4 Медитация самоуничижения

Ом-м-м-м, я сито, сквозь которое просачивается текст этой книги. Ом-м-м-м, я решето, сквозь которое протекает сознание автора. Ом-м-м-м, я сонный сосуд, в который вливают «Книгу непокоя» и который всё равно остаётся пустым. Ом-м-м-м, не каждый на такое способен, поэтому я буду называть Пессоа Гуру.
Пессоа не только создавал целые миры своим творчеством, но и заселял их людьми, точнее, одним человеком — собою. Поистине, стоило бы поучиться у Пессоа, как жить в гармонии с Собою. В «Книге непокоя» он воссоздаёт Себя под именем Бернарду Суареша, который осознаёт Себя и от этого стремится к бессознательности. Социальные психологи любят повторять, что человеку свойственно иногда задумываться о себе, а иногда не задумываться. В первом случае человек будет находиться в состоянии объективного самосознавания, где сможет узнать о себе много нового — и не всегда приятного. Здесь-то и кроется проблема осознанности: это крайне некомфортное состояние, пребывая в котором можно обнаружить несоответствие между я-реальным и я-идеальным, да что там несоответствие — пропасть!.. А обнаружив — или попытаться устранить его, то есть развиваться, становиться лучше, или уйти «в несознанку», простите, бессознательность. В каком-то смысле Суареш — не просто продукт творческого сознания, а попытка бегства от разочарования в себе. Но при этом сам Суареш считает, что он человек, а не попытка, поэтому постоянно самоутверждается в жизни, обдумывая собственную природу — искусственную, сонную, скучающую. Беспокойную ли? Да, если называть беспокойством желание жить и нежелание предпринимать что-либо по этому поводу. В итоге Пессоа слишком тонок и изворотлив, а Суареш слишком чувствителен и самосознателен, чтобы людям было комфортно с этой книгой. Впрочем, мне было комфортно — но человек ли я? Вот в чём вопрос.
Я побывала на его месте — месте человека слишком чувствительного, чтобы жить, — но заставила себя измениться: так я попробовала на себе шкуру экстраверта. Быть им мне не понравилось, шкура была мне не по размеру, слишком тяжёлая и бесполезная, поэтому я вернулась в столь родное изолированное «бытиё». Однако, в отличие от Суареша, теперь считаю бесстыдно неправильным вопить по углам, будто я одинока — только-то и всего.
/Чертассдва! Я не одна, меня трое, и нам вместе весело./

Три мои субличности, тульпы, если хотите, очень разные, кто-то злой, кто-то общительный и до зубовного скрёжета положительный, кто-то занудствует потихоньку, компенсируя недостаток осознанности [вообще-то сознательности] у остальных. Как и у Пессоа, у каждой моей субличности есть своя, так сказать, «специализация» — область, в которой она проявляет себя ярче и охотнее всего. Например, Настя отвечает за фантазию, пишет где-то там себе свои рассказы и стихи, проводит много времени в космическом молчании и предпочитает не высовываться, а Бася, как уже можно было догадаться, пишет этот отзыв, готова поддержать любой разговор, всё время заводит новые знакомства, любит весь мир и любит нравиться всему миру, общительная весёлая девчонка, завтра, кстати, пойдёт в татустудию, [но вам же об этом знать не обязательно, остановите кто-нибудь уже её!!..] Есть ещё кто-то третий, но тут и вовсе лучше промолчать. Так вот, у каждой субличности свои интересы, свои темы, свои области. Субличности Пессоа — все сплошь творческие, называются гетеронимами, обладают не только уникальным характером, но и собственной продуманной биографией — за исключением Суареша, который скорее полугетероним, настолько он близок автору. С ним можно познакомиться благодаря «Книге непокоя», от него — услышать про Альберто Каэйро, через его посредство — понять самого Пессоа. Но после такого необычного знакомства к Суарешу возникает одна крупная претензия: он не развивается, не учится на своих ошибках, он будто закостенел и стал сосудом, куда Пессоа сливал одни и те же ненужные эмоции — беспокойство, боль и сонные блуждания мыслей. А если воспринимать его как проект, то расстраивает, что книга звучит на одной протяжной ноте — автор не развивает ни своё мастерство, ни своего «протеже».

Но хочу оговориться, что с этим угнетающим стазисом никак не связано то, что в книге практически ничего не происходит. Это мне как раз понравилось. В обычной жизни, знаете ли, тоже днями и неделями ничего не происходит, — это-то и делает Суареша настоящим человеком. Он обладает творческим любопытством, которое в реальности обычно не к чему приложить. Поэтому Суареш испытывает интерес /не совсем добрый/ и нежность /не совсем тёплую/ к живущим бессознательно. Он сравнивает это с чувством умиления спящим человеком, ведь во сне любой становится похож на ребенка — чистую душу, сияющую, не обременённую складками и морщинками тяжких дум.

«Чем более отличается от меня кто-то, тем более реальным он мне кажется, потому что менее зависит от моей субъективности. Именно поэтому, предмет моего исследования, прилежного и постоянного, — то самое заурядное человечество, которое я отвергаю и от которого себя отделяю. Люблю его, оттого что его ненавижу. Мне нравится его видеть, оттого что мне противно чувствовать его. Природа, восхитительная для глаз, доставляет немало неудобств для жизни...»

Обычно Суареш отрицает, но иногда всё-таки признаёт, что и сам ничтожен перед лицом Бытия, не отдавая все лавры ничтожности и разочарования Пессоа. В такие моменты он сливается с человечеством, которое любит и ненавидит. Гармоничность осознаваемого бессознательного при чтении «Книги непокоя» настраивала меня на какой-то особый медитативный лад: книга непокоя — медитация ничтожества — гуру небытия. И если Бытие величественно нависало над ничтожным человеком, то величие Небытия простиралось над всеми мелкими и греховными удовольствиями мира. На несколько сотен страниц ты отказывался от них, чтобы хоть ненадолго возвеличиться перед лицом небытия, отказывался и становился Бернарду Суарешем, наблюдателем, исследователем, философом.
Да, Пессоа, может быть, и гуру, но Суареш — доморощенный (в хорошем смысле этого слова; кстати, вы заметили, что это первый лично мой комментарий в скобках? а то вечно стоит Басе сесть за рецензию, как понабегут в голове всякие и вставляют к месту и не к месту свои комментарии, лапочки, блин, такие) философ. И воспринимать «Книгу непокоя» нужно именно с этой позиции, именно к этому нужно быть готовым, чтобы не сдаться на первой сотне страниц. Книга прекрасна в своей неспешности и бессобытийности, для неё стоит изыскивать свободное время среди повседневных забот, чтобы превратить насилие этой необычной философии над разумом в медленное удовольствие.