5 Монолог... куклы?

И когда на землю прольются первые аккорды «Минорного свинга», когда ветер судьбы подхватит и унесет в порыве известных па, она поймет, что снова теряет чувство реальности. Только запрокинет голову, взметнет негаснущим пламенем волос в воздухе и покорится. Шаг, первый, второй – вслед за ним, в унисон его движениям. Плыть на руке, отстраняться и льнуть к груди. Повторять и повторять сложный рисунок упоительного танца, в котором каждый порыв есть чувство, потаенная эмоция, сжигающая изнутри. В глазах медового оттенка отразится усмешка, но лишь на секунду, ведь со следующим поворотом головы лицо изменится до неузнаваемости, до бездонной грусти, до тихого отчаяния. А рядом бьется его сердце, то замирает, то бешено скачет, в такт сложному контрапункту синхронных движений. Затуманенный взгляд и любимые теплые руки, вновь и вновь перехватывающие нити, заставляющие признать поражение.

И в этом стремительном вихре движений, пока земля уходит из-под ног, ей снова привидятся хранящиеся в глубине души картины. Далекий, родной Львов, растворившийся в паутине уютных улочек, в говоре, причудливо соединившем русскую и польскую речь. Ей вспомнится и Сахалин. Город его детства, где на сопках уснули оставленные синтоистские храмы, а в бухтах плещется глубокое синее море. Воскреснет по памяти детство, переливы маминого голоса, навечно запечатлевшиеся в памяти, и … Марты-и-и-н. Такой далекий и близкий одновременно, то появляющийся, то исчезающий.

– Забери меня, Мартын! Забери меня отсюда!!!

Но неведомый кукловод тянет и тянет за нити, добиваясь синхронного шага. Ему не расскажешь, что на задворках сознания всегда хранится далекая улыбка хрупкого малыша. Сына. Ему и не нужно объяснять. Ведь эта боль денно и нощно разрушает и его самого, рвет душу на части. Заставляет сжимать в бессилии руки, погружаться в молчание, помнить. Она не оставляет ни на минуту – ни за ширмой, ни в тесном плену больничных комнат, ни в уютной Басиной кухне.
А так хотелось бы вздохнуть полной грудью и, наконец, почувствовать себя живой. Вдали от всех этих кукол, с немым укором взирающих из каждого угла, вдали от своей копии - легкой, точной, притягательной, день за днем крадущей его у нее. Так хотелось бы на минуту забыться в красоте зимней Праги с ее хороводом лавочников и мастеров, диковинной гипсовой прелестью ангелочков, зверей и лиц, примостившихся на карнизах старых домов. Так хотелось бы вновь почувствовать себя … любимой! Бежать со всех ног, делить одно чувство на двоих, проживать и проживать то далекое лето, затаившее счастье в эскимо на палочке, в совместных прогулках и недолгих встречах.

- А потому хватит! Ты слышишь, перестань! Я решу сама, кем мне быть, и уж точно как-то смогу без этих нитей. Да и ты совсем не кукловод! В тебе бьется большое и доброе сердце, оно любит и сможет прекратить этот головокружительный танец, найти ключик к замысловатой кукле с секретом и обрести покой.

И пусть повиснут руки, пусть ноги застынут в произвольном, неуклюжем па. Лишь бы только закончился этот бесконечный акт самопожертвования. С последними аккордами свинга они остановятся, но останутся рядом. Уже более не соединенные танцем и все же неразлучные. Ведь есть нечто куда более крепкое этих навязчивых нитей. Есть любовь. И потому она не уйдет. Она будет здесь. Смахнет огненную прядь со лба и широко раскроет глаза навстречу счастью и новому дню. Ведь, в сущности, кто она… Думаете, кукла? Как бы ни так. Она дышит и чувствует. Она – человек. Она – это я. Она – это ты.

- Я сам ее видел вчера на экране, Борька, видел! Плавает, как рыбка: еще страшилище, но такая красотка – просто куколка!
И тут как огрели меня.
– Нет!!! – заорал я в трубку, не стесняясь медсестры и сослуживца, прянувших от моего ора к дверям, как испуганные зайцы. Я чувствовал лишь слепящую ярость и желание отдубасить его, как собаку: – Нет, сукин ты сын! Не сметь!!! Не куколка! Ты слышал? Она – не ку-кол-ка!!!