Рецензии на книги — Фридрих Горенштейн

Горенштейн — чистый яд со страниц, после его повестей жить не хочется совсем, но и умирать тоже не тянет. Чувствуешь тяжёлое бремя существования в вечном чистилище, из которого нет выхода. Мир в повестях Горенштейна всегда враждебен, агрессивен, злобен, полон клаустрофобии и агорафобии одновременно. Человека в нём сжимают заборы с колючей проволокой, кусачие собаки, грязные и холодные улицы, но это всё ещё полбеды — хуже всего люди, которые поначалу кажутся сладкими пуськами, но стоит только потерять бдительность, как они с медоточивой улыбкой на устах раз за разом без устали будут вонзать тебе в спину ножичек. Верить никому нельзя, даже самым близким, потому что в минуту слабости они тоже тебя предадут и растопчут. Каждый сам за себя, а человек в этом море безысходности слаб и вял, как…

Я выросла в интернациональной семье: предки мои с Волги, по отцовской линии – русские, по материнской – татары. До поры до времени я была типичным советским ребёнком и считала, что у нас все нации равны. Представить, что «все животные равны, но некоторые равнее других», было немыслимо. Как это часто бывает, первый раз я столкнулась с национализмом в собственной семье. Родители что-то выясняли на повышенных тонах, папенька явно позволил себе лишнее… Это было настолько отвратительно, что испортило мои отношения с отцом на долгие годы. С бытовым антисемитизмом, который, увы, в нашей стране никуда не делся, я познакомилась уже во взрослом состоянии. И вызвал он такую же оторопь. Ну, не могу я представить, что человека можно не любить только за то, что у него другой разрез глаз или форма…

Поскольку весь девятисотстраничный роман написан ракурсом «изнутри», т.е. с позиции первого лица единственного числа главного героя, то и вся основная ответная читательско-оценочная активность будет заключаться в оценке его личности. А личность (личность?! да ну!) перед читателем вырисовывается мерзопакостнейшая. Себялюб и эгоцентрик до мозга костей, ничего, кроме откровенного «Я, мне, моё», в этом мире и в этой жизни не замечающий и ни к чему другому не стремящийся. Напичканный злобой и подлостью по самую макушку клоп в человеческом обличье — клоп потому, что готов сосать кровь из любого встреченного человека и из любой ситуации. Неспособный ни на дружбу, ни на любовь, ни на признательность и благодарность. Видящий и воспринимающий мир только сквозь светофильтр с 50-ю оттенками серого.…

Любопытный, нерядовой, но рыхловатый роман, написанный в начале 70-х в стол.

Дальше ряд необходимых банальностей. Горенштейн – человек, судьба которого впитала многочисленные зигзаги политической истории России XX века. Репрессии, оттепель, кино, эмиграция. Все это, пропущенное через себя, вылилось в объемный роман о юноше (30 лет), живущем в оттаявшем хрущёвском Советском Союзе.

Книга состоит из четырех неравнозначных частей. В каждой из них наш герой борется за место, будь это просто койка в общежитии или место на политическом Олимпе.

Первая часть – шедевр. Если бы автор остановился после нее, книга могла бы войти когда-нибудь в школьную программу. Эта по-своему лиричная и насыщенная часть – советский Голод , печальная и трагикомическая повесть о юноше, вынужденном выживать в городе,…

Незаслуженно обойденный вниманием Фридрих Горенштейн. Произведение нельзя отнести к откровенно еврейскому, привыкшему веками скулить, подсчитывая при этом доходы, и откровенно эмигрантскому, захлебывающемуся обидой на покинутую Родину. Нет героического пафоса, нет спекуляций человеческими страданиями, воззваний к патриотизму и всякой другой надуманной ботве. В этом его своеобразие. Глубокие философские размышления на фоне послевоенных событий во вполне обыкновенной российской провинции. Обыденные ужасы поражают своей размеренностью и спокойствием.

