5 Ожившее прошлое. Неудобное и восхитительное.

Он – пришелец из прошлого.

- Лежи, лежи смирно!, - говорю я, вжимая его коленом в прокрустово ложе моей рецензии. Безуспешно, ничего не получается. Он слишком силён и упрям, слишком хорош.

Такие книги действительно никто не читает, их не переиздают под модными обложками. Их получают в наследство с прочей рухлядью и потом пытаются пожертвовать районной библиотеке.

У современного взрослого вряд ли найдется время для такого объемного чтения (четыре тома из собрания сочинений!), и это не осуждение, а констатация.

Что до меня, то волей вселенского разума я прочла «Жан-Кристофа» за это лето дважды, выпустила джина из бутылки или пришельца из пентаграммы – и теперь не знаю, что с ним делать. И что писать в рецензии.

Пересказать сюжет? Жизнь немецкого композитора Жан-Кристофа Крафта, от колыбели до смертного одра, от родного прирейнского городка до Рима и Парижа, от безвестности до признания. Друзья, возлюбленные. Искания, даже приключения – все, что наполняет жизнь человека.

Этому же сюжету соответствует и «Доктор Фаустус» Томаса Манна – совершенно другая, но более близкая к нам книга. Более близкая – потому что Томас Манн пытался ответить на главный вопрос XX века: «Как в Германии мог возникнуть фашизм?». Ромену Роллану до этого вопроса далеко, «Жан-Кристоф» заканчивается в 1912 году, нависая над пропастью мировых войн, но не падая туда.

Роллан вообще думает, что мир не рухнет вниз, а разбежится и взлетит. Он верит, что все «болезни роста» пройдут, и настанет то самое светлое будущее.

«Жан-Кристоф» это встреча с другой ментальностью. Это мироощущение без Освенцима, это вера в то, что пока мы живы, то ничего еще не кончено, что всегда есть продолжение. Это вера в высшую гармонию – «царственную чету любви и ненависти», вера в божественный смысл.

У Томаса Манна описана гибель этих идей европейско-христианской цивилизации.

Получается, что Жан-Кристоф - это ископаемое, интересное с чисто археологической точки зрения? Нет, он живой. Я понимаю его.

Первые книги, посвященные детству – прекрасны. Чистым удовольствием было перечитать их – сколько мелочей, мягкого юмора, сколько внимания к миру ребенка. И последняя книга тоже прекрасна и вне времени – о мудрости счастливой старости. Счастливой – не значит, что герой облеплен внуками, это значит, что он в ладу с собой.

А вот средняя часть – молодость и зрелость – не хочет подлаживаться под возвышенный тон соседей. (Ах, упрямый Кристоф!) Эти книги тяжеловесны, ибо автор там клеймит. Французское, немецкое и итальянское общество, светские нравы, искусство, даже пролетарии – никто не уйдет обиженным, все получат свою долю порицания.

И тут у меня двоякое отношение – с одной стороны, любопытно читать все эти филиппики просто как исторические факты или «ничто не ново под луной». С другой стороны – слишком гневно, слишком серьезно. Мое современное клиповое мышление корчится и страдает.

Уже после я поняла, что эти пространные рассуждения были необходимы – иначе Жан-Кристоф проплыл бы бестелесным ангелом в вакууме, далеким от всякой конкретики.

Еще раз пытаюсь загнать Кристофа в рамки и указываю на сугубую символичность всех персонажей и мест действия. Жан-Кристоф рождается от отца – непутевого виртуозного музыканта (Искусство-Ремесло) и невежественной, но любящей матери (Народ). Еще у него есть дедушка – Искусство-Служение. Его лучший друг Оливье появляется в месье провинциального вольнодумца и строгой консерваторши. Герои неизменно селятся в домах, чей вертикальный срез символизирует общественный строй. Их противники и спутники тоже не случайны и предельно дидактичны.

Как же эти блок-схемы можно читать?! А запросто и с удовольствием – столько плоти дает автор своим героям, столько в них жизни и черточек, которым веришь. Жан-Кристоф смеется и разрывает путы литературоведщины.

Даже многострадальный женский вопрос там неоднозначен. В романе нет ни одной нормальной (с моей точки зрения) женщины – все либо проститутки, либо невежи и ханжи, либо положили себя на алтарь служения мужчине и плохо кончили. Еще женщины виноваты в разложении общества и в том, что сейчас зовется «культом потребления». А уж подобные пассажи автора просто невозможно читать:

Как одинока женщина! Лишь ребенок заполняет её жизнь, да и то не может заполнить всецело, если она настоящая женщина, а не только самка, если у нее сложная душа и большая жадность к жизни, ей столько всего нужно сделать, что она не может справиться одна, без посторонней помощи! Мужчина, даже самый одинокий, никогда не бывает так одинок – звучащий в нем внутренний голос оживляет для него пустыню, одиночество вдвоем тоже не властно над ним – он почти его не замечает, продолжая свой монолог.

Но Жан-Кристоф не хочет быть просто еще одним шовинистом. Где-то ближе к концу романа, автор приходит к шокирующему выводу, что женщина – тоже человек. И получается, что приведенные им примеры – это «то, как не надо». Автор клеймит и призывает:

Внушите женщине, что она ответственна за свои поступки, что она хозяйка своих желания, своей воли, и она ею будет.

Лично у меня такое ощущение от всего этого: «ложечки нашлись, а осадок остался».

Между прочим, евреи, по Роллану, это почти как женщины. Ограничусь цитатой и избавьте меня от копания в этом вопросе, мне такого воспитание не позволяет.

Евреи – точно женщины: они превосходны, если держать их в узде, но господство, как первых, так и вторых, невыносимо, а те, кто подчиняется этому господству, просто смешны.

И все же Кристоф не так плох, как может показаться.

Он – великолепный музыкант и служитель искусства. Именно в этом романе я нашла самый точный рецепт и объяснение творческого труда – равновесие. Баланс между порывом и добросовестным, монотонным трудом. Вдохновение посреди безделья ни к чему не приведет, но и тупой конвейер ничего не даст. Тепличные условия губят талант, но и нищета может вынуть из человека все творческое. Проблеме искусства (тайм-менеджмента в искусстве – если говорить современно) посвящено много страниц в романе, их очень интересно читать.

А в конечном итоге всё-всё-всё – и евреи, и женщины, и искусство, и нарочитые символы, и остросоциальные изыскания – тонет, тонет в тысячах слов прекрасного, живого текста. Действительно – роман-река.

Если решитесь на такого шумного и большого гостя – то принимайте его со всеми достоинствами и недостатками, как пришельца из другого времени. Он хорош.