4 Выстрел в прошлое, реальное и подправленное.

Даже не знаю, с чего начать свою сумбурную рецензию. Мысли для неё собирала три дня, да так и не собрала.
За 5 месяцев игры роман "Место" стал самой обсуждаемой книгой в нашей команде:
- делали замечания о трудной судьбе неблагодарного Гоши; (по его описаниям сперва можно было понять, что Чертоги и Бройды очень состоятельны. Оказалось, что Бройды втроём жили в однокомнатной квартире, а позавчерашний суп едят не только живущие чужой помощью).
- вспоминали случаи о мало изменившемся общажном быте; (общаги не мужские, а школьные и студенческие. Приходилось наблюдать за беготнёй от комендантов и, опаздывая к полуночи, прошмыгивать перед вахтёрами).
- пытались представить неудобство сна на холодной сетке кровати без матраса; (проходили подобные школьные забавы).
- предполагали прототип безымянного журналиста; (сперва на Симонова или Эренбурга думали, но по ходу чтения решили, что образ собирательный).
- размышляли о повторённых в эпилоге словах журналиста о писателе как бездеятельном паралитике и про 200 стабильных лет (многовато двухсот, СССР и двадцати застоя не выдержал).
- после цитаты в одной из первых рецензий долго дискутировали об отражении в народной памяти Великой Отечественной войны и малозначимой для современников даты 5 марта 1953 года.
- возмущались отношению Гоши к женщинам и разошлись во мнениях о его браке с Машей; (реально его описания "грудёночек, плечиков и шейки" больше похоже на объявление по продаже машины: цвет - мокрый асфальт, бампер без царапин, комплект зимних шин, автомагнитола и сигнализация прилагаются. Я бы ещё с описанием лошади сравнила, но животных не опишу).
- удивлялись разножанровости вставок; (шпионский роман о Маркадере, военный рассказ о Висовине, много философских мыслей о России. В эпизоде ареста знаменитости есть что-то знакомое, будто раньше прочитанное, а вспомнить не могу).

Больше всего я зациклилась на времени действия и донимала экипаж монитора деталями и неувязками. В апреле читала книгу о космических 60-х, таких радостных, в надежде на мирное будущее с расцветом науки, а у Горенштейна в первой части романа будто и не те же 60-е: совсем другое, беспросветное мрачное время. Я бы первую часть отнесла к концу 50-х, 1958 или скорее 1959 год. В коридоре строительной конторы стенгазета к 8 марта с цветным снимком первого искусственного спутника, Гоше приходили повестки с датой 195*, мать Илиодора освободилась за год до описываемых событий. А с другой стороны, кукурузная кампания, июньские Новочеркасские события 1962 года происходят почему-то в сентябре-октябре, убийцу Троцкого выпустили из тюрьмы в 1960 году - в моей голове весь роман в один год никак не уложился. Время проваливалось, словно песок с откоса. В эпилоге Паша Зайцев кричит на Гошу:

А по нынешним гнилым хрущёвским временам вам это сходит с рук.

Причём Гоша прожил в Ленинграде уже несколько лет.... В общем, долго я запутывала команду, да сама так и не разобралась с этим ускользающим временем.

Зато настоящим эмоциональным ударом для меня стала позорная формулировка властей в свидетельстве о смерти Матвея Цвибышева:

Было место смерти, дата смерти и причина смерти… Город Магадан, седьмого марта 1938 года. Причина смерти паралич сердца.

Аналогичную бумагу, но с другими местом и датой получили мои родственники на прадеда. Его старшие внуки, никогда деда не видевшие, до сих пор в слабое сердце от несправедливого ареста верят. А я, дура, давным-давно читала "Архипелаг ГУЛАГ", но тогда не дошло, а только сейчас... Тугодумке Rita389 горько за то поколение и стыдно за власть, не смевшую написать прямо. Компенсацией двухмесячной зарплаты человека не вернуть, о возвращении имущества и недвижимости услышала впервые, только материальным трудных лет не отменить.
Страницы о чиновничьей бюрократии и Гоше, расправляющем плечи после реабилитации отца, летели на одном дыхании. Зато похождения будущего правителя России по разным политическим компаниям читались как в тумане, на них эмоций не хватило.
Я предполагала, что Гоша будет слоняться между разными группами реабилитированных но слегка ошиблась. Хотя и о таком развитии сюжета почитала бы даже с большим интересом, чем о молодёжи. У Горенштейна ярко и убедительно получились усталые большевики Бительмахер и играючи швыряющийся длиннющими цитатами Маркса и прочих классиков Фильмус. Его мировоззрение и тюрьма не поколебала.
Но чем дальше, тем безумней. Ненависть реабилитированных можно оправдать потерянным здоровьем, а "юношей" и прочих бездельничающих скульпторов чем, желанием самоутверждения? Хороши "подвиги" - избить пенсионерку Липшиц, чем бы там она ни прославилась, но трое на одну женщину...
Искренне было жаль жертву очередного "подвига" - убитого директора завода Алексея Гаврюшина. Человек в войну поднял завод, но о прошлом никто его не спрашивал. Этим мятежным юношам вообще угодить трудно, нашли врага и вперёд. Евреи ассимилируются - неправильно, сохраняют свои традиции - опять не так. А куда деваться людям? Сплошные банальности, а не рецензия.
Уже не помню, зачем Висовин полез в эти компании, но зря, он из всех оппозиционных групп был самым здравомыслящим. После адвоката Орлова Рабиновича и партии фашистов из сумасшедшего дома хотелось при чтении крутить пальцем у виска и присвистывать от недоумения, что за фарс и бред... Но автор жил в то время, ему виднее, какие оппозиционные течения показывать. Может, и такие существовали.
Пройдёт 20 лет, юноши найдут свои места в обществе, остепенятся и успокоятся. Часть молодой кипучей энергии их детей переключится с политики на искусство и музыку или на организацию централизованных отрядов типа "Берёзки" для борьбы с поклонниками неправильных течений в той же музыке. Всё пойдёт по новому кругу, а там и до перестройки с бизнесменами "в удобных тренировочных штанах" не далеко.
В целом, роман хороший, с ускоряющимся к финалу сюжетом. При случае надо перечитать и подумать над докладом журналиста. До Пасхи я немного переписывалась в сети с приверженцем одновременно монархии и сталинизма. Тогда я бурно не поняла слияния в одной голове несоединимого и рассуждать о чём-либо отказалась. Теперь, после прочтения романа Горенштейна, ничему уже не удивляюсь и охотно поверю в любые сочетания политических убеждений.