Главная героиня довольно эгоистичная девушка, которая лицемерна, тиранит, кого может и плетет интриги. То бишь, обычный человек со своими тараканами. В 16 лет у нее однозначные желания, далекие романтические образы перед глазами,…

"Может, для того чтобы убить сидящий в крови апокалипсический страх перед неопасной для человека гибелью планеты, человек нелепо стремится к смерти искусственной. Психологами установлено, что многие из самоубийц панически боялись будущей неотвратимой смерти и потому убивали себя, чтобы убить страх." Жутко страшная вещь это "Искупление". И Война-то ведь уже отгремела, закончилась, на дворе стоит 1946 год. А все ничуть не менее страшно. И это не просто отзвуки и отголоски, эта война продолжается дальше. Теперь уже за то, чтобы накормить семью, пережить тюрьму за унесенные из столовой продукты, за свою любовь, за то, чтобы похоронить семью по-людски, убитую, забитую кирпичами, зарытую во дворе, убитую своим же соседом во время оккупации, война за то, чтобы окончательно не сойти с ума. И…

Постаравшись настроить себя позитивно на чтение очередного кирпича, предвосхищая некую достоевщинку-лайт по первым десяткам страниц произведения, довольно быстро ощущаешь, что автор настойчиво пригибает твою голову к окуляру микроскопа, чтобы ты во всех подробностях рассмотрел внутренности человеческой вши: серой, отвратительно мягкой, вяло шевелящей заострёнными членистыми ножками, просвечивающей мутным гранатовым пятнышком полупереваренной крови в сегментированном брюшке… Мелочь, а неприятно. Практически впервые встречаю такую мастерскую персонификацию (и это при таком-то объёме книги!), когда писатель погружается в ГГ, причём в антигероя, настолько глубоко, что это формирует авторскую речь — сложную, характерную, предельно личностную. Человеческая глупость и несостоятельность,…

Вместо тепла зелень стекла, Вместо огня дым. Из сетки календаря выхвачен день. Красное солнце сгорает дотла, День догорает с ним. На пылающий город падает тень.

Страшный роман. Знаете, я ужасно боюсь, когда можно любой кусок произведения подставить вместо нашей действительности спустя 50 лет после издания. Взяточничество? Пожалуйста! Террористические кружки? Сколько угодно! Психически неуравновешенные люди у руля? Да вы их встречаете каждый день! Отсутствие индивидуализма? На работе поглядите! Идейная преемственность поколений? Дети воровавших в 90-е отцов теперь депутаты! Герой произведения (а вместе с ним и мы) каждый день бережет свою идею от посягательства чужих. Он – паук, а паутинка (в идеале) – весь мир. В кокон идеи-чувства он прячется как в скорлупу от жизненных неудач,…

Далеко не всякий автор так сможет: взять в качестве персонажа рефлексирующего, инфантильного, агрессивного социопата - нарцисса, боящегося собственной тени и сделать из него главного героя, считающего, что вокруг него вращается вся вселенная, при этом прописать сюжет так, чтобы про похождения главного персонажа в качестве выдающегося борца за жизненные блага было интересно читать. Это высшее мастерство и профессионализм. Весьма жизненно показан путь становления гл.героя как личности, изменится он сам, изменится и его окружение. По показателям материальной обеспеченности, к которой так льнет главный герой, он несомненно достигнет своих целей, вопрос в том - кем станет он сам. Вроде бы неплохой парень Гоша, даже не парень уже, а вполне взрослый годами мужик, но вот то кошке врежет, то…

Место, о котором когда-то писал Фридрих Горенштейн, у каждого свое. Но этот самый каждый всегда один из многих в огромной толпе, что стучит копытами, отмеряя ровные шаги строем в тупом марше на восток. То, что имел в виду Горенштейн всегда налицо - одинаковое мышление, одинаковая реакция на его произведение, писанные как под копирку отзывы в одинаковое время. Стоять, шагать, бояться, равняться, не дергаться. Вдруг кто заподозрит в излишнем индивидуализме. Это так просто и спокойно, когда не грозит предстать перед другими в своей истиной личине, а только сидеть, протирать штаны, дежурно улыбаться, говорить и писать то, что укажут. Стадность - основная тема произведения Горенштейна. "Место" не рассчитано на массового читателя, привыкшего к стандартным, вычитанным из аннотаций, оценкам.…

