4

– А мы могем помереть? – вдруг спросил Шро после многочасового молчания.
– Это уже не важно, – ответила я.
– Почему?
– Потому что мы встретились.
Он прищурился. Задумался. И заулыбался. Стальные зубы его засверкали на солнце.
– Я понял, сестренка! – радостно прохрипел он. – Я все, б.. на х.., понял!

Это была тяжелая работа. Иногда нам приходилось простукивать до 40 человек в день.

Я простучала эту книгу - она пустая. Как еда из Макдональдса: сглатывается в миг и в самый момент поглощения кажется вкусной, но через полчаса ощущение, что накормили пустотой. И это не так плохо, как может показаться на первый взгляд. Титульный роман "Ледяной трилогии" написан первым, окаймляющие его приквел "Путь Бро" и сиквел "23000" - после; тот и другой не в пример интереснее и ярче "Льда". По крайней мере, не столь сюжетно убоги, значит можно констатировать положительную динамику. В предваряющем романе уютный аромат "так упоительных в России вечеров" и безупречная стилизация под автобиографический роман серебряного века; в заключительном - детективная интрига и обаятельные герои. "Льду" похвастаться нечем.

О завиральной философии двадцати трех тысяч лучей чистого света, я говорила вчера, рассказывая о "Пути Бро". А здесь она даже не на роли высокого пафоса, не фоном, но в качестве главной интриги и двигателя сюжета. И ничего, кроме нее, в сухом остатке. Если не считать привычных для автора анально-вагинальных маргиналий, да сопутствующих просторечий: пердеть, срать, ссать (сцать - как вариант). Радует, что кала здесь не едят (что тоже привычно у автора) и почти не едят людей, за исключением эпизода в блокадном Ленинграде. Все-таки с течением лет Владимир Георгиевич склоняется к мысли больше щадить своего читателя, что не может не радовать.

Огорчает, что других поводов для радости книга не подарит. Простота событийной канвы за гранью примитивности; фирменная сорокинская фрагментарность, обычно позволяющая создать иллюзию сложности широким охватом и стилистическим эквилибром, на сей раз не срабатывает - тройка "новообретенных" как трое из ларца одинаковых с лица, несмотря на гендерную и возрастную дифференциацию. Студент, проститутка и бизнесмен говорят одним языком и некоторое количество англицизмов в речи последнего лишь усиливает эту унылую одинаковость. Живые герои никогда не были сильной стороной писателя, но обычно ему удается одной-двумя яркими деталями создать запоминающийся образ - здесь мимо.

Ввергает в оторопь алогичность вставной новеллы - исповеди Храм. Это вот для чего такой прием: обилие просторечий и диалектизмов в части детства; смесь канцелярита с эзотерической восторженностью в продолжении? Чтобы показать как-бы развитие характера в динамике? Не вышло. Я еще не вполне разобралась в отношении автора к своим ницшеанствующим героям, но на взгляд стороннего наблюдателя, они омерзительны и уровнем сложности сопоставимы с пиявкой прудовой. Хотя страсть как любят "говорить сердцем" с себе подобными, поверяя тайны мироздания, которые по версии "Льда" все заключены в двадцати трех словах.

Что, совсем плохо? Не совсем. Тут есть история крестьянской девочки Варьки. которая в "Теллурии" разовьется в новеллу о Варе и Колобке, самую мою любимую. И есть слово "пробировать", целых два восторженных абзаца которому я посвятила в отзыве об этом романе. Уже что-то.