5 Повесть о потерянном времени

Свиток с Повестью был обнаружен на развалинах церкви Святого Спаса в Жиче, когда в конце XIII века смогли найти хоть немного времени для реставрации разрушенного осадой Спасова дома. Имя автора осталось сокрытым для истории. Оригинал почти не пострадал в осаде, долгие годы хранился в архиепископской церкви, — он оказался назидательным и чудесным (в буквальном значении слова «чудесный») поучением для потомков. Список ниже приводится с благословения Сербской православной церкви.

Посвящается пережившим осаду

Начало или конец. В начале было Слово, но до того, как Слово оказалось с Богом
и само стало Богом, ничего не было. И в конце, когда произнесут последнее Слово,
снова ничего не станет. Такова суть любой повести. Но не мнилось нам с братьями,
не гадалось и не предвиделось, что последнее слово в нашей повести будет сказано
столь скоро и столь скоро от нас ничего не останется. И в этот последний час мы
молимся не о своих душах, а о спасении и сохранении Спасова дома. В последний
час, прежде чем просыплются хрустящие зернышки праведных душ в борозду
посмертия, скромная рука послушника выводит на сем свитке дрожащие буквы
хроники осады церкви Святого Спаса. И да простит меня Господь Бог, коли
я где отступлюсь в ужасе от истины, иль по скудоумию не смогу правильно
описать виденное и угадываемое, иль словом неловким взметну пыль на дорогах
читающих сердец, ослепив их и заставив отступиться от сей повести.
Последний поступок можно было бы оправдать тем, что для каждого слова есть
свое перо — а у меня в распоряжении только чудесное, белое и единственное. Но
я не ищу оправданий и каюсь перед лицом Вечности.

Помолившись, отправимся в катехумению, чтобы начать наконец-то повесть.
Не могу уповать и надеяться, что от катехумении хоть что-то останется опосля,
поэтому опишу ее насколько возможно подробнее для понимания того, как была
устроена наша повесть.
С верхнего этажа церкви Святого Спаса открывается лучший вид на окрестности.
Здесь-то и размещалась катехумения, из окон которой можно было видеть дивные
вещи. Первым было окно красного мрамора — то, на котором когда-то давно
отдыхала ласточка вселенского патриарха. Окно размером с утренний щебет
ласточкиной радости. Окно, которое смотрит на нынешнее вблизи, — через него
можно увидеть всё таким, какое оно есть.
Вторым и третьим были окна, возле которых с давних пор царицы провожали
и встречали своих государей, когда те отправлялись на битву и возвращались
после нее. Через второе видно, как все было на самом деле, через третье — что и
как с нами будет. Оба окна были вырезаны из голубого мрамора. Оба были
настолько же широки, насколько женщина в полдень боится одиночества, и
настолько высоки, насколько женщина в полдень трепещет, ожидая встречи
с любимым.
Четвертое окно, вырезанное из зеленого мрамора, было тем самым, на котором
некогда отдыхал двуглавый орел самого василевса. Окно такое же, как двукратный
клекот после полудня, когда орел видит бегущую через поле ласку. То было окно
нынешнего, вдаль глядящее, и братья любили его сильнее прочих — ведь оно
выпускало на волю наши смиренные мечты.
Последнее окно открывалось во внутренний дворик церкви и, когда наступал черед
открывать его, сподвигало игумена собраться с мыслями во благо церкви и братьев.

Каждый новый день мы по старинному завету открывали окно, соответственное
по очереди для этого дня. Строго-настрого запрещалось открывать окна
не ко времени, и мы свято блюли завет, поэтому каждый новый день начинался
новой главой нашей повести, которую мы могли наблюдать в очередном
окне. Нынешнее вблизи — прошлое — нынешнее вдали — будущее — настоящее
внутри церкви; нынешнее...