Энциклопедия жизни Фридриха Горенштейна проста в эксплуатации, хотя и требует к себе особого внимания. Можно потратить на нее сколько угодно времени, даже заниматься ею постоянно. Объем (что-то порядка тысячи страниц) и содержание вполне все это предполагают. Время, собственно, то, о чем идет речь в "Месте", то, что для него требуется и то, чем пользуется постоянно сам Горенштейн. С каждым разом перед тобой открываются все новые и новые горизонты, они рушатся на тебя из-за угла, из темных подворотен тухлых советских городов, из тайников твоего неокрепшего мировоззрения.

Этот грандиозный труд по достоинству оценить невозможно. Сам Горенштейн говорил, что никакой великий не сможет подвести сам себе итог, отдавая дань мелкому. Кто-то другой говорил, что именно в этих мелочах скрывается…

Ужас отличается от страха тем, что в нем особенно большую роль играет поэтическое воображение. Потому ужас и родствен красоте.

Вот еще что интересно: у этой книги есть младшая, куда более известная англоязычная тёзка, и, конечно, любая параллель между полувековой давности повестью еврея-аутсайдера и романом популярного шотландца не только покажется притянутой за уши, но и поставит оба «Искупления» в довольно неудобное положение, когда две несравнимые вещи из разных реальностей приходится мерить «значимостью», устойчивостью против «вечности» и прочей «авторитетностью». Горенштейновское «Искупление» условно делится на три части, и — глупо, конечно, — в отношении первой из них это ненужное и невозможное сравнение всё-таки напрашивается на язык. Ни сюжет с «заявой», ни юность героинь или…

«Дом с башенкой» сложно назвать рассказом. Он подобен эскизу, наброшенному художником на скорую руку. Формат небольшой, и все же автор уместил на нем и наспех выписанный вокзал, и дом с башенкой, и женщину, продающую рыбу. На серо-голубом фоне изобразил мальчика, разыскивающего в незнакомом городе маму. Линии уверенно обозначены на листе, но работа не закончена.

Читать о войне всегда трудно. Читать о ребенке на войне неимоверно тяжело, потому что сама тема навязывает читателю ворох отчаяния, жалости, неподдельного горя. И пока я делаю заметки на полях, художник продолжает писать: маленькая варежка держится за проволоку, бессонная ночь в больнице, угрюмая медсестра… Образы собираются в мрачную картинку с известным мотивом: война способна сделать человека глухим к чужому горю, даже если это…

В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым. Книга Судей, 21: 25

"Господа, вы звери, - говорит прекрасная героиня Елены Соловей, - Вы будете прокляты своей страной". Никита Михалков снял много хороших фильмов, и одной только "Рабы любви" было бы довольно, чтобы оставить его в истории кинематографа. В "Солярисе", кажется, никто не говорит ничего, столь же знакового, но одного этого фильма было достаточно, чтобы миллионы зрителей назвали Тарковского и Лема любимым режиссером и автором. Сценаристом обеих картин был Горенштейн, их утонченной условности, остраненной отстраненности я невольно ожидала, готовясь познакомиться с ним в писательской ипостаси. "Место" оправдало ожидания с точностью до наоборот. Как готовиться к путешествию на цеппелине а…

