей его законной женой, и Мэри - ставшей его духовной женой.

На нежный апокриф Дон-Кихота похожи странствия Шелли тех лет, когда он и Мэри, после бегства от её отца, словно от колдуна, ехали по горной Швейцарии на маленьком ослике.
Когда ослик уставал, Шелли нёс этого бедолагу на руках, и ослик, всем карим размахом своих удивлённых глаз, смотрел на этих двух странных, похожих на ангелов, людей, от которых он раньше видел лишь побои, а теперь, он возносится над облаками, к звёздам, словно Пегас.
Подобное "вознесение" животных, природы и сердца, займёт центральное место в поэзии Шелли : словно отверженные, падшие ангелы с рожками и хвостами, животные станут добрыми духами, земными ангелами-хранителями человека, и даже в змеях, Медузе Горгоне и прочих "чудовищах", Шелли воспоёт их инфернальную, тёмную нежность и красоту.

Шелли вообще стал рано тянуться к тёмным тайнам мира, желая, словно байроновский Манфред, общаться на равных с духами воздуха, леса и гор. Но и не только...
Однажды, во времена учёбы в университете, к нему в комнату вошёл профессор, привлечённый странным дымком, шедшим из за двери Шелли.
И какого же было его удивление, когда он увидел на полу, возле огоньков, цветущих из колбы голубыми, зелёными, карими цветами, растрёпанного, словно ведьма, Шелли, шепчущего что-то странное в воздух.
Профессор в ужасе удивления спросил : "Шелли, что вы делаете!?"
Шелли, повернув к нему голову, наивно и просто ответил : "Сэр, я вызываю дьявола..."

В этой ребяческой выходке был весь Шелли.
Да он и сам походил на некоего духа воздуха - Ариэля, которого однажды вызвал Гёте, в лице своего Фауста.
И как фаустовский Гомункул, застрявший где-то между небом и землёй, Шелли искал опоры своего воплощения земного, и потому в его поэзии, словно в Вальпургиевой ночи в "Фаусте", прозрачно вспыхивают образы Медузы Горгоны, Гаргулий, летучих мышей и обнажённых нимф, прыгающих сквозь голубые костры сверкающих на солнце лужиц, словно через провалы в синее, а порою и тёмное небо земли.
В поэзии Шелли всё нимфически течёт и изменяется, меняя сверкающие, вечно-женственные формы, тела, словно одежды. Подобно Аретузе, убегающей от Пана, нежные чувства в стихах Шелли бегут от смерти, превращаясь то в море, то в звёзды и цветы.

Как Гомункул и Фауст, Шелли томился по идеальной красоте и женщине, и, полюбив Мэри, обожествил её, обняв всем сердцем, телом, словно Фауст свою Маргариту-Елену, но его душа пошла дальше, ступив на сверкающую ступеньку воздуха, облитого луной, к идеальной духовной красоте и любви, в которой, в совершенном обнажении духа, сбросившего с себя тело, словно одежду, сливаются женщина и мужчина, человек и море, человек и звезда, человечество и человек...
Шелли порхал на своём крылатом корабле-Ариэле над морем, и корабль, словно колба с Гомункулом из Фауста, в сверкающей вспышке грозы разбился о трон "Галатеи", и Шелли, как и положено Гомункулу, слился с морем, звездой, человечеством, став на путь воплощения.

Тут нужно поставить историю на паузу, и упомянуть о мистическом сближении Шелли и Ариэля из "Бури" Шекспира ( странно, что об этом не упомянул Андре Моруа).
Посмотрим на нежно-грустный профиль Шекспировской "Бури" : волшебник Просперо - чем-то похожий на отца Мэри, Вильяма Годвина, - живёт на острове со своей 15-ней дочкой Мирандой.
Просперо подговаривает Ариэля, духа воздуха, потопить корабль с принцем - кстати, именно из шекспировской "Бури" во многом вышла "Русалочка" Андерсена.
Миранда на берегу острова потрясена кораблекрушением. Ариэль превращается в морскую нимфу, и небесной музыкой завлекает принца к Миранде..
Именно Мэри однажды ласково прозовёт Шелли - Ариэлем, не догадываясь, что сама когда-то была 15-ней Мирандой, влюблённой в принца своего сердца - Шелли, что Шелли, словно Ариэлю, предстоит пережить кораблекрушение, превратившись если не в нимфу, то в морскую пену... А ей предстоит в очередной раз стать Мирандой, словно Ассоль, высматривающей на берегу пасмурного моря своего принца, ужасаясь трагическому кораблекрушению.

(Джон Уотерхаус - Миранда.)

Мэри Шелли, беременная, осталась одна под карим небом Италии, в трагически и темно опустевшей, обезшеллинной вилле на берегу моря, так и не дождавшись летевшего к ней на всех парусах Шелли.

Она сидела на полу
И груду писем разбирала —
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала —
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела —
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело..

(Тютчев)

Мэри сидела на полу, и перебирала стихи Перси Шелли, посвящённые ей, похожие на нежные письма с того света.
Ей казалось, что Перси говорит с ней синим голосом неба, моря, цветов.
В открытое окно, вместе со звёздами, вливался ласковый ветерок, грустно и светло целуя её плечи, лицо...
Мэри брала прохладную нежность ветра в ладони, набирала в них, над светлой рябью листов, карюю пену стихов, и целовала ветер, стихи... словно бы целуя и милый ей голос Шелли.

Именно благодаря Мэри и её заботе о стихах Шелли, мы можем читать его неземные стихи, в которых живы Мэри и Шелли, говорящие с нами голосами моря, звёзд и цветов.
Мэри до конца своих дней, даже будучи парализованной, нежно берегла память о своём гениальном муже, подготавливая биографию Шелли.
Похоронена Мэри в часовне св. Петра в графстве Дорсет вместе с сердцем Перси Шелли, выхваченным из погребального костра на берегу моря, при кремации поэта.
Сердце своего мужа Мэри носила у себя на груди, у своего сердца.

Ночь прихлынула к окну. За окном - беззвёздная ночь. Сейчас на моём столике лежит открытая книга стихов Шелли, и её ласково освещает настольная лампа, окружной, прозрачной пеной света, словно фатой, обнимая книгу, мои руки на книге.

Мемориал Шелли и Мэри в монастыре Снristechurch в графстве Дорсет, созданный при участии сына Шелли - Перси Флоренса Шелли.