Окно нынешнего. Истина нынешнего была так страшна, что хотелось зажмуриться
и очей более не открывать. Но малодушие никого не приведет в царствие божие,
поэтому скрепя сердце, братья мои, выслушайте, что приготовила для нас гневная
действительность.
Церковь Святого Спаса окружило (насколько это возможно) войско многострашного
князя видинского Шишмана. Он прошел незамеченным сквозь земли сербские
и явился прямиком под Жичу, что многих из братьев навело на мысль, а не нужно
ли ему здесь что-то совершенно конкретное. И эта нужда, эта животная эгоистичная
жажда так отравила его разум, что спасти нас может только Бог. Помолившись,
мы обезопасили церковь чудом Вознесения, но сможет ли отчаянная вера
пересилить злой гений? Это станет известно лишь в конце повести. Пока остается
лишь наблюдать, как на бывшем местоположении Спасова дома хозяйничают
войска во главе с тремя всадниками Апокалипсиса: князем Шишманом на вороном
коне, что принес на подоле плаща своего Голод, корысть, предательство и смерть;
с под(лево)ручным Смильцем на рыжем коне, который стряхнул на землю нашу
с полей своей бубенцовой шляпы Войну, раздор, гниль и первую кровь; и с
под(право)ручным Алтаном на белом коне, развратным, как Чума, и таким
разрушительным, какими только могут быть силы природы.
Так где же последний всадник, спросите вы? Сие лишь мои догадки, но давайте
попробуем заглянуть в прошлое.

Окно прошлого. Вот видим мы, как строилась церковь, но сие зародыш повести,
а нам нужно во времена поглубже. Вот эти, сдается мне, подойдут: Венеция,
Энрико Дандоло, дож Республики Святого Марка, используя крестоносцев в угоду
собственным интересам, в конце концов, увлек их идеей похода против церкви
Константинополя. Он умирал от заморози, и вот какое описание этого дьявольского
отродья нашлось в летописях начала века: «Невероятно бледный, даже на зеркале
не оставлявший следов от дыхания, с бородой и волосами, покрытыми в жаркие дни
игольчатым инеем, Энрико Дандоло распространял вокруг себя такой студеный
холод, который мало кто мог выдержать». Осада Константинополя увенчалась
успехом, и тогда стало ясно, что все затевалось ради единственного предмета,
который мог бы сделать дожа Венеции бессмертным! Обзаведись он им, возглавь
он Конец света на бледном коне (в тон собственной коже), — и за ним бы сам Ад
последовал. Но неисповедимы пути господни, и я могу лишь радоваться, что этот
страшный человек остался в прошлом, прозябая без остальных всадников,
что могли бы ему помочь. Да полно, человек ли он? Каким могуществом
и коварством надо обладать, чтобы обернуть Крестовых поход себе на пользу?
Истина прошлого оказалась ничуть не менее страшна, чем истина нынешнего.

Окно нынешнего, вдаль глядящее. И вот мы вернулись к насущному, ломая голову:
как поход Дандоло связан с темными нуждами многострашного князя видинского,
забравшегося вглубь сербских земель ради осады Жичи. Какая из реликвий Спасова
дома могла привлечь к нам этот сгусток тьмы? Пришел ли он заради частицы
Христова креста, части одеяния и пояса Богородицы, малого киота с частицей
головы святого Иоанна Крестителя, белого ангельского пера, мощей апостолов,
пророков, мучеников… Нет, то весьма сомнительно, ведь реликвии имеют ценность
лишь для истинно верующих. Тогда он желает заполучить наши окна? Так ему с них
никакого проку, ведь ни один тиран и злодей не позволит людям видеть правду,
скорей уж поспешит разбить окна нынешнего, залепит яркими красками окно
прошлого, на правах победителя переписав историю, и извернет последнее окно
в светлое будущее, чтобы оно смотрело лишь вверх и вперед...
Аааапхчи! Каюсь, в задумчивости я прислонил к губам белое перо, и оно за это
отплатило мне нечеловеческой силы чихом. Ничего путного я так не надумаю.
Посему не остается иного выбора, кроме как прийти к очевидному выводу:
наверняка, правильный ответ у меня перед носом, но я не могу — не умею,
иль Бог не дал мне такого права, — сказать, в чем именно он заключается.
Я отложил перо в сторону и устремил свой взгляд вдаль. Настолько далеко, что
уже не видел, как где-то там на помощь церкви спешат два брата, два короля
сербских. Один из них так набожен, что ради спасения Жичи готов перевернуть
во славу Господа каждый камень на своем пути. Другой так горяч, что пустился
в дорогу без должной подготовки, не взяв главного — повесть, в которой
он добрался бы до нашей церкви. Картина за окном становится все мрачнее, осада
тянется и тянется, и не известно, чего ожидать. Надо бы заглянуть в будущее.

