3.5

Ты занят делами, ты грезишь о чём-то желанном,
О завтрашнем дне рассуждаешь, как будто о данном,
Как будто вся вечность лежит у тебя впереди…
А сердце вдруг – раз! – и споткнулось в груди.
Кому-то за звёздами, там, за последним пределом,
Мгновения жизни твоей исчислять надоело,
И всё, под ногой пустота, и окончен разбег,
И нет человека, – а точно ли был человек?…
И нет ни мечты, ни надежд, ни любовного бреда,
Одно Поражение стёрло былые победы,
Ты думал: вот-вот полечу, только крылья оперил!
А крылья сломались – и мир не заметил потери.
М.Семёнова

В страну прошлого билеты не продаются, как писалось «в круге первом».
Путёвки туда тоже не найти, с проводниками не договориться, на перекладных не добраться, пешком по компасу не дойти, нет такого конечного пункта. Но по прошлому ходят электрички, автобусы, поезда… Особенно поезда, особенно отечественные, особенно старые, особенно в холодное время года, когда мороз паучьими лапками пробирается изморозью по грязному окну. Едешь, бывает, чёрт знает куда, свет уже приглушили, а ты не спишь.
Сидишь, подобрав ноги, привалившись к стенке, закутавшись в казённое одеяло поверх ещё пахнущего домом свитера. Глядишь, как за окном проскакивают огоньки станции, после которых всё ныряет в колючую еловую тьму. Лбом прижиматься к холодному стеклу, чтобы рассмотреть в темноте скованную льдом речку или занесённую снегом опушку леса, совсем не хочется. Так и сидишь, окутанный чужим храпом, тихими переговорами, запахом ещё мокрых от снега шерстяных шарфов, звяканьем ложечек в сладком чае, свистом ветра за окном, собственными мыслями. Проваливаешься в короткий полусон, в который реальные звуки и разговоры чужие вплетаются, тело дервенеет, мелькают под нервными веками забытые (и существовавшие ли?) образы – вот ты мальчишка, не по годам серьёзный и увлекающийся, представляешь штурм Измаила твоими белыми крысками, а зимой ты лепишь сфинкса, лицо вот только никак не получается, а отец зачем-то лепит морковку и всё тянет домой, неужели он не понимает, что нельзя сфинксу на лицо морковку, и домой тоже нельзя, и вот ты уже другая душа, живущая по своим временным законам, тело развивается куда быстрее, чем ты, тебе шесть, а в голове – всего год, слушать бы клацанье ножниц и не знать никогда, что судят где-то женщину за убийство ребёнка, а где-то мужчина в крови замерзает в снегу, на скамейке ревёт одноногая старуха, а за секс с животными при Екатерине отправили бы в ссылку...

Тряхнуло что-то, разбудило тебя, глаза раскрыть – целое дело, веки тяжёлые и набрякшие, губы сухие, шея потная, ноги затекли, а реальность медленно сгоняет с тебя морок сонных воспоминаний.
Какое оно, твоё прошлое? Вспоминаешь ли ты его в строгой хронологической последовательности? Вряд ли. Картинки из прошлого проступают акварельными разводами на воде случайно, подхлёстываемые знакомым запахом, звуком, голосом, цветом. Перетекают одно в другое, путаются, спорят, продолжают друг друга.

«Взятие Измаила» - как раз поезд, едущий от станции, название которой помнит разве что проводник, к станции, название которой ещё некому придумать. Повествование убаюкивает полусонным бормотанием, персонажи меняются щелчком пальцев, столетия сменяют друг друга, лишь одно остаётся неизменным – люди хотят жить. И живут они сложно, колко, больно, ранят друг друга, ранятся об окружающую действительность, лелеют друг друга, спасают, уничтожают, воскрешают, а затем хоронят... Автор разворачивает перед одурманенным читателем разные полотна, стряхивая пыль с гобелена, который не разворачивали с революции, а затем сменяя его плакатом, с которого ещё не сошёл запах типографской краски. Это всё – декорации, на фоне которых люди будут штурмовать, штурмовать и штурмовать собственную жизнь. Главные герои здесь не конкретные люди, но мыслеобразы, кашель ушедшего времени и шепот текущего.
Будь книга рисунками – это были бы карандашные быстрые зарисовки на кальке. Накладывай один лист на другой – некоторые линии совпадут, дополнят друг друга, создадут цельный образ, некоторые так и останутся обрывочными, понятными лишь в меру собственного восприятия. Как и в нашей жизни не все события являются сутеобразующими, жизнь – она ведь не продуманная пьеса, а сплошная импровизация.
Постепенно по карандашному рисунку проступают чернильные линии личных воспоминаний автора, которым на смену придёт ваше собственное прошлое.
А уж сколько на этой кальке будет тоненьких прожилок в виде отсылок к русской литературе, фольклору, судебным документам, адвокатским речам – успевайте замечать, это действительное удовольствие.

И опять убаюкивает ход поезда, мерещится осклизлая поганая шапка на голове, медная коса, обёрнутая вокруг шеи, чтобы не мешалась, полотенце на руке, останавливающее кровь, морфийная настойка в глотке, крепкая женщина, развешивающая в мыльной мокрой жаре выстиранные вещи, гроза, вырастающая за девичьим силуэтом на велосипеде, дурацкий кед на искусственной ноге, голоса присяжных, неизвестный водитель, сбивший ребёнка, свинья, привязанная к лошади и стёршая свою спину о землю...

Резкий толчок заставит мигом проснуться – поезд стоит, надо выбегать, ты наверняка проехал, скорее, хватай вещи, чтобы проводить уходящий состав взглядом с заброшенной станции. И всегда после таких снов не сразу понятно – где ты?
Где я?