4

Формат дневникового письма, как, впрочем, и письма фрагментарного, давно не является чем-то новым. Наоборот — здесь всё кристально ясно. Тем не менее, изысканность формы, достойно аранжированная тонким, почти воздушным, ненавязчивым языком (спасибо талантливому переводчику), — лучшее, что есть в романе.

Я называю книгу романом принципиально, хотя и осознаю, что это не совсем так. Вообще, вопрос о жанровом определении растёт не из замшелой советской догматической установки из разряда "роман или повесть?", всё это, конечно, бесполезно, но из вполне чёткой потребности в некоторой фиксированной оптике, опорной точке анализа. И хотя французская википедия категорична в своём est un roman autobiographique, недавнее английское издание, вышедшее в MIT Press, не может не радовать своей аннотацией:

An inquiry could be made into the book that results: Is it diary, memoir, poem, fiction?

Попытка обойти самый фундамент, т.е. авторскую интенцию, обречена. Строгая фиксация на читательском (авторском, венсановском, господи, чьём угодно) опыте — вторая ступень рассмотрения, предшествовать которой должно означивание некой теоретической почвы, которая, судя по всему, не была никем полноценно предпринята, хотя (каюсь) с академической литературой, посвящённой книге, я, увы, не знаком.

Если классифицировать Fou de Vincent как роман, то 4 звезды — явное преувеличение. Это несостоявшийся роман, хромающий структурно, сюжетно, да как угодно ("Пенсию" Ильянена могу привести как некий антипод — во многом схожее стилевое решение, но гораздо лучше, даже придраться не к чему), а оправдывать это несоответствие новаторством (да и где оно, собственно?) или автобиографичностью, передним планом опыта — пустое дело.

Из определений, перечисленных американским издателем, я выбираю первое: a diary. Перед нами, безусловно, беллетризованный дневник. В одной из сносок нам сообщают, что прототип Венсана скончался в 2011, совсем недавно, пережив самого Гибера на много лет, из чего следует, что писатель проецировал на фигуру возлюбленного самого себя — гадкое предвкушение смерти склеивало мысли, створоживало массу жизни. И это видно: недаром всякого рода вши, бляшки и язвы ничуть не ослабляют вожделение рассказчика. В этом смысле особенно показателен следующий небольшой абзац:

Венсан испражнялся, сидя на унитазе и я пытался у него пососать: это был не какой-то порок, извращение или попытка возбудиться особым образом, это был просто любовный порыв.

А как, в конце концов, можно не любить самого себя? Родного, но как будто бы отдаляющегося (а потом слёзы в коридорах метро — всё-таки родного); грязного, пархатого, жалкого и отвратительного вплоть до сердечной боли, когда, ненавидя себя, стираешь пропитавшееся опостылевшей болезнью бельё после ночи вместе, которая в итоге окажется последней. Гибер говорит о насущных и, за неимением лучшего слова, интересных вещах — но говорит о них поверхностно, просто, даже несколько наивно. Не то чтобы наивность непозволительна писателю — порой она даже идёт — но здесь не тот случай. Все выведенные мною темы: неприятие болезни, отношение к СПИДу в целом, подобная любовь, жизнь-смерть и прочее — невероятно важно.

Чтобы назвать Без ума от Венсана романом, нужно сначала преобразовать само понятие романа. Да и куда тогда девать такой замечательный жанр, как беллетризованный дневник? По справедливости книга заслужила 3 звезды от силы, может, 2.5, но почему-то очень хочется сделать скидку. Ну что ж, если хочется, значит так надо.

Ставлю четвёрку — наверное, за важность проблематики и потенциал.