Окно будущего перенесет нас чуть ли не на семь сотен лет вперед (не забыв,
впрочем, упомянуть и предысторию), чтобы познакомить с чудесным малышом
по имени Богдан. Непростое у него имя, но осененное добром. Непростая у него
судьба, но благословенная. Зачатый царицей от повелителя птиц, выношенный во
сне, рожденный в будущем и воспитанный простой горожанкой ХХ века вместе
с тремя приемными отцами из прошлого, — Богдан с самого детства был чудесным
ребенком. И он смог сотворить чудо: приоткрыл для смотрящих в окно будущего
тайну силы птичьих перьев и секрет правильно расположенных окон, через
которые можно смотреть в четырех основных направлениях времени. И он
не побоялся вступить в схватку с худшим злодеем всех времен — падшим
повествователем. Бедный Богдан! Мне сердце щемило всякий раз, как я видел, что
падший повествователь преследует его, — возможно, от того, что он был злодеем
и в нашей повести. Из-за него мы потеряли все отпущенное нам время и теперь
стремительно приближаемся к концу нашей повести. Да, эта хроника должна бы
рассказывать повесть о потерянном времени, но как же больно о том писать!.. Нет,
я не в силах!.. Поэтому как и раньше я ни словом о том не обмолвился, так и впредь
собираюсь молчать. На все воля божья. Однако свой предпоследний духовный долг
вижу в том, чтобы внушить потомкам предостереженье от падших повествователей.

Вот что говорят древнейшие летописи: «Удивительно, чем ближе к нам какая-
нибудь вещь, тем менее вероятной она кажется. Существуют падшие рассказчики
повестей, такие древние, что смерть с неведомых пор ходит за ними по пятам,
несмотря на то, что жизнь их — это просто очень длинный вымысел. Боясь
обратиться в ничто, они создали особое пространство историй: стоит им
хоть на мгновение мелькнуть в какой-то истории, и они уже поселяются в ней,
тайно, чтобы их никто не узнал, когда они появятся в следующий раз. Чуть-
чуть в одном рассказе, чуть-чуть в другом, так они и поддерживают свое жалкое
существование. Когда-то мир показался им недостаточно большим, и видимо
поэтому они принялись алчно расширять его, придумав первое братоубийство.
Возник порочный круг, возобновляющий цели, для которых были предназначены
повествователи. И вот уже сотни и тысячи человек гибли в какой-нибудь битве,
только чтобы некий повествователь занял место властелина истории и так или
иначе некоторое время пожил в своей повести, созданной из грешных и
эгоистичных побуждений. Когда им казалось, что и этого мало, они сжигали
города, стирали с лица земли государства и даже держали под гнетом постоянной
тирании некоторые народы, особенно те, которые любят сказки, как, например,
их любят сербы…»

Конец или начало. Я поведал обо всем, о чем следовало. Мой предвзятый
взгляд мог исказить увиденную картину, и коли в вас зародится такое сомнение,
найдите в себе смелость собственными глазами заглянуть в каждое из окон. Как ни
грустен конец, но у вашего покорного слуги не осталось более времени описывать
и объяснять. В окошке, выходящем в церковь, я вижу, как братья мои готовятся
к последней молитве — нашему последнему духовному долгу, прежде чем мы
предстанем перед Отцом нашим небесным. Пора и мне спускаться из катехумении
навстречу отмеренной Богом доле. Коли не потеряли еще время своей жизни,
помолитесь за наши души. Пройдут годы и века, и на пороге церкви Святого Спаса
возникнет женщина с младенцем на руках, и начнется новая повесть…
Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй нас.

(Все оставшееся на свитке пустое место было заполнено молитвами, записанными множеством дрожащих рук).