Болезненная гипертрофированная чувствительность. Человек словно оголенный нерв; случайный мимолетный взгляд, любое неосторожное слово пронизывают насквозь, обжигают, лишают дара речи. И всё вокруг воспринимается крайне остро, преувеличенно сильно, гипертрофированно болезненно… Словно режут тебя, снимают заживо твою кожу, посыпая свежие раны солью… Состояние пугливого зверька, который вздрагивает от любого звука. Кто-то переживает подобное в 14-15 лет, а главному герою 29. Униженный и изничтоженный. Дитя своей эпохи и своей страны, он родился не в то время, и не в том месте, он борется за койко-место в общежитии, единственный кусочек в этом мире, который можно назвать своим. «Койко-место – это постоянно и логично как сама жизнь… Это и есть сама жизнь, и без койко-места человек…

Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная червонцев и рублей. Самая нелепая ошибка, Мишка, — то, что ты по паспорту еврей

На мой взгляд, само название книги уже априори предполагает , по меньшей мере, непростую и скорее всего горькую историю. Исходя из значения слова искупление - это"богословская концепция выкупа (ивр. ‏ge'ullah‏‎‎‎, греч. lytrosis, apolytrosis) является частью Спасения, что означает избавление от греха, " на самом деле получается постараться дальнейшими поступками исправить по мере сил и возможностей ошибку или ошибки, совершенные когда-то, следствием которых явились боль и исковерканные жизни других людей. На дворе зима 1946 года, первого года после тяжелой и жестокой, кровопролитной и длительной войны. Кажется, что все плохое уже позади. Отгремели орудия, солдаты возвратились домой. Но не все так легко и просто, как хотелось бы. И самое трудное и тяжелое тоже далеко не позади. Впереди…

главных тайн бытия три. Самая большая тайна вселенной – это жизнь. Самая большая тайна жизни – это человек. Самая большая тайна человека – это творчество. И сказана по этому поводу самая большая, самая доступная человеческой душе мудрость: «Взгляни на меня и удивись и положи руку свою на рот свой» (Книга Иова XXI).

Это тот редкий случай, когда я бессильна в написании рецензии. Поэтому кратко о книге и почему я никому и никогда не посоветую ее читать. После таких книг ты забываешь о самом себе. О том, кто ты и что будешь делать сегодня вечером. Более того, тебя это совершенно не волнует, потому что вот оно. Мне 24 года, сегодня какой-то там день по григорианскому календарю, и кажется, что весенний, а я прочитала эту книгу, и о Боже, я все поняла, спасибо. Точнее, я не поняла ничего, но…

«Приступая к описанию недавних и столь странных событий, происшедших в нашем, доселе ничем не отличавшемся городе, я принужден, по неумению моему, начать несколько издалека…» Так начинается роман Достоевского «Бесы». Почему «Бесы»? Единственно по той причине, что произведение Фридриха Горенштейна - своеобразное продолжение романа Достоевского, кроме явных параллелей, полемики, схожих образов, Горенштейн вводит в свое произведение эпизоды из Достоевского и заочно полемизирует с автором «Бесов». «Мой постоянный оппонент»... Но об этом позже, сначала…

…несколько слов об авторе Фридрих Горенштейн родился в Киеве в 1932 году и пережил тяжелое детство, которого не было. Его отец, профессор экономики и партийный функционер в 1937 году был арестован и расстрелян. Мать, опасавшаяся репрессий как…

Если и существует для меня художник-загадка, то это Марк Шагал. Дело в том, что я достаточно постоянна в своих симпатиях и антипатиях: если уж художник нравится, то нравится, если нет, то нет. Конечно, ситуация иногда меняется со временем: «не видела» художника, а потом раз – и у котёнка открылись глазки. Или, наоборот, что-то сильно трогало, а потом перестало. С Шагалом не так. Его восприятие абсолютно меняется в зависимости от собственного состояния. Кажется, совсем недавно я чуть не плакала у его картин, а потом бац – и раздражает просто жутко. И так каждый раз. Пытаясь разгадать эту загадку, я время от времени обращаюсь к печатным свидетельствам. Вольная биография, написанная Горенштейном, – очередная попытка. И надо признать, главный герой получился у автора очень обаятельным.…